Борис Межуев с статье «Севастопольская демократическая инициатива» обнаружил первопричину конфликтных отношений севастопольского Заксобрания с губернатором Дмитрием Овсянниковым в несовместимости их исходных принципов: демократических интенций депутатов, настаивающих на приоритетной ценности представительства, а с другой – бюрократической вертикали, привыкшей к «ресурсной логике». То есть привычный для России еще с XIX столетия конфликт: общественность vs бюрократия.
Но летом прошлого года мы с Борисом в совместной статье «Севастопольское правовое государство», посвященной деятельности первого созыва Заксобрания города-героя, попытались описать в общем ту же историю не в рамке любви к народовластию ради народовластия, но в контексте попытки учреждения «регулярного государства» на локальном уровне – установления регламентированных правовых процедур для всех ветвей власти и «принуждения» администрации к их строгому соблюдению. Такая задача заметно расходилась с сложившейся в России практикой взаимодействия исполнительной и законодательной властей, с реалиями «ресурсного государства». Медийная подача ЗС как скандального и якобы радикально-демократического института вызывала явное, хотя и глухое, раздражение центральной власти. Ходили слухи, что осенью 2019 года, на выборах в ЗС 2-го созыва Севастополь будет приведен к «общероссийскому знаменателю» и во многом лишится своей общественно-политической специфики.
Однако за прошедший год общий политический контекст изменился, и севастопольская специфика стала восприниматься несколько в ином свете.
Региональная, локальная тематика всё чаще поднимается в медиа в том числе на федеральном уровне, а события, подобные недавнему скандалу вокруг строительства храма в Екатеринбурге, надолго могут захватить медийное поле. Модель губернатора – хозяина региона, которому субъект отдан на «откуп» (и он должен в первую очередь заставить местную общественность принимать его именно в таком качестве) со все большей наглядностью демонстрирует свою ущербность. Просто потому, что «хозяин» часто ведет себя как «временный постоялец», что и наталкивается на неприятие его действий со стороны локальных сообществ.
Специфика Севастополя – в том, что в этом городе у локального протеста есть легитимный представитель в лице Законодательного собрания. И учитывая определившиеся в последнее время предвыборные партийные расклады в городе, можно предположить, что вряд ли ЗС второго созыва окажется более «управляемым», о каковой надежде Дмитрий Овсянников заявил в стенах парламента, представляя 16 апреля 2019 года ежегодный отчет правительства.
Однако взаимоотношения законодательной и исполнительной ветвей власти города-героя на сегодня таковы, что сами депутаты Законодательного собрания говорят об «общероссийском знаменателе» как чаемой и пока недостижимой реальности и чуть ли не с ностальгией вспоминают времена губернаторства Сергея Меняйло.
Данный материал делает еще одну попытку объяснить феномен севастопольского Заксобрания – через анализ контрольных полномочий парламента, которых он оказался лишен в ходе нарастающего конфликта с исполнительной властью в течение последних полутора лет.
Контакт потерян
Конфликт с Дмитрием Овсянниковым у большинства ЗС возник далеко не сразу после его назначения и.о. летом 2016 года, а некоторое время спустя его избрания на должность губернатора в сентябре 2017 года (как известно – при активной публичной поддержке большинства ЗС). Уже в декабре этого же года в ходе утверждения парламентом бюджета города Севастополя на предстоящее трехлетие (2018 – 2020 года) возникли трения по поводу финансирования Контрольно-счетной палаты – учреждения, формируемого Законодательным собранием для контроля над положением дел с финансами города. Губернатор настаивал на сокращении финансирования КСП, на что депутаты были вынуждены согласиться, чтобы не оставить город без бюджета. Этот конфликт стал первым громким скандалом во взаимоотношениях большинства ЗС с исполнительной властью города и обсуждался тогда во многих СМИ, правда, в основном региональных.
Менее известно, что одновременно с этим губернатор отказался утверждать «План контрольной деятельности на 2018 год», разработанный комиссией по законодательству и государственному строительству во главе с Виктором Посметным – стандартный документ с набором мероприятий, предусмотренных федеральным и региональным законодательствами по контролю над исполнительной властью со стороны власти законодательной.
При этом конфликт между Заксобранием и правительством вокруг контрольных полномочий парламента даже в публикациях, дружественных по тону парламенту, (местных и федеральных) описывается в логике личного противостояния первого лидера «Русской весны» Алексея Чалого и губернатора Дмитрия Овсянникова. Между тем, более уместным представляется видеть здесь системный конфликт, в котором позиция ЗС зависит не от «большинства, манипулируемого олигархом», а определяется важной институциональной рамкой. И эта рамка имеет значение не только потому, что – словами Виктора Посметного, сказанными им в интервью нашему изданию, – «губернатор, по слухам, много чего украл, но любой факт должен быть доказан в суде», а потому, что «произошла узурпация власти – отстранение депутатского корпуса ЗС от выполнения контрольной деятельности».
Слово «контроль» не должно вводить в заблуждение – о надзирающей роли парламента за действиями исполнительной власти речь идет, скорее, в вопросе бюджета, его формирования, утверждения и исполнения. А контрольные полномочия законодательной власти в целом – понятие более широкое: «правительственный час» в парламенте, депутатские слушания, депутатские запросы, отчеты и доклады различных органов исполнительной власти и других правоприменителей и т.п. Тем самым, контрольные полномочия парламентов – это, скорее, основа для диалога между ветвями власти, и если не для достижения согласия – то для поиска компромисса и во всяком случае – для прояснения позиций двух сторон.
Казалось бы, речь идет о рутинных, формальных вещах, не несущих смысловой нагрузки, однако в случае их несоблюдения исполнительной властью депутаты оказываются в информационном и коммуникационном вакууме. Сама система – говорит нам в интервью вице-спикер ЗС Александр Кулагин – «адекватная»: «Задумка и сама система обеспечивает обратную связь. Если бы она работала как часы – всё было бы нормально. Очевидно, что неправильно требовать частого прихода в ЗС руководителей одних и тех же департаментов. Или постоянно дергать на заседания ЗС губернатора. Поэтому в нашем плане контрольной деятельности четко прописано: первый раздел – заслушивание отчетов (ежегодного отчета правительства, представляемого губернатором, отчетов Контрольно-Счетной палаты, уполномоченных по правам ребенка и предпринимателей, отчета о распоряжении государственной собственностью Севастополя, отчета об исполнении бюджета, отчета о реализации стратегии развития и т.д. И вторая часть – правительственные часы».
«Обратная связь», «обоюдное движение» – такими словосочетаниями характеризовали контрольную функцию парламента депутаты севастопольского ЗС Александр Кулагин, Вячеслав Аксенов, Виктор Посметный. По словам Виктора Посметного, отказ губернатора утверждать «План контрольной деятельности на 2018 год» стал «первым большим конфликтом»: «Я включил в план отчет по «переданным полномочиям», т.к. ряд федеральных полномочий (скажем, инспекция по труду) были переданы на субъектовый уровень, субъект финансировал эти службы». После того, как депутаты убрали этот пункт, губернатор согласовал сам план, однако исполнительная власть просто начала игнорировать его выполнение. Как отмечает руководитель комиссии по бюджету Вячеслав Аксенов, «в 2018 году руководители департаментов к нам просто перестали приходить с отчетами, соответствующими нашим профильным комитетам и комиссиям». Показательно, что и отчет исполнительной власти за 2018 год несколько раз переносился губернатором Дмитрием Овсянниковым по непонятным внешнему взгляду причинам и состоялся только 16 апреля 2019 года.
Отчеты, конечно, не самое приятное времяпрепровождение для представителей исполнительной власти. «Чиновники так устроены, – говорит Виктор Посметный, – им бы всё по-тихому. А депутаты, бывает, вопросы задают. Бывает – что глупые. А бывает – что и по существу. На которые ответить нам не могут». В правовом плане – отмечает Александр Кулагин – отчет имеет обязательное последствие в виде постановления Заксобрания, которое «может признать неудовлетворительной работу правительства, может указать на проблематику, требующую разрешения». В то же время, продолжает Виктор Посметный, «на отчет ведь не всегда следует критика со стороны парламента. Мы не кровожадные. Реагирование может быть разным. Может, на какую-то статью денег надо побольше выделить, где-то – решить кадровый вопрос, где-то – внести корректировку в правовые акты». Во всяком случае федеральные органы власти, скажем, в лице субъектового руководителя МВД с отчетами в ЗС приходят.
С осени 2018 года члены правительства перестали посещать заседания ЗС даже для того, чтобы представить депутатам вносимые исполнительной властью новые законопроекты. Исчезли и «парламентские часы»: по словам Александра Кулагина, важная форма, дающая «информацию от правоприменителя, которую депутат не может получить другим образом. На все вопросы депутатский запрос не напишешь. Да и запрос – это неживое общение, да и более длительное. А «правительственный час» – это возможность, глядя в глаза человеку, задать вопрос». Обязательных правовых последствий «правительственный час» не имеет, хотя постановление всё же может быть принято – как было, скажем, с министром Максимом Орешкиным в Государственной Думе.
Впрочем, и с депутатскими запросами в Севастополе не всё гладко: «В свое время Меняйло лично ставил подписи на мои запросы с указанием “исполнить”, – говорит Александр Кулагин. – А сейчас на мои запросы приходят полстраничные отписки на тему “у нас всё хорошо”».
Еще одна форма парламентского контроля – взаимный обмен между ветвями власти принятыми правовыми актами. Как отмечает Александр Кулагин, «к сожалению, наши попытки наладить здесь нормальную обратную связь не увенчались успехом. Часть исполнительных органов нам отправляет свои акты, а часть – нет. В итоге мы не знаем, какие нормативно-правовые акты принимает исполнительная власть в соответствии с теми законами, которые приняло ЗС». А именно подзаконная нормативно-правовая база обеспечивает реализацию закона.
В совокупности прописанный в законодательстве обмен информацией дает законодателю возможность понять – устраивает ли исполнительную власть закон, не нужно ли его где-то скорректировать (в том числе – за счет дополнительного финансирования), а если закон не работает, нарушается, то почему: словами Кулагина, – «это проблема неэффективности, проблема исполнителя или проблема самого закона».
Есть и более важные по своим правовым последствиям формы парламентского контроля – депутатские проверки и депутатские расследования. Однако в Севастополе два депутатских расследования (о замене парапета возле памятника адмиралу Сенявину, а также о создании и демонстрации фильма «Четвертая оборона Севастополя»), и одна депутатская проверка (о строительстве и установке забора вокруг вольера на мысе Айя) имели место еще во времена губернаторства Сергея Меняйло.
Тем самым, если камнем преткновения между ЗС и исполнительной властью во главе с первым губернатором Севастополя Меняйло стало стремление парламента создать работающую «правовую, регулярную модель» взаимоотношений, то в развитии отношений ЗС со вторым губернатором такого рода камнем стали так называемые контрольные полномочия законодательной власти, когда севастопольский парламент оказался лишен функции медиации.
Добиться парламентского контроля
Однако насколько важны сама по себе эта функция медиации и вообще контрольные полномочия парламента в широком смысле слова (не сводящемся к контролю над бюджетом) – как в теории, так и в российской политической или, точнее – управленческой – практике?
Специалисты по теории парламентаризма, политологи отвечают на этот вопрос однозначно: контрольные полномочия парламента – ключевая функция законодательного органа власти, и с точки зрения и теории разделения властей, и теории сдержек и противовесов. Известный российский политолог, первый вице-президент Центра политических технологий, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» Алексей Макаркин отмечает: «Без парламентского контроля нет разделения властей, и если мы говорим о разделении властей на законодательную, исполнительную и судебную, то невозможно отрицать, что парламент – это орган, который не может ограничиваться только принятием законов».
Более того, без контрольной функции законодательный орган власти является лишь представительством, но при этом не является парламентом. Алексей Макаркин приводит в связи с этим пример из истории дореволюционной Государственной Думы. Известны слова министра финансов Владимира Коковцева, сказавшего в споре с лидером кадетской партии Павлом Милюковым: «Слава Богу, у нас нет парламента»: слова Коковцева справедливы, т.к. несмотря на право утверждать бюджет и то, что «без одобрения Госдумы ни один закон не мог вступить в силу», у нее «не было права выносить вотум недоверия правительству, вызывать в Думу министров и требовать от них объяснений (министры приходили сами, когда считали нужным), не было полномочий по проведению расследований и, наконец, не было права утверждать правительство». Поэтому представительство в Российской империи после 1905 года было, а вот полноценного парламента – не было.
На вопрос о том, насколько обязательным для полноценного парламентского контроля является право законодательного органа утверждать правительство – право, которого нет у Государственной Думы в России и сегодня – Алексей Макаркин говорит, что связь обратная: в парламентских республиках, там, где победившая на выборах партия формирует правительство, также необходим и полноценный парламентский контроль, который в такой системе превращается в большей степени в прерогативу оппозиции – «это возможность для оппозиции влиять на принятие решений, не прибегая к инструменту уличной политики и скандалам».
Любопытно, что в разговоре с нашим изданием Виктор Посметный, среди прочего, отметил, что, на его взгляд, право парламента утверждать правительство на уровне субъектов Федерации является излишним – «это ответственность председателя правительства, пусть руководители департаментов ему подчиняются, тогда выше управленческая эффективность, чем если отдельные министры будут заискивать расположение депутатов».
Все эксперты, опрошенные нашим изданием, едины во мнении: в системе разделения властей парламентский контроль направлен не на усиление законодательной ветви в целом и не на усиление ее роли в ситуации конфликта с исполнительной ветвью, а на диалог. Алексей Макаркин отмечает: «Иногда власть использует различные формы парламентского контроля, чтобы начать диалог, чтобы уйти от ситуации двух монологов, когда с одной стороны говорит власть, с другой стороны – говорит улица. Чтобы была легитимная солидная площадка для обсуждения вопросов и выработки договоренностей. Скажем, Государственная Дума стала такой площадкой, когда проводились парламентские слушания по теме реновации, и на эти слушания были приглашены в том числе ее ярые противники. По итогам слушаний была сформирована рабочая группа, которая выработала ряд поправок, позднее принятых. Аналогичный механизм был задействован в теме обманутых дольщиков – механизм, позволивший выйти на приемлемые формы. Т.е. парламентский контроль –не для того, чтобы выговориться. Выговориться можно и в интернете, а парламентские слушания – это, прежде всего, возможность диалога, выхода на определенные компромиссы».
При этом сильная и «рациональная» исполнительная власть не должна бояться парламентского контроля. Алексей Макаркин, скажем, говорит о том, что такая серьезная и в каком-то смысле чрезвычайная форма контроля, как парламентские расследования, появилась в российском законодательстве в 2005 году, на фоне высоких рейтингов исполнительной власти и отмены выборности губернаторов.
Севастопольские депутаты, в свою очередь, характеризуют парламентский контроль как инструмент, обеспечивающий разделение властей, но сохраняющий единство власти в целом. Виктор Посметный говорит об этом так: «У нас, в Севастополе произошло не разделение властей, а отделение властей друг от друга. Они стали совсем независимыми. Конечно, это разрушение государства. России нужна сильная центральная власть, не парламентская республика. Иначе всё рассыпется. Другое дело – зарвавшиеся чиновники на местах. Именно на уровне муниципалитетов, субъектов Федерации должны быть реально обеспеченные права по контролю за чиновниками. Чтобы «элитка» не жила отдельно, а люди – отдельно».
Для севастопольских депутатов полноценный парламентский контроль – инструмент консолидации общества, в том числе – в условиях серьезного внешнего давления: «Россия никогда в своей истории не находилась еще в такой сложной ситуации, в состоянии 5 минут от ядерной войны, под давлением колоссальных санкций. Но страна не должна заскорузло сидеть на одном месте, а должна жить, понимая стоящие перед ней задачи, идти вперед, – убежден Виктор Посметный. – А для этого необходима консолидация общества. И без реальных, сильных парламентов консолидировать общество будет невозможно. Потому что люди у нас выбирают именно парламенты. Губернатор желает получить подконтрольный ему парламент. И это нормально. Ну придут подконтрольные люди. И все встанет на свои места. Я работал в правоохранительных органах Украины. И видел, как все загнивало. Как шел распад страны. Так вот, сильная вертикаль власти – не то же самое, что отсутствие контроля. Проконтролировать такие колоссальные средства возможно только при серьезной консолидации общества. Каждый человек должен чувствовать свою сопричастность большому делу. Когда все живут в своих скорлупках, когда колоссальное разделение по доходам, наличие здорового гражданского общества просто необходимо».
Александр Кулагин также говорил о важности парламентского контроля с точки зрения стратегического развития: «Депутаты, зная чаяния населения, воплощают их в форме законов, при этом у них есть общее стратегическое видение ситуации. Стратегия развития субъекта, Генплан – как проекты законов разрабатываются в правительстве, но принимаются Заксобранием, которое является основным установителем стратегических тенденций».
Любопытно, что и столичные эксперты говорили о роли парламентского контроля для консолидации общества, достижения в нем согласия. Алексей Макаркин полагает, что контрольные функции есть у гражданского общества, у СМИ. Недавно на нашем сайте вышел материал Натальи Холмогоровой об Общественной палате как институте, выполняющем контрольную функцию. Специфика парламентского контроля – словами Алексея Макаркина – в том, что законодательная ветвь власти – конституционный орган, и у нее есть легитимные полномочия для контрольных действий.
Тем самым, реализация контрольных полномочий парламента в российских условиях направлена не столько на подчинение исполнительной власти законодательной, сколько на их диалог и взаимодействие, во всяком случае – на разговор и прояснение позиций двух сторон. И именно этой базовой функции севастопольский парламент оказался во многом лишен последние полтора года в силу позиции исполнительной власти.
Особый режим для города федерального значения
Утрата севастопольским Законодательным собранием как институтом (сейчас не говорим о внутренних группах в ЗС) «обратной связи» с исполнительной властью привела к обращению парламента города-героя в марте 2019 года в Государственную Думу Российской Федерации с предложением разработать общефедеральный закон, регламентирующий контрольные полномочия представительных органов субъектов.
Александр Кулагин констатирует: «Контрольные полномочия Заксобрания установлены субъектовым законодательством. Их не требуется расширять. Да и живем мы в федеративном государстве, в котором большой спектр вопросов устройства местной власти отдан на уровень субъекта. Но мы столкнулись с тем, что не можем обеспечить механизм реализации субъектового закона. Скажем, министру по его отчету депутаты в своем постановлении указали – ваша деятельность в области распоряжения государственной собственностью является неэффективной. И всё. Процесс на этом остановился».
Виктор Посметный – инициатор данного обращения в Госдуму, также как и разработчик целого пакета законов города Севастополя, заложивших правовые основы власти после «русской весны», в том числе – закона «Об общественном контроле» и 222 закона «О контрольной деятельности» – говорит: «Мы бы на законе о контрольной деятельности и остановились. Его достаточно, если не быть идеалистом, но всё же верить в то, что у всех людей есть красная черта, за которую они не переступят». Тогда в чем смысл федерального закона? Виктор Посметный отвечает так: «Прокуратура субъекта как надзорный орган обязана следить за исполнением федерального законодательства, субъектовое же законодательство выпадает из этого надзора. В случае принятия такого федерального закона Заксобрание сможет выносить постановление о нарушении законодательства там-то и там-то, и на это надзорные органы будут обязаны реагировать. Сегодня же мы ничего не можем добиться от прокуратуры».
Опрошенные нами эксперты-политологи отрицательно отнеслись к идее такого федерального закона, отметив, что контрольные полномочия парламентов субъектов относятся к ведению субъектов. В то же время ряд экспертов, понимая сложившуюся в Севастополе непростую ситуацию, предложили альтернативные возможные варианты федерального закона. Так, Алексей Макаркин, «фантазируя», сказал следующее: «Может быть, стоило бы принять федеральный рамочный закон, который – по аналогии с законом об избирательных правах граждан, определяющим рамку избирательных кампаний разного уровня – установил бы общие принципы и гарантии прав депутатов. Но не определял бы их привилегии, не давал бы им неприкосновенность, а предоставил бы гарантии эффективного представительства интересов их избирателей, четко и подробно определил, какие права у них есть в отношениях с органами исполнительной власти, какие должны быть ответы на их запросы».
Поправки в бюджет как инструмент политической борьбы
Хроническое игнорирование контрольных полномочий парламента (в широком смысле слова) со стороны исполнительной власти сочетается в севастопольской политической жизни с постоянным конфликтом вокруг Контрольно-счетной палаты и вообще контрольных полномочий севастопольского ЗС в области бюджета.
При этом, как подчеркивает руководитель профильного комитета Вячеслав Аксенов, речь идет не о каких-то особых полномочиях севастопольского ЗС, а о стандартном наборе, который есть во многих других регионах – меньше, по его словам, «из того, что я видел – только в Калмыкии и Удмуртии». В первую очередь, это право КСП предварительной экспертизы не только бюджета, но и поправок к нему, а также предварительной экспертизы изменений в государственных программах, которые – программы – в Севастополе составляют 90 % всего бюджета.
Словами Вячеслава Аксенова, «изменения в госпрограммы во всех регионах рассматриваются в Заксобраниях, более того во многих субъектах без положительного заключения КСП правительство даже не выносит на собственные заседания изменения в программах. Так, например, работает система в Крыму».
Как и в случае с описанным выше субъектовым законом о контрольной деятельности, эти полномочия КСП не были прописаны изначально в законах Севастополя, касающихся бюджетного контроля (36 закон «О Контрольно-счетной палате» и 59 закон «О бюджетном процессе») из-за своей незначительности: обычно поправки в бюджет, как и изменения в госпрограммах со стороны исполнительной власти носят технический, вспомогательный характер.
Однако правительство Севастополя при Овсянникове стало пользоваться этими механизмами постоянно. Так, за 2018 год «в некоторые государственные программы города Севастополя изменения вносились до 13 раз». Александр Кулагин рассказывает: «Всего у нас действует около 20 госпрограмм. Все они разрабатывались под стратегию города до 2035 года, в которую были заложены многие целевые показатели, т.е. то, чего мы хотим достичь в градостроительном, экономическом, промышленном плане и т.д. Сами госпрограммы перед утверждением проходили экспертизу КСП, а вот начавшиеся с недавних пор изменения в них – нет. Однако стратегическое планирование означает, что все госпрограммы должны быть долгосрочными. Если они часто меняются, это не программы, а планы на ближайший квартал, которые лишены стратегической перспективы». Вспоминая опять добрым словом первого губернатора Севастополя, Александр Кулагин отмечает: «При Меняйло не было такого постоянного изменения госпрограмм. Нет такого и в других субъектах федерации».
То же самое происходит и с поправками в бюджет – так, в апреле 2019 года разгорелся скандал, когда губернатор внес в Заксобрание поправки в бюджет на полмиллиарда, предоставив под них в качестве обоснования одну страницу формата А4 – а, как уже было сказано выше, поправки в бюджет не проходят экспертизу КСП Севастополя.
Неоднократные попытки доработать два названных закона наталкиваются либо на противодействие прогубернаторского блока Заксобрания (за текущую легислатуру – трижды), либо на вето губернатора (за текущую легислатуру – дважды). Весной 2019 года на коллегии Счетной палаты во главе с Алексеем Кудриным по проверке деятельности контрольно-счетных палат руководство Счетной палаты было удивлено подобным ограничением полномочий севастопольской КСП. Словами Вячеслава Аксенова, «оказывается, в большинстве регионов КСП подключены к информационным системам министерства (или департамента) финансов. Мы просим предоставлять нам информацию в течение трех дней, а там можно в режиме реального времени видеть всё происходящее с бюджетом».
Оппозиция в рамках закона
Севастопольские депутаты неоднократно подчеркивали в ходе разговоров – мы боремся не за какие-то особые права, за идеальный «регулярный» правовой режим, а за стандартные права парламента, за средне-российскую управленческую практику, которая при губернаторе Овсянникова оказалась еще менее возможна, чем при губернаторе Меняйло.
На вопрос – нельзя ли предположить, что столь явная «узурпация» власти исполнительной властью в Севастополе – результат независимой позиции большинства ЗС, из-за чего в Севастополе всё-таки невозможно вести управленческую деятельность в «ресурсной логике» – Вячеслав Аксенов, Виктор Посметный, Александр Кулагин отвечают единодушно отрицательно. Словами Вячеслава Аксенова, «мы не хотим стать на голову выше всех. Мы хотим прийти к тем полномочиям, которые есть у других регионов. Мы готовы чем-то поступиться, если будет делаться главное. Но у нас ведь не реализуются даже базовые задачи. Более того, даже то, что работает без участия бюджета – и то тормозится, уничтожается. Матросский бульвар – яркий тому пример».
«Обратная связь», «диалог», «конструктивное разделение властей» – так видится севастопольским депутатам желаемая управленческая практика.
Тем самым, парадоксальным образом севастопольское ЗС – вопреки собственной скандальной репутации – оказывается теоретически (в случае отставки губернатора или формирования устойчивого квалифицированного большинства после предстоящих выборов) институтом, способным аккумулировать вокруг себя «консолидированное общество» и обеспечить умеренно-спокойное политическое развитие субъекта.
И это происходит в то время, когда в других субъектах различные формы общественного контроля, частью которого является и контроль парламентский, только начинают пробуждаться. И еще неизвестно, во что может вылиться нарождающаяся локальная гражданская активность в разных регионах страны.