Ле Пле. Семья против первородного греха
Одно из влиятельных продолжений деместровской консервативной традиции мы находим у Фредерика Ле Пле, оказавшего исключительное влияние на французскую и мировую социологию благодаря выработке им монографического метода, приоритету включенного наблюдения над абстрактным теоретизированием, чрезвычайно плодотворному анализу семейных бюджетов рабочих-металлургов всего мира. Ле Пле вошел в в историю не только как металлург, социолог и философ, но и как социальный реформатор, противопоставивший идее классовой борьбы идею социального мира и оказавший огромное влияние на социальную политику Франции и других европейских стран в пользу покровительства трудящимся и их социальной защиты.
Ле Пле был неутомимым путешественником, объехавшим Европу, Азию и Америку ради материалов для своих исследований. И огромную роль в развитии его социологии и в личном становлении сыграли его многократные путешествия в Россию. В 1837 году он по приглашению Анатолия Демидова возглавил исследование промышленного потенциала Новороссии и Крыма, в 1840–1842 гг. в Париже выходит при его участии четырехтомный труд «Voyage dans la Russie Meridionale et la Crimee…». Выходит так же работа самого Ле Пле «Исследование каменноугольного донецкого бассейна, произведенное в 1837–1838 гг. по распоряжению А.Н. Демидова» (русский перевод: 1854).
Впрочем выводы Ле Пле для Донбасса были далеко не благоприятны, – дав его подробную геологическую характеристику француз пришел к выводу, что донбасский уголь не будет иметь промышленного значения и рекомендовал Демидову вместо Южной России сосредоточиться на развитии уральских заводов. Ле Пле лично на протяжении 1840–1850-х годов консультировал Демидова по вопросам развития уральской промышленности. Именно в эти годы в демидовских владениях отмечается расцвет социального патернализма. Уплата государственных налогов, административно(хозяйственные расходы и некоторые из “частных” обязанностей (как, например, пенсии, пособия и награды рабочим) были обычным делом для предпринимателей-промышленников….», – отмечает исследовательница уральской промышленности Т.К. Гуськова [Цит. по: 6: с. 210]. Почти треть горнозаводских доходов Демидовых в этот период расходуется на социальные нужды.
Восемь поездок Ле Пле в Россию оказали сильное влияние на формирование его консервативно-патерналистской философии.
«Мои первые впечатления при виде крепостного состояния противоречили моим предвзятым мыслям, и потому я долго не доверял самому себе. Население было довольно своею судьбой, подчиняясь нравственному закону, равно как и верховной власти и господам, благодаря религиозному началу, которое поддерживало твердую веру. Изобилие самородных произведений давало достаточные средства к существованию. Как и в Испании, взаимная короткость отношений соединяла помещиков с крестьянами. С этого первого своего путешествия я заметил, что главная сила России заключалась во взаимной зависимости помещиков и крестьян. Дух покровительства был, в сущности, основанием общественного строя. Во время этой поездки я привык к виду степей и получил возможность усвоить идеи пастушеских народов, оставивших глубокий след в прошедшем Европы и Азии» [5: с. IX].
Позднее эта выработанная не без учета русского материала социальная теория усилиями К.П. Победоносцева вернется в Россию как новейшая философия, альтернативная социализму и либерализму.
В чем же суть социальных воззрений Ле Пле? В фундаменте «основной конституции человеческого рода» лежит для него семья, понимаемая как институт по исправлению первородного греха, дурного направления человеческой природы. Ле Пле в систематически-схоластической форме следует основному воззрению де Местра – человек включен в систему природы, однако своей особенностью имеет как наличие в нем многообразных естественных сил, так и нравственную природу, способность избирать добро и зло.
Однако в естественном человеке эта способность повреждена первородным грехом, систематически склоняя человека ко злу. Младенец и ребенок не самое невинное и чистое существо, а напротив – средоточие тяготений к пороку и своеволию (мотивы «Исповеди» блаженного Августина), которые могут быть исправлены лишь систематическим воспитанием и родительской властью.
«Врожденная наклонность в детях ко злу составляла всегда препятствие к благосостоянию человеческих обществ… Мудрые у всех народов и всех веков называли этот порок “первородный грех”» [5: с. 26 ].
Мало того, «в самых цветущих обществах появление детей принимает вид как бы нашествия маленьких варваров: необходимо укрощать их воспитанием…» [5: с. 25-26 ].
У Ле Пле поразительно соединение руссоистской постановки вопросов – естественный закон, важность воспитания, с антируссоизмом ответов. Вот как резюмирует его мысль Победоносцев:
«Главным источником заблуждений, от которых страдает современное общество, Ле Пле почитает идею исконного совершенства человеческой природы, овладевшую умами, со слов Руссо, в 1789 году; здесь видит он и отсюда ясным психологическим анализом выводит ложные догматы этой эпохи и последующих за нею: догмат свободы, равенства, большинства голосов, права на восстание против власти… Эта идея, вскружившая всем головы, утвердившаяся с тех пор сознательно и бессознательно у всех в душе, породила и должна была породить дикие явления варварства, насилия и анархии: какой закон, какое учреждение, какое общество, какое правительство могут устоять, когда в умах водворилась мысль, что стоит лишь оставить человека на волю натуральным его наклонностям, – и они приведут его к добродетели? Всякая кормилица знает по опыту, как в малом ребенке, с первыми проблесками сознания, появляются уже страсти: и гнев, и зависть, а затем и насилие, и притворство; опыт свидетельствует не о самовозрастании добродетели, а, напротив того, о необходимости воспитывающей и исправляющей дисциплины…» [5: с. XVI].
Однако у Ле Пле мы находим ту же что и у де Местра черту – безбожный эгалитаристский руссоизм отвергается во имя его христиански-патриархальной версии.
«У всех благоденствующих народов, – отмечает Ле Пле, – те же самые общие черты путей и способов воспитания: подавлять действие первородного греха, оказывающееся в детях с минут рождения, при первых проявлениях воли; развивать врожденные стремления к добру; сообщать юноше навыки профессионального труда, чтобы он умел доставать себе необходимый для каждого хлеб насущный; приучить его волю к исполнению закона Десяти заповедей, созидающего в обществе царство мира» [5: с. 2].
Мы замечаем у Ле Пле ту же двойственность в оценке естественного человека. С одной стороны – это удобопреклонная ко злу жертва первородного греха, с другой человеку присуще врожденное стремление к добру. Однако развиться это стремление может только под воздействием патриархальной родительской власти. То есть Ле Пле, вслед за Руссо, предлагает развивать «естественного человека», но видит эту естественность совсем в ином, а главное консервативная педагогика представляется ему делом гораздо более трудным, чем женевцу. При этом, если у де Местра власть, прежде всего, связана с насилием и карой, это власть палача, то у Ле Пле – это власть любящего, но строгого отца, носителя авторитета и поборника дисциплины.
«Великая и трудная задача воспитания состоит в том, чтобы удержать ребенка, юношу и потом взрослого человека в подчинении родительской власти. Если не разрешена эта задача, всё дело воспитания рушится… Отцы для того, чтобы воспитать повиновение в детях, пользуются обыкновенно орудием всякой человеческой власти, то есть орудием дисциплины; но вместе с тем… родителям и по природе и по разуму помогают в этом деле естественные чувства любви и преданности» [5: сс. 2-3].
Однако одной лишь родительской любви мало, чтобы удержать систему повиновения патриархальной власти – семья по Ле Пле призвана воспитывать ребенка в страхе Божием, являющемся главной опорой нравственного закона, без которого невозможно благоденствие.
Второй опорой истинного социального порядка по Ле Пле является сеть нравственных авторитетов, – людей, которые живя в обществе не поддались, однако, порокам и развращению, захватившим большинство, а потому могут своим примером и воздействием способствовать нравственному оздоровлению социума.
«Отдельные лица имея от природы исключительное влечение к добру, ускользают от порчи в окружающей их испорченной среде. Занимаясь обычным своим промыслом они соблюдают и у домашнего очага и в рабочих мастерских у себя постоянство и мир, основанные на взаимном чувстве благоволения между хозяином и подчиненными служителями… Платон указывал на добрый образец порядка и мира в подобных хозяйствах. Таких хозяев, начальников семейства, он называл “людьми божественными”. Он советовал правителям Греции “разведывать о таких людях и разыскивать их повсюду дома и за морем”» [5: с. 30].
Ле Пле сообщает, что назвал таких людей «власти общественные». Учение об этих порождаемых природой социальных авторитетах составляет одну из оригинальных черт в социальном учении Ле Пле, оказавшую громадное воздействие на политическую практику Победоносцева, который всюду выискивал «людей» того типа, на который указывал французский социолог.
Реванш опрощенчества. Константин Победоносцев
Победоносцев не только переводил труд Ле Пле и активно пропагандировал его личность и учение, он положил это учение в основу своих теоретических воззрений и политической практики. Он вообще не верил ни в какую перемену государственных учреждений, новые законы казались ему пересаживанием музыкантов в крыловском «концерте». «Зачем строить новое учреждение, когда старое учреждение потому только бессильно, что люди не делают в нем своего дела как следует» [Подробнее см. 9].
Победоносцеву представлялись страшным грехом любые преобразования, не только либеральные. Любое проектирование будущего он считал головными беспочвенными мечтаниями, противоречащими жизни. Слово «жизнь» одно из самых частых в его лексиконе. Однако вот парадокс – это понятие трактуется им не как движение, активность, борьба, что более привычно для нашей эпохи, а напротив – как не возмущаемое страстями струение бытия. «Да тихое безмолвное житие поживем».
Любой «проект» представлялся ему искусительной «мечтой» (любимое отрицательное определение, попавшее даже в речь Николая II и вызвавшее скандал – «бессмысленные мечтания»), угрожающей спокойствию жизни. Любая борьба идей и программ – чванливой суетой в которой не может быть правого и виноватого, где всё «оболживело» (еще одно любимое слово). Любые деятельные, знаменитые, амбициозные люди – угрозой тем тихим смиренным провинциальным труженикам, которых он воображал опорой истинной общественной пользы.
Подход Победоносцева не случайно характеризуется исследователями как своего рода «консервативное народничество». Победоносцев был противником не только либералов и революционеров, но и петербургской бюрократии. Самодержавная монархия рисовалась обер-прокурору опирающейся на простого человека, как неформальная сеть скромных тружеников, которых царские доверенные советники найдут в глубинке. Та самая сеть авторитетов, «общественная власть», по Ле Пле, которая свяжет между собой два патриархальных начала – семью и монархию в общем противостоянии духу развращения.
Его соратником и идеалом был Сергей Александрович Рачинский, оставивший профессорство в Москве и открывший сельскую школу у себя в Смоленской губернии (именно эту школу прославила знаменитая картина «Устный счет» Богданова–Бельского). Эти чаемые работники, как представлял Константин Петрович, будут улучшать жизнь, трудясь «в тишине, по углам», «в своем тесном кругу», «в бедности, простоте и смирении».
«Простота» – еще одно любимое слово Победоносцева. И здесь в русской консервативной мысли с особенной силой пробиваются те руссоистские мотивы, которые оказались, пусть и после полемической обработки, заложены в фундамент французской консервативной традиции.
«Что просто – то право», – настаивал обер-прокурор. Как только простое интуитивное чувство отягощается рефлексией, становится частью самосознания человеческого «я», оно уже кажется Победоносцеву отравленным. Поразительно, что будучи непримиримым оппонентом Толстого в вопросах религии и общественных идей, Победоносцев удивительно близок с ним в философии. И тот и другой стремятся к опрощению, ставят идеалом русского человека кого-то вроде Платона Каратаева.
Настоящей опорой Руси и самодержавного порядка представлялся Победоносцеву простой народ, который в своей темноте и непросвещенности хранит веру Церкви и верность Государю. Народ постигает истину интуитивно, практически без посредства учения Церкви – мысль балансирующая на грани ереси.
«Какое таинство религиозная жизнь народа такого, как наш, оставленного самому себе, неученого! Наше духовенство мало и редко учит, оно служит в церкви и исполняет требы. В иных, глухих местностях, что народ не понимает решительно ничего ни в словах службы церковной… И, однако, во всех этих невоспитанных умах воздвигнут, неизвестно кем, алтарь неведомому Богу» [8. с. 353].
Русский мыслитель, пожалуй, откатывается от той сложной рецепции руссоизма, которая характерна для деместровской традиции, практические первоначальному культу естественного человека. И это несмотря на сознательное декларативное отторжение Руссо, постоянно звучащее у российского консерватора.
Восторг Победоносцева вызывает инерция неученой жизни. «Есть в человечестве натуральная, земляная сила инерции, имеющая великое значение. Ею, как судно балластом, держится человечество в судьбах своей истории, и сила эта столь необходима, что без нее поступательное движение вперед становится невозможно» [8 с. 310].
В центре жизни стоит народный предрассудок, когда простой человек «держится упорно и безотчетно мнений, непосредственно принятых и удовлетворяющих инстинктам и потребностям природы», а покушения логики воспринимает как угрозу не одному конкретному мнению, а «целому миру своего духовного представления» [8 с.310].
В своем понимании предрассудка Победоносцев обнажает противоречие с английской консервативной традицией (тоже, несомненно, ему знакомой), для которой предрассудок – это добродетель вошедшая в привычку, продукт коллективного ума, «общий фонд хранящий веками приобретенную мудрость нации». Человек с предрассудками у Бёрка – это ходячий концентрат национальной истории.
Победоносцев фактически производит реставрация руссоистского «естественного человека» (формально Победоносцевым, как и его интеллектуальными предшественниками многажды анафематствованного), который в своей простоте и чистоте интуитивно «от природы» знает истину, а любая цивилизация и образование, любой исторический опыт, ему лишь вредят. Разница в том, что для просвещенцев религия затемняла простоту, а для Победоносцева именно она была центром всего.
Константин Петрович, следуя консервативному прочтению французской просвещенческой парадигмы, оказывается оппонентом «английской» идеологии консервативного прогресса как накопления традиции, — напротив, любое движение, любое изменение оказывается для него априори движением к худшему, так как удаляет от идеала естественной патриархальной простоты. И здесь же секрет его итогового разрыва со славянофильством, существующим в бёркианской парадигме, как реставраторское обращение к сокровищнице традиции. Содержание этой традиции, Московская Русь как идеал, слишком сложны для воображаемого Победоносцевым опорного крестьянина.
И с этим была связана практическая политическая ошибка Победоносцева, из-за которой многие называли его даже виновником Первой русской революции. Константин Петрович полагал, что Россия надолго останется аграрной страной, а потому широкое народное образование ей не нужно, оно приведет лишь к «мечтаниям». Почитая интуитивное познание истины народом, он, в то же время, презирал его в социальном смысле и был уверен, что может быть в Англии народ и готов к новым учреждениям, но в России точно нет и без государственной опеки и надзора мужик пропадет.
В силу дремучести и неучености народа его могут сбить с толку любые подстрекатели и агитаторы. А потому, — вот парадоксальный поворот мысли, — лучше держать образование и критическое мышление от народа подальше. Победоносцев энергично развивал церковно-приходскую школу, но не как инструмент просвещения и мост для перехода русского народа к современности, а как средство задержать введение всеобщего светского образования. Потолок той задачи, которая ставил перед собой победоносцевская школа, состоял в том, чтобы создать тех добрых патриархальных отцов семейств, на которых уповает Ле Пле.
Но вот в чем ошибся французский мыслитель и в частности, когда счел Донбасс непригодным к развитию индустрии, и в целом. Россия была обречена на быструю индустриализацию, если хотела остаться в числе великих держав и сохранить способность защитить себя. А значит, требовались и всеобщее народное образование, и новые социальные институты.
Единственным шансом не сверзиться в пропасть на повороте было быстро пройти путь от патриархально-аграрного уклада к новому обществу с широким слоем собственников и работящих людей, которые именно благодаря образованию твердо сознают свои консервативные интересы и сознательно защищают порядок. Шанс на такую перестройку был, как показали реформы Столыпина, но тому уже не хватило времени до катастрофы. И не так уж не правы те, кто полагает, что это было то самое время, которое было растрачено руссоистскими мечтаниями Победоносцева сохранить народную простоту.
Ресурс инерционного сдерживания зла был ограничен. Порыву социальных сил можно было противопоставить только другой порыв, идее – другую идею, консервативному началу следовало в страстной идейной полемике схватиться с революционным, навстречу реформации модерна должна была выйти контр-реформация с её опорой на традицию.
Такой контрреформационный потенциал заключался в славянофильстве с его беркианской ориентацией на консервативный прогрессизм и восстановление традиции как реставрацию будущего. Это направление следовало сформулированному Бёрком принципу: «Если последние поколения вашей страны не имели особого блеска в ваших глазах, вы могли, обойдя их, обратиться к более древним вашим предкам, благоговейно склоняясь перед ними. Ваше воображение узрело бы в сих предках образец добродетели и мудрости, стоящий выше грубых потребностей текущего момента, и вы могли бы возвыситься, подражая образцу, вдохновившему вас. Почитая предков своих, вы научились бы почитать самих себя» [2].
Избранная вместо этого ориентация на консервативный руссоизм Де Местра – Ле Пле с его натурализмом, верой в закон, начертанный в человеческом сердце, надеждой на простоту рядового человека и ненарушение естественного хода вещей оказались опасной ловушкой для русского консерватизма. Вне собственной национальной и цивилизационной традиции «простой русский человек» оказался, к ужасу консерваторов, игрушкой чуждых идеологических сил. Победоносцеву приписывается (справедливо ли?) выражение, что Россия – ледяная пустыня по которой бродит лихой человек. Вот что только и осталось от доброго дикаря при минусовой температуре.
Первая публикация: «Тетради по консерватизму». № 1. 2017
Библиография:
1. Бердяев Н.А. Философия неравенства. М.: Институт русской цивилизации, 2012
2. Бёрк Э. Размышления о революции во Франции. London: Overseas Publications Interchange Ltd, 1992
3. Де Местр Ж. Санкт-Петербургские вечера. СПб.: Алетейя, 2016
4. Карамзин Н.М. Избранные сочинения: В двух томах. Т. 2. М.; Л., 1964.
5. Ле Пле Ф. Основная конституция человеческого рода. М.: Синодальная типография, 1897
6. Мондэй К. Школа Фредерика Ле Пле в России// Финансы и бизнес. № 1, 2008, сс. 206-222
7. Нисбет Р. Прогресс: история идеи. М.: ИРИСЭН, 2007
8. Победоносцев К.П. Сочинения. СПб.: Наука, 1996
9. Полунов А. Ю. К. П. Победоносцев в общественно-политической и духовной жизни России. М.: РОССПЭН, 2010.
10. Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М.: КАНОН-Пресс, 1998
11. Холмогоров Е.С. Сотворение консерватизма: гордость и предубеждение Эдмунда Бёрка // Портал Русская idea. 11.08.2016 [http://politconservatism.ru/articles/sotvorenie-konservatizma-gordost-i-predubezhdenie-edmunda-byorka]
12. Холмогоров Е.С. Прогресс в консервативной перспективе: Н.М. Карамзин и парадигма европейского пост-просвещения // Портал Русская idea. 14.12.2016 [http://politconservatism.ru/articles/progress-v-konservativnoj-perspektive-n-m-karamzin-i-paradigma-evropejskogo-post-prosveshheniya]
