Достоевский звал Россию в Азию

Достоевский звал Россию в Азию. Незадолго до смерти, восхищенный победами Скобелева в Туркмении, писатель “восклицал” (его собственное определение): “У этих народов могут быть свои ханы и эмиры, в уме и в воображении их может стоять грозой Англия, силе которой они удивляются, — но имя белого царя должно стоять превыше ханов и эмиров, превыше индейской императрицы [Виктории — Ф.Г.], превыше даже самого калифова имени [турецкого султана — Ф.Г.]. Пусть калиф, но белый царь есть царь и калифу. Вот какое убеждение надо чтоб утвердилось! И оно утверждается и нарастает ежегодно, и оно нам необходимо, ибо оно их приучает к грядущему. <…> Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!”

Конечно, Достоевский лично знал ту Азию, в которой тогда утверждалось российское господство: как известно, в Омске и Семипалатинске он провел более 9 самых трудных лет своей жизни.

То, что Россия — Европа, самому Достоевскому было вполне очевидно.

И поэтому он призывал не бояться идти в Азию: европейцы ведь этого не боялись. Единственное, что сковывало: комплекс собственной “азиатчины”, привитый русским теми самыми европейцами. Вот этого Достоевский и требовал прекратить бояться: “В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы”.

Что Россия могла принести в Азию? В конечном счете то же, что и в Европу: русскую идею.

Что это?

Достоевский отмечал, что и русское образованное общество, и русский народ — универсальны, хотя и в разном смысле. Образованное общество “всечеловечно”, космополитично, что ярче и последовательнее всего выражается в образе Петербурга. В народе же всё лучшее связано с христианством как истинным общечеловеческим братством: “Русский народ весь в православии и в идее его”. Движение общества навстречу народу должно было принести народу образование, а само общество — вернуть к христианству. Это стало бы воплощением русской идеи и имело планетарное значение: “Мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, и предугадываем с благоговением, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях; что, может быть, все враждебное в этих идеях найдет свое примирение и дальнейшее развитие в русской народности”.

Тем самым, Россия могла завершить развитие всех христианских народов. Неслучайно по поводу задач русско-турецкой войны Достоевский отмечал: “Империя, после турков, должна быть не всеславянская, не греческая, не русская — каждое из этих решений не компетентно. Она должна быть православная, — тогда всё понятно”.

Подобное движение России в Азию отразилось бы и на судьбах Европы: “Создалась бы Россия новая, которая и старую бы возродила и воскресила со временем и ей же пути ее разъяснила. Но для всего этого нужен новый принцип и поворот. И всех менее потребовал бы он ломки и потрясений. Пусть только хоть немного проникнутся (но проникнутся), что в будущем Азия наш исход, что там наши богатства, что там у нас океан; что, когда в Европе, уже от одной тесноты только, заведется неизбежный и претящий им самим унизительный коммунизм, когда целыми толпами станут тесниться около одного очага и, мало-помалу, пойдут разрушаться отдельные хозяйства, а семейства начнут бросать свои углы и заживут сообща коммунами; когда детей будут растить в воспитательных домах (на три четверти подкидышами), тогда — тогда у нас всё еще будет простор и ширь, поля и леса, и дети наши, будут расти у отцов своих, не в каменных мешках, а среди садов и засеянных полей, видя над собой чистое небо. Да, много там наших надежд заключено и много возможностей, о которых мы здесь и понятия еще составить не можем во всем объеме! Не одно только золото там в почве спрятано”.

Иными словами, Азия в первую очередь нужна была России не как кладовая полезных ископаемых и источник разнообразных ресурсов, а как пространство самореализации. Эта самореализация стала бы примером для всех. Евразийский эксперимент вполне универсален.

Разве Европа — не Евразия?

Европа — ее западный полуостров. Европейские ценности свободы, равенства, братства обретают силу лишь в их христианской основе. Ex oriente lux. С востока свет. Так говорит Евангелие. Так повторяет Достоевский.