Недавно российское общество было поражено очередным «достижением» наших «ультраконсерваторов»: ряд книжных Интернет-магазинов изъяли из продажи книги Платона и Оскара Уайльда, поскольку в них … проповедуются ценности «ЛГБТ-сообщества», которое, как известно, у нас объявлено экстремистским! Думаю, любой человек, обладающий мало-мальским уровнем культуры, не мог не испытать шок, услышав о таком! Как бы ни относиться к гомосексуализму (а лично я его считаю – уж простите за старомодность! – половым извращением), невозможно отрицать, что Платона и Уайльда мы ценим вовсе не за то, что там изображается, и даже где-то оправдывается «неправильная любовь». Ценим мы их за тот неоспоримый, явный вклад, который они внесли в мировую литературу и философию. Запрещать их книги – значит, выплескивать вместе с «грязной водой» ребенка, прежде всего, – духовно обкрадывать себя и своих соотечественников!
Это, по-моему, настолько очевидно, что не понимать это может лишь какой-нибудь культурно недоразвитый индивид – из тех, что, придя в греческий зал Пушкинского музея, и увидев там статую Афродиты, похотливо гыгыкает и тыкает в нее пальцем с криком: «О! баба голая!». К сожалению, 30 лет разрушения культуры и образования в России привели к резкому увеличению числа таких «альтернативно воспитанных» сограждан. А в последние несколько лет они даже стали «властителями общественного мнения», поскольку строчат доносы на все, что, что не вмещают их убогие мозги, и затерроризировали этим уже не только директоров интернет-магазинов…
Но я хочу сказать даже не о них, и, естественно, обращаюсь не к ним. Обращаюсь я к тем, в ком сохранилась еще какая-то логика и здравый смысл, и прошу их понять одну простую, хотя и внешне парадоксальную вещь. Спора нет, древнегреческое общество, в котором жил Платон, при всех его культурных достижениях, было поражено таким пороком, как «нетрадиционная мужская любовь». То же самое можно сказать и о викторианской Англии, в которой жил и творил Оскар Уайльд.
Не случайно, гомосексуализм так жестоко преследовался в Англии XIX века (что писателю-эстету пришлось испытать на собственном опыте – он, как известно, оказался вследствие приверженности к сему пороку в Редингтонской тюрьме). Если бы содомия не была в тогдашнем Соединенном королевстве так широко распространена, ее бы не преследовали так яростно и упорно.
Почему же греческое и английское, викторианское общества стали рассадниками гомосексуализма?
***
На мой взгляд, потому что это были сугубо мужские общества. Содомия вообще распространена преимущественно в мужских, однополых коллективах: в армейских казармах, в закрытых интернатах для мальчиков и юношей (вспомним, что самый известный гомосексуалист русской культуры – композитор Чайковский был развращен старшими товарищами в общежитии петербургского Училища правоведения), наконец, в тюрьмах. Впрочем, такие примеры, конечно, – крайность, поскольку здесь содомия связана с простой недоступностью женщин.
Однако крайность показательная. Греческий полис и Англия эпохи королевы Виктории – тоже мужские общества. Женщины в греческом полисе были лишены прав гражданства, они были заперты в геникеях (в особых, «женских помещениях» домов). Без сопровождения мужа или отца им не рекомендовалось появляться на улицах (за исключением случаев участия в женских религиозных процессиях). Их не пускали не только в Народное собрание, но и в театр на трагедии, на спортивные состязания. И самое главное – в большинстве своем они были малограмотны или вообще безграмотны. Чтению, письму, стихосложению, философии греки обучали только гетер, поскольку им предстояло развлекать мужчин на пирах. Честной греческой «матери семейства», по общему мнению, это было ни к чему. Положение женщин в английском, «приличном» обществе XIX века было не намного лучше.
Итак, того же грека эпохи Платона повсюду – в Народном собрании, в театре, на улице, на городской площади, в суде, в гимнасии – окружали исключительно мужчины. Дома, впрочем, у него была жена – неграмотная, ничего не смыслящая в вопросах, которые интересовали мужа – в политике, в военном деле, в философии, в литературе. К тому же она была намного младше мужа (греческие браки были неравными).
Никаких романтических чувств грек к своей жене не испытывал. Греческая традиция их и не требовала, жену мужчине выбирал отец, ведь как говорил Гомер, «брак – договор между двумя родами». Да такие чувства были и почти невозможны: средний грек воспринимал женщину как своего рода недочеловека, лишенного качеств, которые необходимы мужчине-гражданину – разума, воли, решительности, свободолюбия.
Собственно, и греческое слово «андрос», то есть «мужчина», одновременно означало и «человек». Мысль о том, что женщина может быть, например, политиком, подобно мужчине, Аристофану казалась просто смешной – об этом говорит само название его комедии – «Женщины в Народном собрании». Женщина для грека нужна лишь для сексуальных утех, а также для того, чтоб «держать» домашнее хозяйство и рождать детей (воспитание детей, по крайней мере мальчиков, мальчиков ей доверить уже нельзя, этим занимаются отец и учителя-наставники).
Но ведь любовь – это не только секс. Любовь предполагает и духовное общение, общие интересы, совместную деятельность. Однако все это – иметь общие интересы, общее дело – в пространстве греческого полиса мужчина мог только … с другим мужчиной, но никак не с женщиной.
Отсюда логичный для грека (но, естественно, не для нас!) вывод: настоящей любви (а не только лишь животного сексуального желания) достоин лишь представитель одного с ним пола. Причина массового характера греческого гомосексуализма (речь ведь не об единичных, несчастных «ошибках природы», которые бывают везде, а о большинстве мужчин-греков) – в униженном положении женщины в этом обществе, во взгляде на нее как на «биологический инкубатор», в отрицании за ней человеческого достоинства. Если мужчина считает женщину недочеловеком, почти животным, то никакой настоящей, полноценной любви к ней он и не будет испытывать, а будет испытывать ее к тому, кого он считает таким же человеком, как он сам – к представителю своего пола.
Гомосексуализм как социальный феномен – оборотная сторона тотальной мизогинии.
Можно привести и противоположный пример – это советское общество. Конечно, в Уголовном кодексе СССР была статья за мужеложство. Она была введена при Сталине в рамках компании по возвращению «традиционных имперских ценностей». В Российской империи – тоже «мужском обществе» (о чем мы еще скажем!) гомосексуализм наказывался как уголовное преступление и Сталин вернул такое наказание вместе с другими признаками «имперскости» – погонами у офицеров, казачеством, новогодними елками, почитанием Пушкина, формой школьников и т.д.
Однако уже в послесталинском СССР отмечалось мизерное количество случаев осуждения по этой статье, а гомосексуализм хоть и существовал, но был настолько незначительным явлением, ограниченным, скорее, кругами столичной богемы, что большинство советских граждан зачастую даже и не слышали о нем. Иначе и быть не могло: для него не было почвы! Женщина в СССР получала образование и работала наряду с мужчиной. Никому не приходило в голову, что она чем-то ниже мужчины. Советские мужчины и юноши влюблялись в девушек и женщин и были убеждены, что любовь является единственно возможной причиной для брака…
***
Итак, ложно понятые традиционные ценности, низводящие женщину до недочеловека и приводят к распространению в обществе гомосексуализма. Сегодня в среде российских элит бытует убеждение, что хорошо бы лишить женщин возможности учиться, запереть их в домах и заставить рожать детей с самой ранней юности. Желая поддакнуть начальству такие сентенции изрекают даже женщины-депутаты (конечно, не искренне, а желая угодить мужчинам-начальникам)!
Разумеется, вернуть Россию к мужскому обществу вроде викторианской Англии вряд ли возможно. У нас целые профессии (вроде врачей и учителей) почти тотально феминизированы. Непонятно, откуда взять столько мужчин, чтоб заменить ими всех женщин в поликлиниках и школах! Но парадокс ситуации состоит в том, что, если бы такое и удалось, мы получили бы общество, в котором гомосексуализм имел бы гораздо большее распространение, чем у нас сейчас. Нас призывают вернуться в «Россию, которую мы потеряли», в Петербургскую империю. Но, пардон, это была страна, где скрытыми гомосексуалистами была просто-таки нашпигована даже элита общества. К таковым, например, относились, по утверждению мемуаристки Нины Берберовой, аж восемь великих князей! Самые известные среди них – Константин Константинович, оставивший дневник соответствующего содержания, и Сергей Александрович – московский генерал-губернатор.
Почти повсеместной содомия была в среде офицеров лейб-гвардейского Преображенского полка, а также в среде богемы. Не скрывали своей нетрадиционной ориентации поэты Кузьмин и Клюев, арт-продюсер Дягилев. Вообще снисходительность к этому явлению в великосветских и артистических кругах Российской империи удивительным образом соседствовала с жесточайшим отношением к нему государства и церкви (за гомосексуализм тогда полагалась тюрьма). И так было не только в период «угасания империи». В золотой век русской культуры министр просвещения Сергей Уваров (имевший в юности, в кружке «Арзамас» характерное прозвище «Старушка») практически не скрывал свои отношения с князем Михаилом Дондуковым, которого он сумел назначить вице-президентом Академии наук.
Современники язвили, что этим назначением Дондуков был обязан не научным заслугам (которых у него не было), а «античным вкусам» министра. Эпиграмма Пушкина про «князя Дундука» заканчивается ведь вовсе не так, как в популярных изданиях, а намеком на непристойное обстоятельство… Я вообще до сих пор не пойму, как наши радетели «традиционных ценностей» еще не додумались обвинить в гибели Пушкина геев (формально так оно и было, ведь Геккерн с Дантесом испытывали друг к другу вовсе не чувства названных отца и сына).
***
Несомненно, наши оппоненты возразят на это, что современный Запад давно ушел от викторианского «мужского общества» и тем не менее, гомосексуализм в западном мире переживает не просто расцвет, он приравнен к норме, попытки осуждать его преследуются! Все это, конечно, так, но при этом нужно учесть несколько обстоятельств.
Начну с того, что «свобода геев» – все таки американское и довольно таки недавнее изобретение. Во всех остальных странах, даже в Европе, эти тенденции укоренились главным образом вследствие глубокой американизации современного мира.
В самой же Америке гомосексуалисты появились не во времена нынешней «свободы нравов», а гораздо раньше, еще в эпоху, когда женщины были лишены возможности учиться в университетах и принимать участие в выборах. Даже в 50-е годы прошлого века большинство американских женщин были обречены на судьбу домохозяек, для которых муж – суровый и часто жестокий правитель всем и вся в семье. Для людей, живших в СССР, странно узнавать, что в 1950-е годы, женщины в США не имели право даже открыть счет в банке без согласия мужа (а вот муж мог, не уведомляя жену, снять с их общего счета деньги – на этом построен сюжет одного из произведений Стивена Кинга).
Массовый характер и жестокость преследований американских гомосексуалистов в XIX – первой половине ХХ веков объясняет тот уровень беснований, которым предается гей-сообщество США в наши дни. Перед нами эффект маятника: чем сильнее его отклонишь вправо, тем дальше он отклонится влево, когда его отпустят.
И наконец, сейчас в США, несмотря на показной феминизм, никакого равноправия мужчин и женщин, конечно нет. В глубине американского общества сохраняются пережитки той самой мизогинии, которую так пылкой обличают неолибералы и постмарксисты. А на поверхности мы видим новую сегрегацию, где «политически подкованные женщины», наряду с расовыми и сексуальными «меньшинствами», имеют куда больше прав, чем «господа века минувшего» – белые цисгендерные гетеросексуальные мужчины…
***
Наши ультраконсерваторы, мечтающие снова загнать женщин и светелки и кухни, любят клясться в верности христианству. Действительно, именно христианство покончило с античным триумфом нетрадиционных отношений. Но почему? Потому что христианство подняло статус женщины на невиданную до этого высоту! Идеалом социальной общности в христианскую эпоху стал не греческий полис или римский цивитас (которые между прочим, тоже были своеобразными религиозными, и конечно, языческими организациями!), а церковь. А в церкви женщины участвовали в священнодействиях наравне с мужчинами. Единственным ограничением был запрет на священство для женщин, но в ранней церкви были диаконессы, а авторитет монахинь был порой не ниже авторитета пресвитера.
Женщина с точки зрения христианства подобно мужчине может пойти по пути святости и после смерти быть признанной святой и сколько таких святых женщин были идеалами для мужчин-христиан! Женщины в церкви и дома молились вместе с мужчинами, вместе с ними изучали Священное Писание (для чего учились грамоте). Муж-христианин видел в жене не «инкубатор» и недочеловека, а «сестру во Христе», с которой ему предстоит идти через перипетии жизни к загробному спасению. Мог ли он предпочесть женщине, брак с которой освятила церковь в чине венчания, противоестественный, осуждаемый церковью блуд с юношами на манер язычников? Риторический вопрос.
Недавно российский философ Борис Межуев выдвинул идею Консервативного Просвещения. По-моему, этот концепт близок к тому, что славянофилы называли христианским Просвещением, и что Вл. С. Соловьев прозревал в метафоре «цельного знания». Обычно мы говорим при этом о союзе разума и веры, традиционных ценностей, понятных в истинном смысле, и философии и науки. Но есть, на мой взгляд, и особый, если хотите «феминистический» (а лучше бы сказать – «филогинический») аспект консервативного Просвещения (конечно, не имеющий отношения к агрессивному феминизму неолиберального Запада). Речь о признании достоинства женщины, об открытии для нее пути к высокой культуре, наряду с мужчинами. О равноправии ее с мужчиной – не в механистически-либеральном, а в онтологически-христианском смысле.
Именно такой, консервативный, христианский «филогинизм», думаю – подлинный заслон от потока половых извращений, которыми нас пугают ультраконсерваторы, сторонники ложных «традиционных ценностей», не понимающие, что своей латентно языческой мизогинией они лишь приближают воплощение в жизнь своих «страшилок».
