На фото (слева направо): С. М. Половинкин, С. С. Хоружий, Ю. Т. Лисица. Дом Лосева. Москва. 2017 г.
Позавчера, 22 сентября 2020 года ушел из жизни Сергей Сергеевич Хоружий. Человек выдающийся, хорошо известный многим у нас в России и в других странах мира. Большое число людей пишут свои соболезнования, публикуют его фотографии, дают сведения о его научной – физико-математической, философской, богословской, исследовательской, писательской, переводческой, публицистической деятельности и жизни. И сам перечень достижений ушедшего от нас немалый.
Одно из них – это собранная им, отредактированная и опубликованная библиография по исихазму[1]. Она содержит свыше 10 000 наименований литературы на 20 древних и новых языках, приводятся многочисленные рецензии на многие книги, вошедшие в этот список. Четырнадцать разделов этой «Энциклопедии исихазма» охватывают все эпохи истории этой аскетической практики, начиная с древнего Египта, Сирии, Византии, Греции, России и других современных православных стран. Сопроводительные статьи к разделам, персональные библиографии всех значительных представителей исихазма, систематичность изложения делают эту книгу не только уникальной, но и неповторимой – вряд ли кто решится в будущем на подобный подвиг. Этот труд был итогом философско-богословского пути Сергея Сергеевича Хоружего.
Второй итог и плод творчества, сравнимый по объему и количеству затраченного труда и жизни Сергей Сергеевича, является перевод знаменитой книги Джеймса Джойса «Улисс», который стал первым полным русским переводом этого труднейшего во всех отношениях романа.
Вместе с регалиями и статусом ушедшего, которые легко можно отыскать во многих энциклопедиях, складывается сильное и полное представление о нем. Но для меня, лично знавшего Сергея Сергеевича, оно внешнее и недостаточное. Мне здесь, в добрую память об усопшем, хочется сказать то, что никакие энциклопедии не знают и выразить не могут: внутреннюю мотивацию творческой натуры Сергея Сергеевича, передать процесс его творчества, указать на его добрые и удивительные поступки, которые имели нравственные последствия. Конечно, я могу это сделать только частично, только с той стороны, которая касалась меня как свидетеля некоторых моментов его и своей жизни. Но и этого, по-моему, будет вполне достаточно, чтобы увидеть необычность человека нашей эпохи. Более того, я уверен, что многочисленные его друзья и коллеги также могут вспомнить его отношение к ним, и их воспоминания будут столь же интересными и поучительными.
Когда и кто меня познакомил с Сергеем Сергеевичем Хоружим, я точно не помню, хотя знал о нем много хорошего раньше того времени, когда нас познакомили. Скорее всего это был его близкий друг, философ, окончивший мехмат МГУ Сергей Михайлович Половинкин, с которым мы были дружны начиная с 70-х годов прошлого века и до кончины его в 2018 году. По-видимому, это было в «философской сауне» – так называлась традиция большой группы философов, богословов, ученых, художников, скульпторов, музыкантов Москвы, которая каждую неделю или через раз и не все вместе, а как получалось, посещали известные в 80-90-е годы сауны нашего города.
Как-то раз я влился в эту замечательную традицию, которая имела уже свою историю и основателей, среди которых был историк Боря Старостин, философ Сергей Половинкин, мэтр Сергей Хоружий, философ-публицист Гоша Гачев, ученый-астрофизик Стива Полещук, художник-график Юрий Селиверстов, композитор Вячеслав Артемов, писатель Александр Стрижев, ученый-геохимик Павел Васильевич Флоренский, сын внук философа и богослова, настоявший, чтобы я запросил в Архиве КГБ для изучения дел И. А. Ильина и работал над ними, как он работает над документами дел о. Павла, и очень много других известных знаковых фигур, среди которых стали позже – академиком РАН (Алексей Паршин), митрополитом (Тихон Шевкунов).
Подробно всех перечислять не стану. Словом, это были очень интересные люди, и прежде чем мы шли париться, каждый давал краткий отчет в том, что выдающегося, значительного и интересного он сделал за прошедшую неделю, какие новости в мире науки, философии и искусства сейчас на первом месте. Так что уходили мы все после двух сеансов подряд (это более 3 часов) не столько «распаренные» физически, сколько «раздутые» интереснейшими знаниями и новостями.
Именно в этом месте и в этой атмосфере я познакомился с Сергеем Сергеевичем. Скажу сразу, что мы называли друг друга на «ты» и я его называл Серёжа, а он меня Юра. В публичных местах, конечно, величали друг друга по имени и отчеству, но в личном общении именно так, как я сказал. Не буду отступать от этого и здесь, чтобы не потерять в рассказе ощущение доверительности наших встреч и бесед. А встречи эти были за эти долгие годы частыми и неожиданными: на конференциях, в издательствах, в Институте философии, в торжественных собраниях (посвященных о. Павлу Флоренскому), в круизах (по Волге), на отпеваниях друзей в храмах, на поминках, по телефону, на первой в стране кооперативной квартире Новикова-Прибоя (Александр Николаевич Стрижев), в музеях (Федора Достоевского), театрах и мн. др. – метро, улицах, ресторанах и кинотеатрах, иногда совсем неожиданных, например, на выпускном вечере, ночью в знаменитой 57-ой математической школе Москвы, где учился мой сын Андрей и дочь Серёжи София.
В 1990 году после трагической смерти в Сочи нашего друга Юрий Ивановича Селиверстова и его похорон на Троекуровском кладбище некоторые из нас, включая Серёжу, отправились все поминать усопшего у меня дома.
Все эти встречи для меня были памятными и оставили глубокий след в моей жизни. Но не только общение с ним, но и наблюдение за тем, как общались с ним другие и он с ними, было крайне интересно и поучительно. А тянулись к нему многие и он не отказывал им в своем общении. Был в нашей сауне такой Костя, православный человек, интересовался философией, Гегелем, но как-то совсем для нас всех неожиданно принял ислам. Он-то и заводил часто богословские беседы с Сергеем Сергеевичем. Запомнились их беседы о суфиях.
А Василий Георгиевич Моров, талантливый рассказчик и стилист, (к банному сообществу он не принадлежал) также боготворил своего оппонента на защите кандидатской диссертации по истории математики Сергея Сергеевича Хоружего и их беседу об этом и не только об этом было интересно слушать. Сергей Сергеевич всегда говорил содержательно, ярко и предметно, по существу. Видимо, поэтому надолго запоминались мне его высказывания.
Мы с ним не были друзьями, не были приятелями. Правильнее всего назвать нас хорошими знакомыми. Одна из первых встреч была у него на дому, куда он меня пригласил выслушать мои математические, а из них следовавшие философские построения о двойственности (не смешивать с дуализмом – это совершенно разные вещи). В математике часто встречаются двойственные понятия: вектор-ковектор, гомологии-когомологии, внутреннее-внешнее, интергальное-дифференциальное, непрерывное-дискретное, рефлексивное-нерефлексивное и т. д. и т. п. Это встречается часто, но толкового объяснения никто не дает. Это чаще всего не симметричное явление, но связь между двойственными объектами и понятиями глубокая и замечательная. Математик Канторович получил Нобелевскую премию по экономике, решив задачу оптимизации, перейдя из ее линейной постановки в двойственную ей аналитическую область – в функциональное двойственное пространство. Там нашел решение и вернулся назад с полученным решением для начальной нетривиальной задачи.
Я пытался ставить вопрос о двойственности в философии. Серёжа выслушал и сказал, что не видит четкой формулировки вопроса и постановки задачи. Он был прав. Другой математик из Варшавы Ричард Энгелькинг сказал мне нечто подобное раньше: «Двойственность в математике невозможно аксиоматизировать».
Мой визит к Сергею Сергеевичу был отмечен не только этим.
Он рассказывал мне о своей учебе, когда на физ-факе МГУ появился философ (забыл его имя, то ли Щедровицкий, то ли Ильенков – не так важно) и организовал семинар немарксистской философии, что повлияло на философское образование и самостоятельное изучение настоящей философии Хоружим.
В этот же день я принес Серёже стихи украинских поэтов: поэтессы Ирины Жиленко, тогда жившей в Киеве, стихи которой одобрил Слава Артемов, сказав: «Это наша Сафо», и гениального поэта Евгена Плужника, умершего на Соловках в 1936 году. Прочитав первый стих Плужника из сборника «Рання осiнь», Серёжа сказал: «Вот это серьезно и глубоко».
Мне нравилось, что он свободно читает по-украински. Мне нравилась фамилия его отца Корнилов (красивая фамилия, ассоциирующаяся с адмиралом Владимиром Корниловым и генералом Лавром Корниловым – моими кумирами), и я был в восторге, узнав о героизме его мамы Веры Хоружей, герое Советского Союза, жаль было только, что она погибла в 1942 году и не узнала, каким выдающимся будет ее сын Серёжа.
Но и не только этим закончился мой визит. Серёжа рассказал мне о своем изучении исихазма. Скажу лапидарно, по его словам, в чем заключалась задача. «Был у св. Григория Паламы опыт видения нетварного Света, понимание и учение о Божественных энергиях. Теперь нужно найти философский язык, чтобы описать этот опыт в самой философии». Для этого он дал мне рукопись своего знаменитого диптиха, который я внимательно прочел и подготовил для него 10 вопросов. Но при возвращении рукописи Серёжа не спросил меня вообще ни о чем. Он сам был в теме и его все постороннее не интересовало.
Мои мысли и вопросы развеял позже Владимир Бибихин, друг и оппонент Сергея Хоружего. Он был человеком тонким, и я ему задал вопрос: «Почему исихазм стал таким популярным и модным в наше время? Не является ли это следствием того, что современные философы потеряли интуицию “духа” и интуиция “энергии” им ближе и понятнее – более “материальная”, более “предметная”?» Бибихин ответил, что это именно так.
С Владимиром Вениаминовичем Бибихиным и Сергеем Сергеевичем Хоружим был связан еще один эпизод. В Институте философии Серёжа делал доклад по исихазму для небольшой аудитории – человек 7-8. Среди них был Бибихин и Половинкин. Доклад, как всегда, основательный – конспект, по которому Серёжа читал, чтобы не перейти к популярному объяснению, а держать все на уровне. Владимир Вениаминович вдруг прервал его и задал весьма серьезный вопрос по теме, правда, сопроводив его бестактной шуткой: «Лучше помолчать, чем говорить». Докладчик попросил пять минут на перерыв и неожиданно для всех скрылся. Эта обидчивость была для него характерна, но за ней скрывалась тяжелейшая работа мысли, которую могут так резко и невежливо прервать.
Еще одной яркой встречей было заседание в МГУ на кафедре Истории западной философии, где тогда работал Александр Львович Доброхотов, который в 1990 году пригласил всех заинтересованных лиц для учреждения Общества имени Ивана Александровича Ильина. Был там и Сергей Сергеевич Хоружий. Не пришел только его тезка Сергей Сергеевич Аверинцев. Я был вторым докладчиком – первым был один молодой человек, Александр Казаков из Прибалтики (Рига), который общался с тогда еще жившим Николаем Петровичем Полторацким, первым систематическим исследователем творчества Ильина и хранителем его архива в Мичиганском университете. (Н. П. Полторацкий в этом же году неожиданно умрет в Ленинграде после своей 3-х часовой лекции об Иване Ильине в университете и восхождении после этого на смотровую площадку Исаакиевского собора; у него было больное сердце.)
В своем большом докладе на этом заседании я предложил программу подготовки и издания 14-ти томного Собрания сочинений И. А. Ильина. Серёжа подошел ко мне в перерыве и тихо сказал: «Ты, Юра, подготовь и издай одну только книжку Ильина “Религиозный смысл философии”, и этого будет достаточно». Я его не послушал, да и общество не было создано, а когда вышел первый том в 1993 году, то Аверинцев, которому Бибихин об этом сообщил, чуть не рухнул, ухватившись за стенку Института философии. Дело Ильина для философов было бесперспективным. Хоружий мне как-то сказал: «Что твой Ильин? Бердяев – это эпоха!»
Тем не менее, именно Сергей Сергеевич Хоружий сыграл главную роль в том, что в свет к 2000 году вышло более 20-ти томов Собрания сочинений И. А. Ильина, а в 2006 году я перевез лично Архив Ильина из Мичиганского государственного университета в Московский государственный университет, где Ильин учился с 1901 года и был профессором в 1918-1922 гг.
И вот как это случилось.
Серёжа был известным человеком за границей и часто ездил в разные страны с докладами и выступлениями, а позже даже организовывал целые школы и изучению «энергетической» антропологии – сначала первой школой была школа в Новосибирске, потом в Китае, а затем в Бразилии. В 1992 году он выступал в Мидделбери-колледже, Вермонт, США. После его доклада к нему подошла Ирина Георгиевна Бен-Чавчавадзе, дочь Георгия Евгеньевича Климова (Канада), который был другом Ивана Александровича Ильина, а она с мужем Георгием ездила после войны к Ильину в Цолликон.
Ирина естественным образом спросила Серёжу: «А занимаются ли в России философией Ивана Ильина?» Он ей ответил: «Есть в Москве один сумасшедший, Юра Лисица. Он бредит Ильиным». Ирина свела Серёжу со своим двоюродным братом Алексеем Евгеньевичем Климовым, сыном художника, который писал картины для Ильина, а Ильин помогал ему во время войны и после. Алексей Евгеньевич написал мне письмо, а Ирина Георгиевна передала фотографии Ильина и его жены, которые она сама снимала в Цолликоне. Они попросили Серёжу передать мне письмо и фотографии. Вернувшись в Москву, Серёжа позвонил мне и передал посылку от Климовых.
Так началось мое сотрудничество с наследниками Ильинского Архива. После издания двадцати томов Собрания сочинений И. А. Ильина по этому Архиву, материалы которого копировал Алексей Климов и посылал мне в Москву, я получил разрешение у Тамары Михайловны Полторацкой перезахоронить останки Ильиных, что произошло в 2005 году на высоком государственно-церковном уровне в некрополе Донского монастыря, а в 2006 году привез архив Ильина (500 кг) на самолете «Федор Достоевский» Аэрофлота.
Если бы Серёжа поступил в Вермонте иначе, то и сейчас все было бы по-другому. Господь зачтет ему это доброе дело.
Но, может быть, сыграла роль моя самиздатская брошюра-программа, как преобразовать Россию по Ивану Ильину, с которой я баллотировался в Моссовет в 1990 году. Я ее издал сам в кол. 50 экземпляров и раздал в «философской сауне» всем, включая Серёжу. Помню, что мой 50-ти страничный труд он хвалил, даже считая меня сумасшедшим. Он был прав: я набрал всего 4% голосов и занял восьмое, предпоследнее место. В Думу не попал, а политически думать стал: ликвидировал свою политическую неграмотность и политический скептицизм, о чем не жалею.
Серёжа дал мне и свой экземпляр двухтомника Ильина «Аксиомы религиозного опыта» для того, чтобы я сделал для себя копии. Так что, ильинское образование я получал, в частности, от него. Спасибо ему за это.
Я болезненно воспринимал то, что ему Ильин не интересен, а уж я тем более. Но, оказалось, это было не так. Случилась история, когда он мне сам сказал: «Я тебя зауважал». История смешная и я ее расскажу. Не помню год, конечно, после 1995, был второй по счету большой вечер в Зале им. П. И. Чайковского, посвященный памяти о. Павла Флоренского. Нас, всех философов и их жен, пригласил о. Андроник (Трубачев), внук о. Павла. Для довольно большой нашей группы были выделены места в бельэтаже, а о. Андроник сидел с Патриархом Алексием II в ложе, недалеко от нас. В перерыве прошел слух, что Патриарх уходит.
Мы все дружно встали, чтобы с ним попрощаться поклоном. Он, проходя мимо нас, неожиданно для всех присутствующих поздоровался со мною одним также вежливым поклоном, и это стало заметно всем. Когда Патриарх ушел, меня стоявший рядом Серёжа спросил: «Ты что, Юра, знаком с Патриархом Алексием II?» Я ответил, что да, я знаком и встречался с ним несколько раз – и на патриарших трапезах, и в алтаре Елоховского собора, где я ему подарил многотомное Собрание сочинений И. А. Ильина; причем, когда Патриарх рассматривал тома, то другие тома держали в руках его многочисленные иподьяконы. Серёжа впервые сказал: «Я тебя, Юра, зауважал. Я дважды встречался с папой Римским, а нашему Патриарху писал только письма, на которые он мне не ответил».
Я к тому времени уже переболел болезнью «быть известным», «быть знаменитым» и только удивился, что для этого нужно совсем не то, что ты есть на самом деле, а то, что известно о тебе другим людям.
Для Серёжи это было важно. Как-то он мне сказал, что испытывал высшее удовольствие в часы общения с самыми интеллектуальными и знаменитыми людьми в мире. Он придавал этому общению большое значение. Помню раз, когда я пожаловался ему на одного западного человека (фамилию я сейчас уже позабыл), который устроил грязный перформанс в бассейне «Москва». На что Серёжа мне сказал: «Это такая знаменитость. Я с ним лично знаком». Его увлечение различными современными «практиками», философией Мишеля Фуко и др. мне были чужды и непонятны. Но вот борьба Сергея Сергеевича с неоплатонизмом мне была и понятна, и близка. У него есть прекрасные аналитические обзоры влияния неоплатонизма на русскую философию Серебряного века. Есть и афоризм: «Если в философии нет энергетизма – она не философия».
Серёжа был очень отзывчивым человеком. Когда в 2005 году я стал работать в ПСТГУ и разработал программу шести-семестрового курса «Истории религии» по трехтомнику епископа Хрисанфа «Религии древнего мира в их отношении к Христианству» и двух-семестровый курс «Философия религии» по лекциям И. А. Ильина «Введение в Философию. Феноменологический метод», и у меня возникла идея равняться на «École normale», то я позвонил Серёже и пригласил его читать курс «Антропологии» на кафедру Религиоведения Миссионерского факультета ПСТГУ. Он понял мою идею и согласился. Все сорвалось из-за его запланированной поездки в Бразилию.
Интересным был и взгляд Серёжи на роман Джеймса Джойса «Улисс». Я интересовался этим романом еще в 1976 году, когда впервые выехал из СССР в Варшаву в Центр Банаха на математическую конференцию, а там посетил две квартиры Ричарда Энгелькинга – математика и литературоведа, который водил меня 6 часов рассматривать все собрания сочинений О. де Бальзака (это было мое увлечение со школы) в двух (!) квартирах. Он же и дал мне «Улисса» на английском языке и Gilbert‘а – пособия для чтения романа на 6-ти уровнях. Вернувшись домой в Москву, я стал читать «Одиссею» Гомера. С огромным трудом, ничего не понимая, прочел первую главу Джойса в оригинале, Gilbert’а всего, но не поднялся ни на один уровень. Так моя «джойсиада» заглохла. Когда я узнал, что Серёжа работает над переводом, то мой интерес к Джойсу вернулся.
Во-первых, изначальный перевод В. Хинкиса не годился, и его надлежало Серёже полностью переработать. Мы в нашей «философской сауне» наблюдали это воочию. Некоторые страницы у Джойса написаны в оригинале несколькими стилями, и Серёже нужно было найти столько же различных стилей в русском языке. Он искал их в прошедших веках. Серёжа зачитывал нам всем свои варианты, но увы, мы ничем ему помочь не могли, хотя и были среди нас филологи и литературоведы. Он настолько стоял выше всех, что с его вариантами невозможно было не соглашаться. Когда книга вышла, то на даче я «пропилил» ее в знак уважения к переводчику.
Впечатление было ужасное – не от перевода, он был прекрасным, а от самого Джойса и его натуралистических описаний. Я пытался несколько предложений прочесть своим близким и вызвал полное отторжение. Конечно, же я поделился этим с Серёжей. Он не стал мне возражать, но сказал очень важную вещь: «Юра, я научился писать у Джойса и только тогда, когда все это переводил». Я сопоставил аналогию с переводом Достоевского романа «Евгения Гранде» Бальзака, которое у меня есть в Собрании сочинений Ф. М. Достоевского XIX века. Закрученности романов он явно научился у французского романиста-визионера. Да и Бальзак учился писать у своего предшественника Ретифа де ла Бретона, о чем мне рассказывал Ричард Энгелькинг.
А то, что Сергей Сергеевич умел писать, говорят все его работы. Он умел складно и толково говорить. Вспоминаю, как я переживал на его докладе в Математическом институте им. Стеклова, где он работал. Это был доклад о философии о. Павла Флоренского для сотрудников института. Я был в теме, так как еще раньше переписывал от руки «Столп…», но понимал, что при всей логической выучке математики могли ничего не понимать, кроме, конечно, Алексея Паршина, который там был. Но я переживал за моего знакомого академика Игоря Ростиславовича Шафаревича, на которого пристально смотрел. Лекция Хоружего была столь безупречной – уровень высокий, но не настолько, чтобы ничего не понять, и не упрощенный, что могло исказить сложные мысли о. Павла Флоренского. Все были в глубоком молчании и долго продолжали думать. Да, Серёжа был великим стилистом.
Предпоследняя наша встреча была в «Доме Лосева» в 2017 году, когда Сергей Сергеевич Хоружий вел вечер, посвященный 100-летию русской революции. Я там выступал с докладом «Русская революция глазами Федора Достоевского и Ивана Ильина». Во время кофе-брейка мы обнялись с Серёжей, так как давно не виделись. Когда пили чай, я сказал ему о моем увлечении тремя последними книгами митрополита Иоанна (Зизиуласа): «Бытие как общение», «Общение и инаковость» и «The One and the Many». Он мне сказал следующие: «Я неоднократно встречался с митрополитом Иоанном. Никогда я раньше не видел такого сильного интеллектуала».
Последнее наше рукопожатие было в храме на Даниловском кладбище в Москве при отпевании Сергея Михайловича Половинкина.
Сергей Сергеевич Хоружий прожил интереснейшую жизнь. Много трудился, оставил после себя многочисленные труды, которые будут долго еще изучать. Сделал много добрых дел, не думаю, что только для меня. Он со всеми всегда был корректен, дипломатичен и вежлив. Да хранит его Господь и запишет имя его в книге Своей!
[1] Исихазм. Аннотированная библиография», М., 2004
_______________________
Наш проект можно поддержать.
