Русская Idea продолжает тему неославянофильского политического проекта и судьбы русского консерватизма в начале ХХ века статьей известного московского историка Федора Гайды, посвященной одному из несомненных лидеров неославянофильства того периода – Дмитрию Николаевичу Шипову.
***
Политическое славянофильство в первые годы ХХ века прочно ассоциировалось с фигурой Дмитрия Николаевича Шипова. Между тем, его политическая карьера явно не задалась. Претендуя первоначально на центральное место в общественной среде, Шипов в течение нескольких лет оказался среди политических маргиналов. Что стало главной тому причиной – умеренно-либеральная доктрина или личные особенности Шипова?
Нетрадиционный славянофил
Дмитрий Николаевич был определен судьбой к блестящей карьере. Его отец – Николай Павлович – дослужился до полковника, а затем проявил изрядную оборотистость, сколотил миллионное состояние на винных откупах и стал образцовым подмосковным помещиком. Одновременно он преуспел в благотворительности и состоял московским городским гласным. Старших сыновей Николай Павлович определил в гвардию. Николай Николаевич сделал блестящую военную карьеру, командовал Кавалергардским полком, стал генерал-адъютантом и членом Государственного совета.
Сын Николая Николаевича (также Николай) стал последним при монархии командиром кавалергардов; оба они входили в ближайшее императорское окружение. Младший сын Николая Павловича – Дмитрий – хотя к военной (как, впрочем, и чиновничьей) карьере не стремился, но получил значительную часть отцовского наследства (в частности, огромное подмосковное поместье Ботово), закончил Пажеский корпус и в 1896 году был удостоен звания камергера.
Имея налаженное имение и домашнюю прислугу в количестве 21 человека, Дмитрий Николаевич вполне мог предаться мыслям об общих судьбах человечества. Ко всему прочему, он имел также прекрасную душу и исповедовал альтруизм. Дмитрия Николаевича часто именовали «славянофилом» (причем обычно это были радикальные либералы, которые применяли это слово в первоначальном, то есть ругательном ключе) – но это «славянофильство» было весьма специфическим. Кроме того, сам Шипов себя славянофилом не считал. Он не принимал западного развития, поскольку право в Европе расходилось с нравственным началом и служило эгоистическим интересам. Нравственный закон Шипов связывал с учением Христа о любви и служении ближнему. Именно этим, как полагал Дмитрий Николаевич, руководствовалась в России основная масса народа, а также земских деятелей. При этом, как полагал Шипов, лучше всего эту идею среди современников выражал Лев Толстой, с которым Дмитрий Николаевич был лично и хорошо знаком.
В частном письме Шипов писал: «Я большой поклонник Толстого, я во многом ему обязан своим жизнепониманием. Он, если можно так сказать, вернул меня ко Христу или, вернее, помог мне разобраться и понять сущность христианского учения. Благодаря ему мне стало ясно, что наше церковное ученье как бы умышленно игнорирует сущность учения Иисуса Христа и вместо того, чтобы стараться, обличая людскую неправду, постепенно содействовать горячей проповедью поднять нашу личную, общественную и государственную жизнь до высоты христианских идеалов – она низводит христианское учение до оправдания людской неправды и всякого рода насилия». По признанию Шипова, Толстой научил его стремиться к воплощению Царства Божьего на земле и показал, что западный рационализм этому стремлению не отвечает.
При этом Шипов стремился быть толстовцем более самого Толстого. В самой личности Льва Николаевича не устраивало Шипова то, что отрицание насилия и проповедь мира велась самим Толстым излишне агрессивно. В отношении статьи Толстого «Одумайтесь», опубликованной в разгар русско-японской войны, Шипов замечал: «Такими приемами он отталкивает от своей проповеди людей и задерживает проведение в общественное сознание тех идей, в усвоении существа которых заключается залог осуществления правды и добра. Ведь можно встретить гораздо больше сочувствия проповеди, обличающей преступность войн, не глумясь над царем, над дипломатами, над войском, над сестрами милосердия, над свойственными людям при настоящих условиях чувствами патриотизма и т.д.».
Далее следовал весьма показательный вывод: «С этой точки зрения эта последняя статья особенно недостойна Толстого и принесет во всех отношениях массу вреда, я же ее поскорее уничтожил и постараюсь ее забыть».
Будучи крупным землевладельцем, Шипов считал частную собственность на землю злом. Однако и в социализме Дмитрия Николаевича не устраивала идея насилия. Нравственная идея полагалась им основой и причиной всего мироустройства и прогресса человеческого общества. Она же являлась сутью государственного начала; власти и закону Шипов никакого самостоятельного значения не придавал. Самодержец должен был выступать своим подданным любящим отцом, а не господином. Подданные, в свою очередь, не нуждались в ограничении самодержавия. Воплощением нравственного долга для Шипова был также Земский собор допетровского времени, в согласии с которым цари принимали важнейшие решения. Подобная политическая соборность мылилась как образец улаживания политических конфликтов.
При этом представительство должно было иметь авторитет в глазах всей страны, а потому не могло быть построено на основе одного демократического принципа. Собор должен был состоять из «лучших людей». Оппоненты Шипова обнаружили в таких политических представлениях славянофильскую суть, хотя влияние Владимира Соловьева (на которого Шипов в этом вопросе ссылался) тут было не меньшим, чем Алексея Хомякова. С учетом взгляда на Православную церковь – значительно большим.
В представлении Шипова Россия способна была избежать революционной перспективы. В октябре 1902 года, при начале мощных крестьянских волнениях и первых актах эсеровского террора, Шипов делился со своим другом Михаилом Челноковым сокровенными надеждами: «Как ни тяжело нам теперь живется и чувствуется, но все-таки я не теряю веры, что духовная мощь русского народа [подчеркнуто автором – Ф.Г.] вынесет нас благополучно из переживаемого хаоса и что не «Европа нас поработит капиталом и превратит нас в конце концов в какую-то Индию или Египет», а, наоборот, та нравственная идея, которая живет в душе и сердце русского народа, явится истолковательницей общемирового смысла жизни. Великий гений Толстого из общения с народом понял эту идею и явился ее выразителем и возвестителем. <…> В будущем она, я уверен, поможет России выработать общественный и государственный строй, более отвечающий благу общему, чем жизнь Западной Европы с ее капитализмом и борьбой личных и классовых интересов. Трудно предвидеть пути, по которым совершится переворот в нашей общественной жизни, и формы, в которые она выльется, но можно с вероятностью предполагать, что этот переворот совершится в России без кровопролития и насилия, как это было в Европе».
Между молотом радикализма и наковальней власти
Социальное положение, сочетавшиеся с открытостью и предельной честностью, выдвигали Шипова вперед в общественной деятельности. В отличие от Толстого Шипов ее значения вовсе не отрицал. После знаменитого голода 1891-1892 годов Шипов был избран председателем московской губернской земской управы, став фактически наиболее значительным в России земцем. На этом посту Шипов выступил организатором неформальных совещаний председателей земских управ. Совещания имели деловой характер, были полезны и по сути неизбежны – обмен опытом по агрономическому или, скажем, противопожарному делу был необходим. Другое дело, что государственная власть подобных совещаний опасалась: неизвестно, что придет в голову этим общественным деятелям. Ведь начнут с борьбы против пожаров в Весьегонском уезде, а закончат раздуванием общероссийского пожара. В 1895 году они осторожно попросили расширения своих полномочий – и это было названо «бессмысленными мечтаниями».
Шипов не оставлял попыток сговориться с властью. По мере нарастания политического кризиса в 1901 году он инициировал составление записки общественных деятелей царю, призывая к созыву выборных от земства для преодоления взаимного недоверия. Однако сам проект не получил поддержки ни справа (от Ф.Д. Самарина, считавшего оправданными лишь инициативы от самой власти), ни слева (от кн. С.Н. Трубецкого, выступавшего за конституционные преобразования). Подобное отношение должно было насторожить земского лидера и побудить его задать самому себе вопрос о степени своего влияния, но этого не произошло.
В 1902 году Шиповым был организован уже общеземский съезд. Событие привлекло внимание нового министра внутренних дел Вячеслава Плеве. Шипов был призван к министру для беседы. Ситуация свела людей с совершенно разными характерами. Плеве предложил привлекать «сведущих людей» от земства в комиссии МВД по разработке законопроектов. Шипов в ответ настаивал на избрании представителей. Вопрос оказался принципиальным: назначенный эксперт – поставщик информации, выборный – представитель интересов, с которым ведомство должно было бы искать компромисса. Руководствовавшийся полицейской логикой Плеве решил перестраховаться – и соглашения не состоялось.
Тогда Шипов направил в газету «Русские ведомости» открытое письмо, предав противоречия огласке. Смысл этого демарша остался загадкой. Хотя Шипов, как уже отмечалось, в силу своего общего умонастроения не верил в возможность революции. В отличие от него, Плеве в такой перспективе уже не сомневался. В результате поступок Шипова вызвал скандал и ответную реакцию. В апреле 1904 года после очередного переизбрания на своем посту московского городского головы он не был утвержден министром. Одновременно предложения Шипова подвергались резкой критике со стороны радикального журнала «Освобождение», не без успеха стремившегося завладеть умами земцев.
После убийства Плеве в июле 1904 года звезда Шипова, казалось бы, наконец, взошла. Новым министром был назначен князь Петр Святополк-Мирский, возобновивший переговоры с земцами. Для формулирования их позиции решено было созвать съезд, которому власть уже не препятствовала. Форум состоялся в ноябре 1904 года под председательством Шипова. Однако его триумф обернулся провалом: земцы проголосовали за радикальную программу, поддержав идеи законодательного парламента и всеобщего избирательного права. Зачем земцам нужно было всеобщее избирательное право? Когда-то еще Макиавелли поучал монархов: при вступлении можно избрать роль доброго или злого правителя, но добрый впоследствии может стать злым, а попытка злого стать добрым будет воспринята как слабость. Как слабость воспринимались попытки власти идти на уступки в ситуации русско-японской войны и нараставшей революционной ситуации. И земцы вступили в политические торги: неожиданно поддержав радикальную программу, рассчитывали получить хоть что-то.
Лишившись на ноябрьском съезде доверия большинства земцев, Шипов перестал открыто участвовать в их политических акциях, а потом отошел от политической деятельности, сосредоточившись на помощи воевавшей в Маньчжурии армии. В феврале 1905 года Шипов приветствовал провозглашение законосовещательной Думы. В это время им был составлен проект государственного переустройства. Земство должно было приобрести бессословный характер и быть введенным на всей территории страны. Из земских представителей формировался Государственный земский совет, обладавший законосовещательными правами и рассматривавший бюджет. Предполагалось, что он тем самым заменит собой старый Государственный совет. Председателя совета назначал император из состава избранных кандидатов. Министры по-прежнему назначались царем и были перед ним ответственны. Проект вполне отвечал взглядам небольшой группы сторонников Шипова, но общественные настроения к тому времени значительно полевели.
Манифест 17 октября для Дмитрия Николаевича был слишком радикальным, однако с волей монарха приходилось считаться – и в результате Шипов принял участие в создании партии с одноименным названием, а потом и стал председателем ЦК «Союза 17 октября». В октябре 1905 года новоиспеченный премьер Сергей Витте предложил умеренным либералам войти в его кабинет. Шипову был предложен пост государственного контролера, но входить в одно правительство с Петром Дурново либералы не рискнули. Кроме того, никакого серьезного влияния у них в это время и не было, а участие в кабинете закрывало пути к его обретению. Шипов сам предложил Витте сформировать правительство парламентского большинства. Страна постепенно сползала в анархию, в декабре было провозглашено более десятка республик. В этот период Шипов посчитал, что правительство смогло бы удержаться лишь с опорой на всю страну в целом – на народных представителей, прошедших в Думу на основе всеобщего избирательного права. Но кто тогда так не думал? Лишь царь с Дурново.
Всеобщее избирательное право в это время было введено в Великом княжестве Финляндском. В 1905 году Россия могла стать первой в мире страной, введшей всеобщее избирательное право в общенациональном масштабе. С двумя третями неграмотных граждан, мечтавших о трудовом землепользовании. По этому поводу соратник Шипова по октябристской партии Никанор Савич позднее писал: «Если бы демократические начала были доведены до конца, до народоправства на основе четыреххвостки, как требовало общество, большевики пришли бы за много лет до 1917 года».
В одиночестве
Признав факт создания народного представительства и став его сторонником, Шипов не принял политику Петра Столыпина, который, по словам Дмитрия Николаевича, не уважал «права нации на политическое самоопределение». Безусловно, Шипов подался влево, но стоит отметить, что и прежние его умеренно-либеральные взгляды были весьма далеки от столыпинской Realpolitik. В 1906 году Шипов и несколько его соратников по октябристскому ЦК выступили против введения военно-полевых судов и в результате проиграли партию поддержавшему Столыпина Александру Гучкову.
Впоследствии Дмитрий Николаевич, бывший сторонником общины, также отверг принципы правительственной аграрной реформы. Тем самым, Шипов не смог вписаться в новые политические реалии: 1906 год принес крах сразу двум глобальных мифам, на которых были воспитаны целые поколения русских людей, – мифу о крестьянине-монархисте, который в трудную минуту, пусть даже посредством голосования в Думу, придет на помощь своему Царю, и мифу о народном представительстве, которое осчастливит Россию. Крестьяне готовы были голосовать за радикалов – а значит, в глазах власти община потребовала демонтажа. Но Дума оказалась лишь призраком силы – все призывы к «мирному сопротивлению» после роспуска первого русского парламента пошли прахом. Падение обоих идолов породило политику Столыпина. Но Шипов от них так и не отказался.
После ухода из октябристской партии Дмитрий Николаевич принял участие в организации Партии мирного обновления. Предполагалось создание в либеральном движении «третьей силы», которая смогла бы сплотить левых октябристов, не растерявших «остатки совести», и правых кадетов, которые смогли бы отказаться от «материалистического мировоззрения». Только раскол октябристов и кадетов мог помочь созданию такой либеральной партии, которая смогла бы заключить соглашение с властью – но на принципиальной почве. В этом смысле Павла Милюкова Шипов считал не менее опасным для развития России политиком, чем Гучкова. Челнокову – одному из правых кадетов – Шипов писал: «Помогай тебе Господь Бог в дальнейших твоих выступлениях против Милюк-паши, и хочется верить, что по твоей инициативе к[онституционным] д[емократам] удастся освободиться от пагубного и тлетворного гипноза своего Лидера. Вред политическому делу, приносимый этим человеком, может сравниться лишь с вредом, принесенным стране Столыпиным».
Возможное размежевание кадетов воспринималось Шиповым с надеждой: «Оно послужит началом перегруппировки общественных элементов, столь необходимой, чтобы вывести нашу общественную жизнь из того тупика, в котором она находится. Партийные перегородки, создавшиеся в 1905 г., не имеют существенного основания. В то время мы все распределились по партиям, преимущественно в зависимости от темперамента и интенсивности отрицательного настроения к старому строю, а не на почве основ нашего общего миропонимания. <…> Только такая группировка создаст настоящую политическую силу, кот[орая] сможет импонировать власти». Немногочисленные правые кадеты отвечали взаимностью. Александр Изгоев в «Русской мысли» писал: «Что стране нужно – ясно, но как этого добиться, никто определенно не знает. Ведь сказать: нам нужна парламентская монархия или полное народовластие, или что другое – не значит еще что-либо указать. <…> Настоящим политическим деятелем будет тот, кто поверх и помимо всех временных тактических комбинаций и внедумских жестов поведет планомерную, обдуманную работу по сплочению живых, необходимых для обновления родины, сил. <…> Надо продолжить работу, начатую Дмитрием Николаевичем Шиповым в середине девяностых годов прошлого века».
Однако представление Шипова о том, что в пространстве между Столыпиным и Милюковым можно было бы вырастить прекрасное дерево царско-крестьянской взаимности, оставалось утопическим. Пространство оказывалось пропастью, которая разделяла сторонников бюрократического реформирования и политического прожектерства. Такую пропасть в создавшихся условиях можно было перепрыгнуть, но не изжить.
Октябристы, в большинстве своем землевладельцы и торгово-промышленники, крепко держались за Столыпина, не разорвав с ним даже после острого конфликта в марте 1911 года; интеллигенты-кадеты были слишком уверены в исключительности своего партийного проекта посреди российского интеллектуального бесплодия и чиновничьего аморализма. Про Партию мирного обновления говорили, что ее члены могли бы уместиться на одном диване. В результате Дмитрий Николаевич сделал еще один шаг влево. Накануне думских выборов 1912 года Шипов вместе с московскими торгово-промышленниками принял участие в организации Партии прогрессистов. Проект стал политическим прикрытием московской лоббистской активности. Прогрессисты требовали «водворения правового строя в жизнь страны», отмены избирательного закона 3 июня 1907 года, национальных и сословных ограничений, расширения прав Думы и местного самоуправления. Однако основной пафос заключался в борьбе как против октябристского «чего изволите», так и против безудержного доктринерства кадетов.
Для Шипова участие в Партии прогрессистов могло быть связано также с тем, что он к тому времени порядком обеднел и нуждался в средствах. Он также тесно сошелся с киевским миллионером-сахарозаводчиком Михаилом Терещенко, который славился безупречными манерами и музицированием. Дмитрий Николаевич был уверен в способности Терещенко проникнуться толстовским мировоззрением. Судя по всему, из этого ничего не вышло, зато благодаря манерам киевлянину удалось вскоре занять пост министра иностранных дел во Временном правительстве. На этом посту Терещенко потеснил столь нелюбимого Шиповым Милюкова. В мае 1917 года Терещенко сформулировал отказ новой России от любых территориальных притязаний по результатам Первой мировой войны.
Мировая война оправдывала скептическое отношение Шипова к развитию европейской цивилизации. Германию Дмитрий Николаевич считал воплощением культа рационализма и силы, противопоставляя ей религиозное начало – «всего русского, доброго и круглого», если вспомнить толстовскую характеристику Платона Каратаева. Лев Николаевич не одобрил бы такого взгляда, но Шипов верил, что «эта война откроет всему человечеству новые пути к лучшему устроению жизни». Дмитрий Николаевич поддержал лозунг «министерства доверия», но отмечал, что без желания власти воплотить его в жизнь было невозможно. Он в равной степени обвинял власть и общественность в нежелании утвердить внутренний мир. Единственной положительной чертой Февральской революции Шипов посчитал ее бескровный характер. Признавая, что непрофессионализм либералов и утопизм социалистов стали причинами последующих катастрофических событий, Дмитрий Николаевич все же надеялся на нравственное возрождение страны. Образцом выступали Соединенные Штаты.
В 1918 году Шипов восхищался призывом американского президента Вудро Вильсона установить после войны «справедливость и прочный мир». Дмитрию Николаевичу импонировали религиозные мотивы политической деятельности Вильсона. Корыстные цели вступления США в войну Шипов напрочь отрицал. В голодной и холодной Москве грезилось, что отблеск харизмы всероссийского императора уже почил на новом миродержце, несущем народам столь долгожданное благоденствие.
В 1919 году Шипов был арестован в Москве по обвинению в антибольшевистской деятельности; некоторое время он был председателем московского отделения Национального центра, но слишком большой роли не сыграл и постепенно от организации отошел. На допросах своей вины Дмитрий Николаевич не признавал. В январе 1920 года он умер от воспаления легких в больнице Бутырской тюрьмы ВЧК. Произошло это в дни ратификации Версальского мирного договора и начала работы Лиги Наций, призванных утвердить вечный мир. Несмотря на все старания Вильсона – основного инициатора Лиги – добиться вхождения США в ее состав, этого так и не произошло. «Новые пути к лучшему устроению жизни» обретены не были.
Дмитрий Николаевич являет собой тип политика-идеалиста, руководимого благими помыслами, которые в силу высоты полета не находили взаимности ни слева, ни справа. Несмотря на все различия между бюрократическим охранительством и оппозиционным радикализмом, они в равной степени оказались слишком узкими для шиповского взгляда на политику. Именно в этом смысле его видимая умеренность оборачивалась безбрежной принципиальностью и слишком явным недостатком прагматизма.
Но славянофильство тут в общем-то не причем.