РI представляет вниманию наших читателей новую публицистическую статью выдающегося писателя, сценариста и востоковеда, члена редакционного совета нашего сайта Вячеслава Рыбакова, посвященного примерно тем же проблемам, о которых ранее писал в своей статье на нашем ресурсе философ Олег Матвейчев. Вячеслав Михайлович опасается, что ненависть к режиму, существующий в нашем обществе рессентимент к богатым и сильным обесценит все те позитивные тенденции к государственному возрождению, что обозначились в последние годы. Как и в одном из предыдущих текстов – в рецензии на роман писательницы Елены Чудиновой, – он обнаруживает во многих произведениях современной российской фантастики следы не совсем здоровых мечтаний о «мести» политическим противникам. Изживание подобного мстительного сладострастия и составляет важнейшую черту консервативного мировоззрения.
Олигархия блюдёт интересы зажиточных классов. Демократия — интересы неимущих классов. Общей же пользы ни одна из этих отклоняющихся форм государственного устроения в виду не имеет.
Аристотель
После краха советского проекта и практически глобального торжества буржуазного строя пространство жизненного выбора резко сузилось. Мы лишены всякой осмысленной возможности выбирать между коммунизмом, фашизмом, социализмом, капитализмом и прочими принципиально различными версиями грядущего. Я не имею в виду, конечно, выбор между, скажем, троцкистами или нациками, фактически стоящими в одном ряду со всевозможными панками, готами, эмо, руферами, зацеперами и прочими группами алчущей адреналиновых забав молодёжи. Шуму от них порой много, жизнь рядовым гражданам они порой затрудняют и хлопот доставляют изрядно, но на общественный строй, на государственную систему управления и хозяйствования ни малейшего влияния не оказывают.
А вот в социальном масштабе, на уровне макросистем всё, что людям осталось — это, как буриданов осёл, мотать ушастыми головами между двумя версиями капитализма: капитализмом более или менее самостоятельным, с одной стороны, и, с другой, периферийным, то есть целиком зависимым от мирового капиталистического ядра, его добывающим и покупающим придатком. В чисто политической сфере это означает выбор между национально ориентированной олигархией и олигархией ориентированной транснационально, то есть, за исключением немногих ведущих стран ядра — компрадорски. Третьего просто не дано.
Это во времена противостояния великих идеологий волею крутых поворотов и кровавых кульбитов истории к власти могли на какое-то время приходить беспощадные, но хотя бы бескорыстные идеалисты. Правда, к ним очень быстро примазывались всё те же, просто наиболее ушлые, корыстолюбцы, и благодаря атмосфере беспощадности, порождённой этими самыми идеалистами, их частью истребляли, частью подминали под себя. Классический пример — Великая французская революция с её якобинским террором и термидорианским переворотом, после которого все стали ничем и деньги стали всем. Характерно, что уже тогда для того, чтобы прекратить своекорыстную грызню внутри элиты, гибельную для страны и непосильную для народа, понадобился Наполеон. К сожалению, всё его правление превратилось в нескончаемую войну. Будь у него тогда ядерный паритет с Британией, который сделал бы прямые военные столкновения невозможными — глядишь, династия Бонапартов царствовала бы в конституционной французской монархии до сих пор.
На наше право выбора никто всерьёз не посягает. Но с самим выбором — плохи дела.
Это убогое состояние сохранится по крайней мере до тех пор, пока не будет внятно и доказательно сформулирована некая привлекательная и работоспособная альтернатива капитализму и хотя бы намечена практическая возможность её реализации. Не начётническими повторами всё ещё милых сердцу многих, но честно отработавших свой ресурс и однозначно продемонстрировавших свои оборотные стороны рецептов, выписанных основоположниками марксизма-ленинизма, но на основе анализа нынешней исторической ситуации и нынешнего состояния человеческой психологии. Однако надежд на это мало. Под такую тематику никто не предоставит грантов и не положит даже мало-мальски обеспечивающей прожиточный минимум зарплаты, а стало быть, на веский голос научного сообщества рассчитывать не стоит.
Политиканам же вполне хватает трескучей декламации устаревших полвека назад заклинаний. Своё веское слово могла бы тут, по идее, сказать фантастическая литература, всегдашняя провозвестница грандиозных исторических трансформаций — пусть не углубляясь в теорию, но хотя бы в плане постановки проблемы или по поводу способов рафинирования и облагораживания мотиваций. Однако ныне и тут попытки подобного рода редки, как жемчуга в навозе. Так что в обозримом будущем нам предстоит иметь дело с совершенно определённым общестенным строем и с совершенно определённым набором господствующих элит.
Нужно понять и принять сердцем, что национальные и транснациональные воротилы не слишком-то отличаются друг от друга. И тех, и других интересует прежде всего толщина собственного кошелька. И тем, и другим до народонаселения той страны, в которой они родились и сколотили первый миллион, как правило, очень мало дела. Хотел было сгоряча написать: в бизнес другие люди не идут, но вовремя спохватился — это неправда, это упрощение; мне самому лично известны иные примеры. Но дорастают до заоблачных высот очень немногие даже из тех, кто успешен. Там, в разряжённой атмосфере, выживают лишь весьма специфические человеческие типы. Хотя, наверное, и среди них могут быть приятные исключения; по теории их просто не может не быть, вопрос лишь в том, насколько они редки.
Есть, однако, между националами и транснационалами одна разница, с точки зрения высокой морали, принципов нестяжания и рассуждений о слезинке ребёнка не очень существенная. Если возникает конфликт интересов личного кошелька и страны проживания, национальный олигарх ищет компромиссное решение, отдавая приоритет интересам страны, а транснациональный (и, тем более, компрадор) — отдавая приоритет интересам кошелька.
Это не потому, что первый — хороший, а второй — плохой; чисто по-человечески порой может оказаться наоборот. И зачастую даже не потому, что первый патриотичен, а второй нет. Дело по большей части в том, что пребывание первого во властной элите в той или иной, но в общем — немалой степени зависит от того, насколько хорошо он действует в интересах страны, а пребывание во властной элите второго — от того, насколько хорошо он действует в интересах своих зарубежных старших партнёров по экономическому или политическому бизнесу.
Только очень наивный человек может полагать, что в развитых буржуазных странах функционеры и депутаты блюдут интересы граждан оттого, что их любят, им сострадают, о них заботятся и так далее. То есть отдельные совестливые экземпляры, разумеется, могут попадаться и там — разброс по гауссиане есть разброс по гауссиане; но в целом правящий слой старается хотя бы в какой-то степени выполнять волю своего электората — не путать с электролитом! — лишь потому, что не хочет перестать быть правящим слоем.
Все более или менее крупные и влиятельные страны мира управляются сейчас национально ориентированными олигархиями. И все якобы независимые мелкие беспомощные демократии — олигархиями компрадорскими. И даже по этому не слишком-то принципиальному поводу круговерть бушует изрядная. Нынешний конфликт во властной элите США только тем и обусловлен, что столкнулись лбами национально и транснационально ориентированные олигархии, ибо противоречия между ними стали непримиримыми, а многие политические решения, обусловленные интересами той и другой, — взаимоисключающими.
Конечно, транснационалы в США не могут оказаться компрадорами — страна как раз и является сердцем мирового капиталистического ядра, можно даже сказать, его главным желудочком. Однако пример США показателен в другом отношении: у нас на глазах первая держава мира, с самой продвинутой экономикой и самой сильной армией, теряет суверенитет и становится себе в ущерб орудием, инструментом транснациональной олигархии по сохранению контроля над уже покорившимися и сокрушению пока ещё непокорных.
Впрочем, и национально ориентированные — те ещё голубчики. Стоит лишь посмотреть на нынешнюю Францию, в которой власть проталкивает выгодные для экономики законы таким образом, что вся улица встала на дыбы. И тем не менее страну они не распродают. Не в последнюю очередь потому, что улица всё же оказывает своё сдерживающее влияние на произвол сверху.
Национально ориентированных вовсе не ангелы рассаживают по парламентам и властным кабинетам. Нет. Понадобились многие десятилетия систематического, постоянно усиливающегося, порой — жертвенного давления снизу, чтобы слуги народа осознали: без того, чтобы хоть в чём-то и впрямь служить народу, или по крайней мере убедительно делать вид, что служишь народу (а значит, всё ж таки действительно что-то в интересах страны и её населения время от времени делать), в слуги народа не выбиться.
Это давление ни в коем случае не должно ослабевать. Без него любой национально ориентированный очень быстро, сам не заметив как, вполне может превратиться в ориентированного транснационально, а то и компрадорски (от места и роли страны в мире зависит). Это как с энтропией. Сам по себе, руководствуясь только личными интересами, власть имущий всегда станет ориентироваться на денежные потоки, а не на потоки слёз подвластного населения. И скорее всего, даже не будет отдавать себе в том отчёта, полагая себя, как и все мы, очень честным, умным, справедливым и просто-напросто не лохом. Только долгие годы воспитания давлением снизу и привычка принимать его в расчёт могут подвигнуть витающих в заоблачных эмпиреях властителей принять, скажем, закон о недопустимости хамства чиновников в отношении зависящих от них людей.
Закон, конечно, не делает хама рыцарем. Но он мешает ему хамить.
Воспитанным людям подобные законы вообще не нужны. Законы нужны, чтобы невоспитанных людей заставить вести себя уважительно. И народу, по большому счёту, всё равно, почему чиновник не хамит — от души или из страха наказания. Но даже до такого пустяка отношения между олигархией и народом должны были долго, мучительно дозревать.
При прочих равных власть национально ориентированных денежных мешков, прямая или через надутых от спеси представителей, вознесённых в поднебесье машинами для голосования, населению и стране всегда выгоднее, чем власть ориентированных транснационально. Они вынуждены заботиться о национальной экономике и о национальных рабочих руках, они вынуждены в них вкладываться, изрядная толика их денег крутится внутри страны, инвестируется в национальные проекты, в виде налогов обслуживает социальные программы. Но зато они подвержены всем превратностям смертельной борьбы с зарубежными конкурентами. Они всерьёз рискуют. Они нуждаются в помощи государства — и, кстати, ещё и поэтому начинают о государстве заботиться; но зато и разделять с государством все опасности международного сосуществования им поэтому приходится тоже. Наиболее показательным примером такого рода можно считать как бы коммунистический Китай.
Деньги транснационалов уходят в основном за рубеж, питают чужие экономики или омертвляются в виде роскоши. Но зато и личных усилий, и личного риску меньше. Угождай зарубежным старшим партнёрам, угадывай их желания — и безбедное существование практически гарантировано. Только вот врать приходится куда больше, чтобы народ не доставлял хлопот. И на личном уровне, и на государственном. И в телевизоре, и в парламенте. Но кого и когда такое останавливало, когда речь шла о безбедном существовании?
Именно потому, что любая предоставленная сама себе система идёт по пути наименьшего сопротивления, предоставленный самому себе среднестатистический национальный богатей или управленец всегда более или менее быстро превращается в транснационального. Стало быть, его ни в коем случае нельзя предоставлять самому себе.
Но и дразнить и пугать его изо дня в день суровым народным судом, а то и бессудной расправой за то, что он всего лишь богаче и влиятельнее многих и просто вовремя сообразил, что к чему — тоже занятие не полезное. Не полезное в первую очередь для самой страны и самого народа. Из года в год слышать, что во власти одни подлецы, негодяи, преступники, и заслуживают они лишь позорного столба и плахи — да у кого ж после этого поднимется рука что-то делать для своих неутомимых обличителей? Плюнешь и отъедешь в Куршавель или Майами… да мало ли мест благословенных. Тем паче, что реальным преступным богатеям при таких настроениях как раз легче всего затеряться в массе просто богатеев не вполне честных — а честные-то все в лучшем случае на зарплате сидят, это ж ежу понятно! Лист проще всего спрятать в лесу. Раз виноваты все — значит, никто.
А то и не в Куршавель, кстати. Это ещё хуже. Когда буржуи их и бюрократия видят, что государству не на кого опереться, кроме них, когда видят, что в стране у политического руководства нет союзников, кроме чиновников и воротил, это лишь усиливает их самомнение, чувство собственной исключительности, хамство и произвол. И уже они начинают диктовать государству свою волю, а не оно им. Так что неутомимые обличители, сами того не ведая (а кто-то из них, может, наоборот — прекрасно ведая и сознательно подыгрывая), лишь усиливают влияние тех, кого так неутомимо обличают.
Обстановка тотальной враждебности к правящему слою улучшить этот слой не способна, а вот ухудшить его отношение к делу — вполне.
В конце 80-х — начале 90-х годов на грязной куче, в которую превратили Советский Союз, стремительной плесенью взошла и прорвалась к почти тоталитарной власти транснациональная олигархия. Её интересы, интересы её кошельков требовали распада страны, полной утраты ею желания и способности защищать себя, превращения её осколков в безропотные рынки сбыта гнилья и вторсырья, тотальной криминализации и повального оскотинивания, беспощадной пролетаризации советского среднего класса, выдавливания талантов за рубеж, скупки промышленного потенциала (с его последующим разрушением) и ресурсной базы (с её последующим использованием в интересах транснациональных корпораций) за гроши. Это и есть свобода! А вы что думали?
Страна не захотела умирать.
Для транснациональной олигархии это был приговор.
К пришествию нового века власть имущие призыва 90-х частично пали в боях за бабло, частично удрали с наворованным за кордон, частично — под воздействием внешнеполитической ситуации, давления снизу и понятой более глубоко, более дальновидно собственной выгоды стали превращаться в национально ориентированных. Далеко не все. И даже те, с кем приключилась эта метаморфоза… как бы это помягче… никто никогда не скажет, насколько они искренни, чужая душа потёмки. И, конечно, процесс этот далеко не завершён. И даже достигнутое состояние весьма неустойчиво.
Но разница с олигархией 90-х уже и сейчас — огромная.
Отнюдь не всё из гибельного перечня удалось пока изжить, и удастся ли — вопрос. Скажем, с оскотиниванием или перекачкой мозгов и по сию пору положение аховое. Трудно ожидать иного, когда людей в течение нескольких поколений убеждали (и, в общем-то, продолжают убеждать, пусть уже и не из каждого утюга) в том, что они живут в худшей стране мира, кругом — либо дураки, либо козлы, либо прихвастни режима, и главное в жизни — это отстоять свою неповторимую индивидуальность от зловредного давления тех, кто хоть как-то пытается ограничить её вольный полёт. А ведь такую позицию полностью или частично, осознанно или нет, разделяют не только многие сантехники или стритрейсеры, но и многие финансисты, менеджеры, силовики, депутаты и чиновники. И решения принимают соответственные.
Но тем не менее, повторюсь, разница огромная. Строятся жилые дома. Строятся дороги. Строятся поликлиники и больницы. Наконец-то строятся новые самолёты и корабли — гражданские и военные. Наконец-то строится новый коллайдер в Дубне. Долго и неуместно перечислять. Но ведь всё это не тайна — было бы желание обратить внимание…
Мало-помалу выдираются из неизбывной, как казалось ещё недавно, нищеты и разрухи малые города коренной России: Вологда, Торжок, Гдов… Транснационалы, небось, и названий-то таких не слышали.
Кулаки сами собой сжимаются при мысли, что кто-то опять может пустить всё это псу под хвост.
А ведь легко. Ради торжества свободы, понимаешь. Свободы от всего этого — в первую очередь, но о столь маловажном нюансе в протестных лозунгах и предвыборных программах упомянуть непременно забудут.
Да, увы, те, кто строит или управляет, частенько то больше, то меньше с того, что строят и чем управляют — воруют. Традиция-с. Их за это сажают — в последнее время всё чаще и всё суровей. Но транснационалы 90-х вообще ничего не строили, а разворовывали и распродавали то, что было построено до них, при страшном Сталине и его кровавых сатрапах и преемниках; и карать оборотистых бездарей за грабёж было вообще нельзя. Стоило лишь подступиться — сразу начинался вой о том, что недобитые сталинисты вновь начинают террор против последних порядочных людей в этой стране.
Между воспитанием олигархии в духе соблюдения национальных интересов и её огульным охаиванием, провоцирующим в ней лишь ответное раздражение и агрессию, грань очень тонка и расплывчата, она гуляет и плавает, она в каждом конкретном случае сдвигается то в сторону необходимости поощрения, то в сторону неизбежности более или менее суровых кар. В сущности, в разумных дозах требование покончить с олигархией как таковой является одной из весьма эффективных составляющих воспитательного давления снизу. Но всё хорошо в меру. Зло есть добро, перешедшее рамки применимости.
Дело в том, что объявление олигархии в принципе преступной и в принципе нуждающейся в уничтожении объективно представляет собой не более чем требование уничтожить существующую в данный момент олигархию и, следовательно, подразумевает её замену на какую-то иную. Ведь свято место пусто не бывает — хотя слово «свято» применительно к правящему слою лучше, конечно, взять в кавычки.
Меж тем наша современная литература — да и не только она, разумеется, а и, в общем-то, культура в целом — отражая мощную инерцию совершенно определённых настроений в стране и её многократно усугубляя, настойчиво продолжает традиции советского диссидентства. Тогда так просто было, вскрывая язвы режима и преступления его омерзительных, тупых и злобных приверженцев, становиться властителями дум. Борьба индивидуума с властью, человека с его государством, как и в те давние времена, накатанными способами априорно изображается как противостояние добра и зла, света и тьмы, совести и подлости, ума и глупости, ангельского бескорыстия и тошнотворной страсти к наживе. И для того, чтобы сделать сюжетные коллизии, переживания и поступки персонажей хоть мало-мальски правдоподобными, берущими потребителя художественной продукции за живое, этим творцам приходится изображать мир таким, чтобы как бы на самом деле государство было олицетворением и средоточием подлого насилия, а главные герои – бескорыстного страдания и благородного сопротивления.
Такой мир имеет к нашей действительности не большее отношение, чем Мир Полудня Стругацких имел к хрущёвской оттепели. И ладно бы, автор имеет полное право рисовать окружающий мир так, как ему нужно для его задач, пусть хоть Атлантиду описывает, хоть Лилипутию, хоть Касталию. Но наши-то авторы, как и их восторженные критики, и сами, похоже, полагают, и нас стараются убедить, что это они живописуют нашу горестную и отвратительную повседневность…
Даже у реального лагерника Солженицына в «Одном дне», даже у реально прошедшего войну и окопы Гроссмана в ставшей едва ли не одним из знамён диссидентства «Жизни и судьбе» описывался реальный мир и реальные расклады в нём добра и зла, граница между которыми отнюдь не всегда проходит между усилиями государства, его борьбой за собственное существование, и муками отдельных людей. Нынешние безбедные авторы, катающиеся, как сыр в масле, показывают нам лубочные страшилки, частенько смахивающие уже просто на карикатуры.
Я сначала не мог понять, отчего современная литература мне в какой-то момент вдруг стала невыносимо скучна. Потом до меня дошло. Да потому что она решает проблемы вчерашнего дня. Тиражирует модели переживаний и поступков, неадекватные разумному реагированию и целеполаганию. Пережёвывает драмы уже не существующей реальности. Исступлённо доказывает, что при совке было по всем статьям куда хуже, чем теперь, и всё плохое, что есть теперь — это наследие совка и козни тех, кому совок до сих по нраву, надо их добить наконец, а то совок вернётся и тогда уж всем кирдык.
Конечно, природа людей не изменилась, она и не может измениться, пока люди остаются людьми с их в общем-то ограниченным количеством психотипов и социальных ролей. Но вот те каждодневные решения, которые им приходится принимать, те условия игры, в которых им приходится действовать, те стимулы и приоритеты, приманки и кормушки, угрозы и потери, под давлением которых они лавируют по жизни, и не в последнюю очередь — мировая ситуация, мировой расклад идеологий и способов их ненасильственной и насильственной реализации изменились со времён СССР кардинально.
Нынешний цивилизационный надлом, а возможно — тупик, совершенно не связан ни с советским проектом, ни с тоталитарными режимами, ни с грехами КГБ — ни с выдуманными, ни с реальными. Хоть как-то останавливаться здесь ещё и на этом — не время и не место, но в двух словах можно сказать: мировое капиталистическое ядро в условиях многофакторного экологического, климатического, демографического кризиса, при утрате подавляющей экономической конкурентоспособности (по причинам крайне разнообразным, от неудержимого уменьшения нормы прибыли до инфантилизации и избалованности собственного населения высоким уровнем жизни — полуторавековой подкуп низов за счёт ограбления мировой периферии даёт себя знать, стал казаться неотъемлемым свойством экономики) лишилось возможности решать свои проблемы по старинке, колониальным, неоколониальным путём или посредством мировой войны.
Сейчас у падающих, перепуганных до истерики владык мира одна надежда: превратить всё, что не они, в самоистребляющийся хаос — разумеется, под пока ещё сохраняющим свою притягательность лозунгом борьбы за свободу против тирании. Чуть подробнее я писал об этом вот здесь (четвёртый из выступавших). Во всяком случае, так и хочется крикнуть нашим нынешним авторам: ребята, поезд уже ушёл! Перестаньте, сидя на перроне, трясти просроченными билетами, купите новые, если вам и впрямь надо куда-то ехать!
Но не так всё просто.
Дело в том, что и потребитель (читатель, зритель) тоже не очень-то хочет, чтобы ему показывали реальность. Он ведь бьётся в капиталистической действительности, как рыба об лёд, он прорывается, как сквозь колючие заросли, сквозь каждодневные тревоги и унижения, и, отождествляя себя с главными персонажами, хочет читать или смотреть именно про то, что он, такой хороший, одиноко противостоит всем плохим. Отчасти по привычке, отчасти из потребности компенсаторного самоутверждения, отчасти потому, что реальные проблемы ему уже и так поперёк горла встали, отчасти потому, что он не готов принимать мир во всей его сложности и душа его требует двухцветного упрощения, отчасти потому, что уже отлично знает: стоит лишь дать слабину и на какой-то момент заподозрить, что и у власти есть свои благие намерения, свои границы возможностей и свои нешуточные трудности, с которыми приходится справляться любой ценой, как тут же прослывёшь ватником, путиноидом и промытым мозгом…
В общем, дайте мне мир, в котором я и такие, как я — в белом венчике из роз, а кругом одни подонки, фашисты, вертухаи со звериными душами, норовящие меня, чистого и бесхитростного, обмануть, ограбить, употребить для торжества тоталитаризма. И покажите мне привычную альтернативу, с которой я сроднился: в этой стране всё плохо (поэтому у меня столько проблем), в тех странах всё хорошо (ах, почему я до сих пор не там?). На это душа моя откликнется, и я, может, и впрямь раскошелюсь на ваш продукт. А если всех этих излюбленных лакомств в вашем меню нет, то у вас не искусство, а пропаганда.
Отсюда кошмарный мир «Метро» у Дмитрия Глуховского, совершенно неправдоподобный, но бьющий по нервам и как нельзя лучше удовлетворяющий потребность читателя видеть себя лучше всех и правее всех. Отсюда якобы антифашистские или якобы антикоммунистические альтернативные истории Елены Чижовой ли, Елены Чудиновой ли, эксплуатирующие разработанные фантастами два-три десятка лет назад приёмы и доводящие их до абсурда, лишь бы сызнова сказать уже сто раз говорённое, только теперь уж совсем безапелляционно и совсем не по делу. Отсюда жуткие антиутопии Валерия Бочкова, «Коронация зверя», к примеру: увековеченный, продлённый на всё обозримое будущее аляповатый тридцать седьмой год.
Главный персонаж «Коронации», визитёр из Америки, в котором волей-неволей угадывается альтер-эго автора, прямо вопрошает:
«Вот эта гнусность… Ведь она происходила и двадцать лет назад! И пятьдесят! И сто! И будет происходить тут вечно! …Как вы можете жить в этом дерьме? Как? Ты ж интеллигентный человек! Искусствовед! Ну как ты можешь жить тут?»
Буквально сами собой в ответ всплывают строки из «Миллиарда лет» Стругацких: «Ты меня не понял, — с лёгким нетерпением сказал Вечеровский. — Меня бесит вовсе не выбор Глухова. Какое я имею право беситься по поводу выбора, который делает человек, оставшийся один на один, без помощи, без надежды… Меня раздражает поведение Глухова после выбора. Повторяю: он стыдится своего выбора и поэтому — только поэтому! — старается соблазнить других в свою веру».
Однако почему-то я сомневаюсь, что пламенные борцы с вечно отвратительной Россией хоть чего-то стыдятся в себе. Они только стыдят других. Понятно, что психологически это очень выгодно. Тот, кто постоянно клеймит чужие грехи, тем самым постоянно самоутверждается за чужой счёт. И клеймить выдуманные чужие грехи куда выгоднее, чем реальные. Тот, кто хочет улучшить — говорит исключительно о реальности, да и то осторожно, с полным соблюдением врачебного принципа «не повреди». Тот, кто хочет господствовать или, на худой конец, просто восторжествовать над, хотя бы только внутренне — валит в одну кучу реальность и клевету, подлинные неприглядные факты и маниакальную зацикленность на них, а то их голословное преумножение. Ведь не сделанные ошибки невозможно исправить, не существующие недостатки невозможно изжить, в не сделанных преступлениях невозможно покаяться или оправдаться — и потому борьба с такими ошибками, недостатками и преступлениями не грозит закончиться, а значит, способна обеспечивать борцу душевный комфорт до конца его дней.
Ни расстрел, ни лагерь на самом-то деле ничуть не грозят, денежки капают, потребитель потребляет, самооценка растёт.
Но психология психологией, а есть ведь и обусловленные психологическими состояниями политические позиции.
Напрашивается вопрос: если эта власть столь безнадёжна, что взамен?
Доломаем мы их, а дальше?
Или мы их ругаем, но вовсе не ставим себе задачу остаться без них, тех, при ком столь комфортно их ругать?
Да, конечно, в 90-х клеймить страну проживания и её население было ещё престижней и выгодней, тут не поспоришь. А кто слово поперёк скажет — того мигом объявляем красно-коричневым, и человека сразу почитай что и нет. А нет человека — нет и проблемы, верно же?
Так неужто всё ради этого? Ради уже невозбранно полной свободы ругани, и чтобы никто пикнуть не смел? И чтобы казна поносимого в хвост и в гриву государства за этот понос ещё и денег сыпала не считая?
Всех пора на смену — хорошо, согласен, предположим, я тоже не обожатель власти. Но кто лучше?
Это вопрос вопросов. Выбор сузился, но в воцарившейся тесноте и такой — судьбоносен. Чем уже щель — тем больше шансов стукнуться.
Намёк на ответ можно уловить в недавно опубликованной озорной, но вполне концептуальной повести безвременно, увы, ушедшего Романа Арбитмана, опубликованной, как он это часто делал, под именем Льва Гурского. Суть её в том, что нынешние ведущие управленцы и денежные мешки, буквально все поголовно жуткие преступники, которых невозможно наказать по закону, после неожиданной смерти крышующего их президента (она, впрочем, оказывается фиктивной, чтобы потом герои книги смогли убить его уже по-настоящему) разбежались по заграницам с наворованным добром, и в стране тут же настало благоденствие, а самые лучшие люди, оседлав вселенскую справедливость, находят беглецов и сверхъестественным образом казнят лютою смертию без суда. Книга и называется «Министерство справедливости».
Ещё много лет назад в одной из своих статей я писал: «Самые массовые, самые дикие вспышки произвола и насилия возникают, когда справедливцы принадлежат к иной культурной традиции, чем те, кого они пытаются принудить жить по справедливости».
Но тут традиция родная, издавна укоренённая в российской культуре. Да, боковые отростки тоже есть: скажем, в расстрельном списке беглых олигархов и чиновных упырей, вопреки всем известным фактам, нет ни одной еврейской фамилии. Или, скажем, один из страшных злодеев, Демид Ерголин, в котором без труда угадывается певец батутов Дмитрий Рогозин, применительно к той поре, когда он, ещё никаким боком не преступник, в молодости зачем-то получил оказавшееся ему явно не по уму высшее образование, презрительно и высокомерно назван «Демидкой» — видимо, только за то, что холоп посягнул на учёбу в вузе. Или вот честное объяснение одним из соратников главного героя своей радостной готовности помочь в истреблении плохих: «Мы, евреи, исторически злопамятны — оттого и живы…» Но это так открыто, так безобидно, так по-человечески понятно и так, в общем-то, неважно, что тут и говорить не о чем. В конце концов, главным положительным персонажем русских былин тоже является отнюдь не богатырь Жидовин.
Но вот наше, русское, посконное-то!
«Жило двенадцать разбойников, жил Кудеяр-атаман. Много разбойники пролили крови честных христиан…»
Помните?
А когда предводитель серийных убийц и сам — серийный убийца вдруг раскаялся, то никакими добрыми делами и никакими божескими подвигами не мог он облегчить муки своей не на шутку разыгравшейся совести. Исключительно новым убийством. Наконец-то правильным с точки зрения справедливости. И тут его даже сам Бог простил.
«Чудо с отшельником сталося: бешеный гнев ощутил, бросился к пану Глуховскому, нож ему в сердце вонзил! Только что пан окровавленный пал головой на седло, рухнуло древо громадное, эхо весь лес потрясло. Рухнуло древо, скатилося с инока бремя грехов!.. Слава Творцу вездесущему днесь и во веки веков».
Ну не заманчиво ли? Особенно — при нечистой совести? Глухову из «Миллиарда лет» такая простота решения его внутренних проблем и не снилась. Никого не надо обращать в свою веру, убеждать в правильности своего выбора. Просто надо кого-то плохого напоследок пырнуть — и в дамки. То есть, поднимай выше — в рай. В светлое будущее.
Ещё великий гуманист Иван Антонович, отчаявшись мечтать об Эре Встретившихся Рук и о Великом Кольце, в последнем своём романе «Таис Афинская» грезил (строго говоря, грезила Эрис, храбрая и справедливая подруга главной героини): «Я могла бы убивать всех, причиняющих страдания, и тех, кто ложным словом ведёт людей в бездну жестокости, учит убивать и разрушать якобы для человеческого блага. Я верю, будет время, когда станет много таких, как я, и каждый убьёт по десятку негодяев. Река человеческих поколений с каждым столетием будет всё чище, пока не превратится в хрустальный поток. Я готова посвятить этому жизнь, но мне надо учителя. Не того, который только приказывает. Тогда я стала бы простой убийцей, как все фанатики. Учителя, который покажет, что правильно и что неправильно…»
Однако плохих так много, и некоторые из них пребывают под столь надёжной охраной, что индивидуальным террором мир не очистишь. Раньше или позже хорошие понимают, что им необходим какой-то внешний доброхот, который — абсолютно бескорыстно, конечно, исключительно из любви к справедливости — бросит все свои ресурсы и технические возможности им на помощь.
Ещё замечательный Кир Булычев, слывущий самым добрым из крупных советских фантастов, подаривший нам светлые образы экипажа «Сегежи» и девочку из будущего, в «Заповеднике для академиков» лучшим итогом для советской атомной программы счёл уничтожение нашего ядерного центра добрыми американскими бомбардировщиками. Чтобы страшное оружие не попало в руки Сталина, а то ведь он… А что, собственно, он? Разбомбил бы, нелюдь, Хиросиму и Нагасаки? Ясное дело, на такое зверство способен только Сталин.
Пепел Руматы по-прежнему стучит в наши сердца. Вряд ли кто-то из читавших и перечитывавших «Трудно быть богом» забыл, как гость из действительно светлого будущего мысленно выносит свой приговор высокородному сброду Арканара: «Протоплазма! Просто жрущая и размножающаяся протоплазма!» И в королевском дворце, идя на подвиг, несколько иначе формулирует ту же мысль: колония простейших.
А коли так, то и кровь уже не кровь, а «просто сок земляники».
Не секрет, что для многих и тогда, и по сей день Арканар олицетворял российскую действительность (и Алексей Герман своим фильмом по мотивам великой книги это понимание подтвердил уже в наше время)…
Но согласитесь (или нет?): полагать окружающих протоплазмой за то, что они не понимают великолепия творческого горения, научного поиска и коммунистических отношений между людьми — это одно, а относиться к ним как к протоплазме за то, что они не хотят в президенты Ходорковского или Навального — это всё-таки другое. Хотя именно сторонники второго варианта ныне рвутся к нам в учителя с наибольшей охотой, дабы объяснить, как и мечтала у Ефремова Эрис, что правильно и что неправильно.
Ни одного всамделишного преступного террориста, управленца или богатея ельцинского призыва, которые действительно давно скрываются с наворованным за границей, в списке казнимых министерством справедливости нет и в помине. Никакой несправедливости в их нынешнем безбедном существовании, видимо, не усматривается. Эти явно грабили и убивали справедливо. Автор прозрачно намекает даже на то, что воцарившееся в новой России светлое будущее непосредственно связано с возвращением и восстановлением влияния некоторых из этих беглецов. Почему Россия только после ликвидации нынешней правящей верхушки, так сказать, очеловечилась? С какой такой радости? Каким образом?
Неважно.
Надо только сменить одну версию олигархии на другую, что автоматически приведёт к замене плохих людей на хороших — а дальше можно не волноваться, всё само собой устроится. И ликвидации подлежат лишь те, кто занимает высокие посты или ворочает капиталами сейчас — так что их безоговорочная злодейская сущность и грядущее неизбежное бегство с награбленным лишь постулируются. Впрочем, некоторые конкретные детали очеловечивания страны автором всё же даны: личный состав спецслужб на 90 % обновлён людьми, до сих пор не имевшими ни малейшего отношения к этой преступной деятельности (цитата: «…Мне открылась простая истина: в госбезопасности нет невиновных»), армия резко сокращена, по Крыму гуляют афроамериканцы в голубых касках ооновских миротворцев. И благодаря этим переменам российские чиновники вдруг стали заботливыми, а полицейские — вежливыми и бескорыстными.
Реальность однозначно принесена в жертву концепции.
Допускаю, какие-то читатели именно это и полагают реальностью. А тот, кто видит реальность так, в такой реальности и действует.
Получается, что для нашей литературы и её аудитории, по крайней мере для изрядной части того их сегмента, что хоть как-то озабочен исторической перспективой, светлое будущее теперь — не Полдень какой-то, и уж подавно не «скатилося бремя грехов», а всего лишь замена плохо-бедно национально ориентированной, уже в какой-то мере воспитанной олигархии на олигархию транснациональную и неизбежно вновь компрадорскую.
Однако надо помнить, что справедливость — орудие обоюдоострое. Не приведи Бог, чтобы нашим мечтательным истребителям плохих в какой-то момент пришлось всплеснуть руками в трагическом недоумении: «А нас-то за что?»
Пару лет назад мне довелось приложить руку к написанию сценария фильма «Пальмира», который недавно дошёл наконец до экрана — пока только фестивального. Фильм посвящён неудачной и трагичной попытке отца — дагестанского врача, образумить и вернуть домой дочь, которая нежданно-негаданно променяла обучение в московском вузе на борьбу за справедливость в Сирии в рядах известного террористического воинства. Можно было бы и прямо его назвать, если бы наша шарахающаяся из крайности в крайность Отчизна не грозила за конкретные упоминания лютых и очевидных врагов шить дела по статье о пропаганде экстремизма; если так и дальше пойдёт, скоро придётся формулировать лишь в советском стиле: «Если кто-то кое где у нас порой нас зарезать хочет…»
Обилие фамилий в перечне сценаристов и некоторый разнобой в очерёдности их перечисления — свидетельство того, что тут были какие-то сложности. Меня они почти не коснулись — я сделал свою версию сценария по намёткам, сформулированным моим давним старшим коллегой по киношному цеху, созданный мной текст ушёл выше по инстанциям, и что с ним там происходило, мне было неведомо, и воздействовать на его трансформации я никак не мог.
И вот что интересно. После показа фильма один из корреспондентов спросил режиссера: «Дочь героя решила действовать в террористической группе, но неясно, почему она так решила?» И не получил внятного ответа. «Есть современный мир, в котором мы живём. И вдруг что-то случается. Мы же сами постоянно удивляемся, когда происходят теракты и другие события самого разного рода. И мы сами не понимаем, почему это происходит, что толкает людей на такой радикальный шаг. Но потом мы сами начинаем задавать себе вопросы: «Почему? Что? Как?». И у нас у каждого будет ответ свой. Мне как раз хотелось, чтобы зрители сами для себя ответили, почему так случилось, что любящие друг друга люди, отец и дочь, стали друг против друга. Вот почему? Но на это отвечает сам зритель».
Взяться за столь важную, столь больную и горячую тему — и относиться к ней как к чистой лирике, избегая хоть какой-то мировоззренческой определённости! В миллионный раз прятаться за беспомощное, совершенно неуместное в разговоре о реальном мировом бедствии «человек — загадка, обобщения невозможны». Не хватало ещё вспомнить мантру «у всех своя правда». Ну конечно, скажи что-то конкретное — получится уже не свободное искусство, а сермяжная политика. А это страшно.
Изобретать всё более утончённые способы чаемой казни президента — не страшно, а вот сказать что-то о вполне реальных причинах привлекательности терроризма — Боже упаси. Ведь и затравить могут. Затравили же Юрия Быкова за первый сезон «Спящих», да так, что в лучших традициях тридцать седьмого года человек, оказавшись под невыносимым давлением (только вот в реальности давило вовсе не проклятое государство), вынужден был (и не абы где, а на «Русской службе Би-Би-Си» — там теперь сконцентрировалась совесть нации) принести публичное покаяние: «Желание внести свой вклад против оранжевой революции в стране, основанное на патриотизме, — цель похвальная, но напрочь архаичная. Люди всё-таки должны протестовать и требовать справедливости, иначе не будет перемен… Мне придётся уйти надолго в тень и даже не для того, чтобы мои преступления забыли, а для того, чтобы не раздражать собой окружающий мир и тем более не сбивать с толку людей, которые действительно хотят верить в то, что что-то возможно изменить».
Обратите внимание: опять про справедливость. Куда же без неё?
И об изменениях. Чего на что? Оранжевая революция — это справедливость, патриотическое желание её избежать — архаика и даже преступление.
Вполне определённо.
Вот такой определённости большие художники не боятся.
Между тем в своей версии сценария я будто бы предсказал этот вопрос журналиста — хотя на самом деле просто старался в меру своего разумения указать на те неочевидные причины зла, о которых в угаре оперативно-силового противостояния акциям террористов забывают; ведь не поняв, «где сердце спрута», невозможно не то что победить его, но даже бороться с ним. Без понимания вечно будешь бороться с чем угодно, только не с самим спрутом. Лишь плохой врач лечит не болезнь, а её симптомы.
«Артур
Чем они её…
(долго подбирает слово, и когда наконец находит, оно вовсе не из оперативной практики, а скорее из религиозных книг)
…Прельстили?
Офицер
(чуть помедлив, печально)
Как и всех хороших людей. Полная справедливость прямо завтра. Всех плохих убьём, и всем хорошим сразу будет счастье.
Артур сокрушённо и как-то очень устало качает головой.
Артур
Сколько поколений уже падало на этой банановой корке…
Офицер
Это будет продолжаться, пока тем, кто разбрасывает такие корки, хорошо платят».
А вот так сама дочь героя фильма агитирует за свой выбор в снятом бандитами пропагандистском ролике:
«…И последнее. Может быть, самое главное. Мы не врём. Вам там врут на каждом шагу, но мы — не врём. Если мы кого-то называем врагом, он для нас и есть враг. Ваши правители пугают вас врагами, но сами только и знают, что заискивают перед ними, ищут их расположения, просят их денег… Мы своих врагов убиваем. А если мы кого-то называем другом, то готовы отдать за него жизнь. Не на словах, а на деле. Мы не обнимаемся перед телекамерами, не хвалим один другого лицемерными и пустыми словами… Мы просто готовы погибнуть друг для друга. Выбирайте между миром жалкой лжи и миром гордой правды».
Но даже такая микроскопическая толика реальности для нашего современного искусства оказалась невыносима и была немедленно отторгнута. Ни этих диалогов, ни вообще этих сцен в фильме и в помине нет.
Я вовсе не хочу сказать, что моя версия была бы художественно сильнее, упаси Бог. Возможно, наоборот. Возможно, от этих прописных истин у массового зрителя уже скулы сводит: жаль только, что скулы, может, и сводит, а усвоить эти истины так и не получается, и весь отклик оказывается сродни «Все говорят, что пить нельзя — а я говорю, что буду». Я не рекламирую себя и не пытаюсь дискредитировать коллег. Я говорю только об идеологии. Уж очень примеры характерные.
Вот ещё один, оттуда же.
В моей версии у дагестанского врача Артура был, кроме дочери, ещё и старший сын, пошедший по стопам отца. Он учится в питерской Военно-медицинской академии. Узнав о бегстве дочери в Сирию, отец, сам не свой от тревоги, тут же звонит ему, чтобы узнать, всё ли в порядке хотя бы с ним, и застаёт его во время дружеского разговора с однокашниками — русским и якутом. Диалог там всего на несколько реплик, из которых понятно лишь, что они — друзья, и даже если о чём-то думают по-разному, это не мешает дружбе. Конечно, сцена оказалась искоренена в зародыше. Я немедленно услышал: «Что ты тут сталинское кино протаскиваешь!»
То есть малейший художественный намёк на нормальные человеческие отношения при разногласиях, да ещё на фоне национального вопроса, не порождающего враждебности — это, по мнению наших художников, ни много ни мало сталинизм. Сталинская пропаганда.
Конечно, при таком видении и нашу нынешнюю реальность легко полагать тридцать седьмым годом. И тогда уж, натурально, жаждать столь же неадекватной оттепели. Чтобы камня на камне не осталось.
Безумие.
Но право выбора между разумом и безумием никто у нас не может отнять. Самим бы только не отказаться от него.
_______________________
Наш проект можно поддержать.
