В этом году вышла новая книга Бориса Межуева «Перестройка-2». Опыт повторения». Книга представляет собой сборник эссе, которые Борис публиковал в течение нескольких лет в «Русском журнале», снабженный предисловием, вступлением и заключением. Все публикуемые в книге эссе формально являются интеллектуальными рецензиями на художественные фильмы, нон-фикшн прозу и даже один цикл телевизионных передач. Наличие предисловия, вступления и заключения я лично понимаю так, что автор считает свою книгу не просто сборником статей, а единым целым.
Книга состоит из двух частей. Часть первая называется «История «культурного поколения»», а вторая – «Рождение «политического» и русское викторианство». В первой части Межуев анализирует творчество Карена Шахназарова, Сергея Соловьева и Александра Кайдановского, а также цикл телевизионных передач на канале «Культура» «Отдел», принадлежащий Александру Архангелькому. Целью анализа автора в этих текстах является реконструкция ментальности и ценностей советского предперестроечного «интеллектуального класса». Под «интеллектуальным классом» автор имеет в виду не только ученых и философов, но и деятелей искусства.
Во второй части автор анализирует творчество Александра Солженицына, публициста и политолога Дмитрия Фурмана и братьев Стругацких, а также мемуары Михаила Горбачева. За исключением эссе о Стругацких, формально являющимся рецензией на фильм Федора Бондарчука «Обитаемый остров», во второй части Межуев исследует то, что он, вслед за Вадимом Цымбурским, называет «русским викторианством».
Я лично понял идею русского викторианства как утопию и проект о необходимости возникновения в нашей стране новой элиты. Элиты, включающей в себя и политическую, и интеллектуальную, и экономическую элиту. Элиту национально и социально ответственную, преданную, если выразиться совсем не межуевским языком, базовым ценностям свободы, справедливости и солидарности. Элиты, синтезирующей консервативные, либеральные и патриотические ценности. Элиты, верной своему народу и умеющей находить с этим народом общий язык. Конечно, все эти формулировки являются моей личной интерпретацией мыслей Бориса Межуева.
Эссе о Стругацких, хотя формально находится во второй части книги, но явно выбивается из нее. Впрочем, и в первой части это эссе смотрелось бы, на мой взгляд, неорганично. Практически этот текст представляет собой третью часть книги, промежуточную между первой и второй частями. В этом тексте содержится реконструкция стремления российской интеллигенции к «просвященному авторитаризму». Точнее, двух разнесенных во времени таких стремлений. Не очень акцентированной любви советской интеллигентской элиты 70-х годов к Юрию Андропову и гораздо более поздней любви российской «демократической интеллигенции» к, так сказать, «либеральному Пиночету».
Этот очерк является, в некотором роде, связующим между реконструкцией «башни из слоновой кости», свойственной верхушке доперестроечной интеллигенции, и реконструкцией русского викторианства как желаемого будущего России.
И если бы не отчетливо видимый внимательному читателю замысел некоего целостного социально-философского текста, то сказанным выше можно было бы и ограничиться. Разве что добавив слова о том, что книга как литературное произведение читается легко, почти на одном дыхании. «Почти», потому что очерк о Дмитрии Фурмане написан совершенно в ином ритме и интонации, чем вся остальная книга, и когда в середине чтения книги ты на него наталкиваешься, то набранная при чтении первой половины книги «одно дыхание» прерывается и восстанавливается только после эссе о Фурмане.
Но явно выраженный замысел автора на единство книги требует более внимательного рецензирования. Впрочем, такое рецензирование наталкивается на довольно серьезные трудности. Дело в том, что основные философские мысли автора рассыпаны малыми долями по каждому из входящих в книгу эссе. И для восстановления логики Межуева эти мысли приходится «выковыривать» как изюм из булки. А потом из добытого изюма восстанавливать конструкцию, подобно Чапаеву из фильма, демонстрирующего свои стратегические замыслы при помощи картофелин.
Более того, в книге Бориса Межуева я нахожу даже не одну, а две философских темы, контрапунктически связанные между собой в рисунке, похожем на двойную спираль ДНК. Первая тема, на которой я и хочу далее подробно остановиться, это судьба перестройки. Вторая, заслуживающая отдельной рецензии, это очень интересная историография Бориса Межуева, в которой он пытается реконструировать политическую и идейную борьбу трех основных сил антихрущевской коалиции — андроповцев, брежневцев и шелепинцев в период с 1964 по 1991 годы.
Сейчас же я хочу проанализировать именно размышления Бориса Межуева о судьбе перестройки в России. Основной лейтмотив Бориса, проходящий красной нитью через все очерки рецензируемой книги, я лично понимаю следующим образом. Перестройка была крайне плодотворным событием в истории нашей страны. Однако она не была доведена до конца. Была сбита на взлете. И нам необходимо, наконец, довести перестройку до конца.
Однако это очень сложно. Сразу после ликвидации перестройки в стране начались так называемые «радикальные реформы», приведшие к массовому обнищанию и масштабному социальному расслоению. Большая часть населения нашей страны связывает негативные последствия ельцинско-гайдаровских реформ именно с перестройкой. А чиновничество воспринимает перестройку как ситуацию катастрофической потери управления.
Такое негативное восприятие перестройки является явно невротическим. Невроз был вызван фрустрацией несбывшихся надежд. И сейчас любое прикосновение к очагу невроза вызывает болезненную реакцию. Однако для излечения невроза необходимо преодолеть психологические защиты, осознать реальные причины своей боли и, самое главное, вернуться к ситуации, в которой возник невроз, и, наконец, завершить незавершенный гештальт. То есть, в конечном счете, завершить или, что в некотором роде то же самое, повторить перестройку.
Такова, на мой взгляд, позиция Бориса Межуева, которую я лично полностью разделяю. И, также как и Борис, уже много лет пишу о необходимости возврата к перестройке. Нашей позиции противостоит точка зрения Сергея Кургиняна. Сергей уже много лет считает, что перестройка изначально была «активным мероприятием КГБ», направленным на подрыв безопасности нашей страны. И что любые попытки повторения перестройки направлены исключительно на то, чтобы привести к распаду России, подобно тому, как сама перестройка привела к распаду Советского Союза.
И, наконец, третью позицию представляет Станислав Белковский. Формально его точка зрения близка нашей с Борисом. Однако есть серьезные подозрения в том, что Стас, несмотря на все его разногласия с Навальным и «болотной оппозицией», призывая к перестройке-2, желает отнюдь не того же, чего желаем мы. А, скорее, всего лишь призывает таким образом к свержению Путина и приходу к власти либералов.
Мне кажется для того, чтобы выяснить, кто из нас прав, необходимо провести более глубокий анализ самой перестройки. Но сначала я хочу отвергнуть второй тезис Межуева, которым он продолжает свои рассуждения о перестройке. Борис считает, что в 2011-2012 годах мы наблюдали неудачную попытку перестройки-2. И в этом, кстати, с ним согласны и такие непримиримые оппоненты, как Белковский с Кургиняном.
Я же эту мысль категорически отвергаю. Гражданская кампания, основным, если не единственным, пафосом которой была «борьба за честные выборы», борьба против фальсификаций на выборах, на перестройку, мягко выражаясь, никак не тянет.
Хотя, определенные элементы перестройки в «болотной революции» и особенно в предшествовавших ей событиях, безусловно присутствовали. Я имею в виду сопровождение болотных протестов протестами экологическими, градозащитными и муниципальными.
Если бы «защита Химкинского леса» и градозащитные кампании Архнадзора и Общественной коалиции в защиту Москвы оказались бы вместе с выборами в московских районах и требованиями досрочных перевыборов Мосгордумы для протестного движения гораздо более первостепенными, чем «борьба за честные выборы», и всякие прочие оккупаи с координационными советами, то тогда действительно, могла бы идти речь о новой перестройке. Но, как известно, не срослось.
Но вернемся к анализу самой перестройки. Прежде всего, я хочу различить перестройку как целостность и перестройку как явление сложносоставное. Об интегральном эффекте перестройки поговорим позже. А в перестройке как чем-то неоднородном, нужно, прежде всего, различить два встречных потока — от власти к народу, то есть революцию сверху и ответный поток от народа к власти, революцию снизу.
Оба эти потока, в свою очередь, неоднородны. С одной стороны, революция сверху есть само собой явление, на мой взгляд, позитивное. Как бы ни была затаскана цитата про «единственного европейца», больше, кажется, затаскана только цитата про «бессмысленный и беспощадный», но в обоих случаях, Пушкин, к сожалению, был пророчески прав. И постепенный отказ от цензуры в науке, культуре и философии, приведший к потоку публикаций ранее запрещенных авторов и раскрепощению множества ранее запрещенных культурных инициатив, есть явление, безусловно, положительное.
Однако, наряду с этим, мы имели в перестройке еще два явления, которые позитивными никак не назовешь. Во-первых, это яковлевская «хорошо зарегулированная гласность», когда вся «свобода слова» в перестроечных изданиях осуществлялась исключительно по приказам отдела пропаганды ЦК и по утвержденному этим же отделом плану и была на 90% доверена исключительно лишь проверенным и допущенным авторам. Так что ни одна свежая идея и ни один свежий автор не были, за редчайшим исключением, допущены на страницы «Огонька» и Литгазеты, и, в лучшем для них случае, пробавлялись неформальскими малотиражками. А чаще были ограничены исключительно политклубами и семинарами.
Во-вторых, это то самое по Кургиняну «активное мероприятие КГБ». Не знаю, насколько комитетские кураторы имели подрывные планы, но бешеные бабки, заработанные в совзагранбанках, подставных зарубежных фирмах и в «программах помощи зарубежным компартиям» они отмывать стали как только, так сразу. И меня терзают смутные подозрения, что знаменитые кооперативы «Мост» и «Альфа» с «добычей и торговлей пантами марала» в качестве «уставно разрешенных видов деятельности» относились как раз к таким ГБ-шным «прачечным».
Крайне неоднороден был и «отклик снизу». В первую очередь, это культурные и политические инициативы снизу.
Расцвет культурных инициатив в перестройку просто поразителен. На мой взгляд, он даже превзошел знаменитый «Серебряный век». Буквально из ничего, на ровном месте, возникли мощные психотерапевтическое, игровое и групповое движения. Появилось множество самодеятельных театров, художественных студий и музыкальных групп. Один русский рок чего стоит! Вышли на поверхность или возникли заново десятки, если не сотни, философских, религиозных и оккультных кружков и семинаров. Конечно, большинство из вышеназванного уже существовало в зародыше до перестройки. Но эффект расцвета всего этого в результате выхода культурных инициатив из «полуподполья» на поверхность, совершенно беспрецедентен. Кто бы мог подумать, что все это будет столь недолговечно.
Не менее поразителен и эффект вновь образовавшихся политических инициатив. Социалистическая и социал-демократическая партии, конфедерация анархо-синдикалистов, демократическая и республиканская партии. А также две кадетских и три христианско-демократических партии. Да, в этом было много комичного и глупого. К тому же, я подозреваю, что Травкин, Румянцев, Исаев и Кагарлицкий заходили в кабинет к Яковлеву не намного реже, чем Бурлацкий с Коротичем. Но, поверьте, все эти партии и движения были настоящими. И после их тихой политической смерти на рубеже 90-х и 2000-х, настоящих политических организаций у нас так и не возникло вплоть до конца 2010-х годов.
И, наконец, мы тогда увидели не только ГБ-шные, министерские и директорозаводские псевдокооперативы, но и реальный всплеск инициатив в малом и среднем бизнесе. Впрочем, как и культурные, и политические инициативы, бизнес-инициативы перестроечных времен были почти полностью погублены якобы поддерживающими предпринимательство радикальными реформаторами.
В общем, это был целый новый мир, обещающий России новое прекрасное будущее. Начало намечаться даже новое поколение национальных лидеров. Но, как верно, в свое время, спел Григорян – «Как жаль, что она умерла». Однако этот хрупкий, но прекрасный новый мир породил массовые настроения, которые живы и до сих пор. Я говорю о российском молчаливом большинстве.
Именно тогда большинство нашего народа приняло решение о том, что правильной жизнью, которую следует желать, является жизнь, сочетающая в себе социальную защищенность советского общества с благами, открывшимися в перестройку — свободой слова, свободой творчества, элементами рынка и демократии.
Впоследствии это большинство в России стало путинским, а на Украине — кучмовско-януковическим. И, хотя ни к Кучме, ни к Януковичу молчаливое большинство на Украине никакой особенной любви не питало, а в России любовь к Путину возникла только в начале его правления и сменилась на спокойное уважение то ли брака по расчету, то ли меньшего зла на фоне либеральной демшизы, и вернулась эта любовь только после воссоединения Крыма, но что может произойти, если вместо Януковича молчаливому большинству попытаются подсунуть нового Ющенко, мы можем видеть по сегодняшнему Донбассу. Такой же эффект в России, скорее всего, произведет попытка подсунуть нового Ельцина.
Но вернемся к перестройке. Сформировавший молчаливое большинство запрос на объединение «лучшего советского» с «лучшим несоветским» и есть тот интегральный эффект перестройки, о котором я говорил выше. Только молчаливое большинство не отдает себе отчета в перестроечном происхождении своего политического мировоззрения. А те, кто отдает себе такой отчет, находятся в ничтожном меньшинстве. И мы с Борисом Межуевым принадлежим к этому ничтожному меньшинству. И Борис, и я отдаем себе отчет в том, что период 1987 — 1989 годов воспринимается нами как лучшие годы нашей жизни. И никакой разницы не играет то, что Борису было тогда 17-20 лет, а мне 32 — 35.
Перед тем, как перейти к окончательным выводам, остается рассмотреть лишь тему «убийства перестройки». Что я имею в виду, когда говорю, что перестройка была «сбита на подлете». Пока культурные и политические инициативы радовались новым возможностям, а молчаливое большинство наблюдало за публичной борьбой правящих коммунистов, выступавших за рыночные и демократические реформы с твердолобыми коммунистами, выступавшими против, власть в стране при помощи серии госпереворотов захватила либеральная номенклатура, желавшая превратить власть в собственность.
Вторым шагом после захвата власти были радикальные реформы, основным результатом которых являлось выживание только производств, выпускавших продукцию, которую можно продать на экспорт за валюту. Так, наша страна была посажена на нефтегазовую иглу.
Следующим шагом был откровенный захват госсобственности правящей номенклатурой. Результатом всего этого было не просто прекращение перестройки как политики «синтеза капитализма с социализмом», проводимой Горбачевым, но и уничтожение всех плодов перестройки — культурных, политических и предпринимательских инициатив. Массовое обнищание и переходящее все границы социальное расслоение окончательно выработали у большинства населения нашей страны негативную невротическую реакцию на перестройку.
Однако все это было бы невозможным, если бы в ходе самой перестройки не произошло бы перехвата требований народа к власти и подмены субъекта этих требований. Ведь большинство нашего народа в горбачевские времена в целом было довольно происходящим, а творческие меньшинства были не просто довольны, а были, можно сказать, в восторге.
Но приблизительно с 1988 года и уже окончательно с 1989 в стране возник феномен «радикальной демократической оппозиции». Тех, кого тогда без всяких оснований именовали «демократами», а сейчас с несколько большим основанием именуют «либералами». Если бы не 3,5-летняя истерика, которую тогда устроила демшиза, если бы не этот многолетний Майдан, то у либеральной номенклатуры было бы сильно меньше шансов захватить власть и обрушить экономику.
И именно эта майданная гопота исступленно поддерживала гайдаровские реформы, вместе с приватизацией и залоговыми аукционами, именно эти люди призывали Ельцина совершить второй госпереворот уже в 1993 году. Именно они радовались горящему Белому дому и расстрелам мирных людей в Останкино не меньше, чем их нынешние киевские последыши радуются жаренным колорадам в одесском доме профсоюзов и раздавленной самке колорада в Луганске.
Таким образом, убийство перестройки являлось результатом деятельности такой же коалиции, как и та, что сегодня при помощи Майдана привела к власти нынешнюю киевскую хунту — коалиции будущих олигархов с злобной демшизой.
И теперь мы можем перейти к окончательным выводам. Возврат к перестройке означает по цели возрождение культуры, политики и хозяйства. О культуре разговор отдельный, а возрождение политики и хозяйства это возрождение реальных парламентаризма, многопартийности, возникающего снизу малого и среднего бизнеса, действующего в условиях реальной конкуренции, и, вместе с тем, социальных ограничений, а не в режиме монополии и коррупции.
Но чтобы всего этого добиться, чтобы все эти цели не оказались масками для прихода к власти новой ельцинской сволочи, требуется сначала отстранить как от власти, так и от гегемонии в обществе, олигархическое ворье и злобно-истерическую демшизу.