Рождение детектива из духа науки

Вступление

Рождение детектива из духа науки?

На первый взгляд может показаться, что это сопоставление детективной литературы и науки искусственное. Наука – дело серьезное, а детектив принято считать жанром легковесным. Его читают в автобусах, в поездах метро, на него смотрят как на простое времяпровождение, развлечение. Это, кстати, несправедливо, ведь среди поклонников детектива немало людей, принадлежащих к интеллектуальной элите! Более того, Ричард Фриман однажды заметил, что хотя детективы читают все, ценителями детективов являются, как правило, представители интеллектуального труда – ученые-гуманитарии, врачи, юристы – те, кто любят поразгадывать логические головоломки…¹

На самом деле связь между детективом и наукой самая что ни на есть тесная. Детектив возник в обществе, в котором произошла научная революция и наука и свойственный ей тип рациональности очень высоко ценились. Детектив ведь – жанр очень молодой, первым, кто стал писать детективные произведения, был американский писатель и поэт XIX века Эдгар Алан По. Ни в античности, ни в средние века, ни в эпоху Возрождения, ни даже в ранее Новое время детективов не сочиняли (хотя считается, что отдельные предвосхищения этого жанра можно найти даже в Библии² или в греческой трагедии) и это не случайно – немного позже я попытаюсь это объяснить. А пока предлагаю порассуждать о том, как на детективе отразился дух науки…

И начнем мы, конечно, с фигуры Шерлока Холмса. Хотя хронологически первым сыщиком в детективной литературе был Огюст Дюпен, придуманный Эдгаром По, но волею судеб именно Шерлок Холмс стал воплощением главного персонажа детективных романов и рассказов – сыщика-расследователя….

Расколдовывание мира

В рассказах о Шерлоке Холмсе есть одна черта, которая, конечно же, привлекает внимание и даже стала причиной множества анекдотов, но сущность ее мало кто понимает. Речь вот о чем. По профессии, да и по призванию Шерлок Холмс – ученый, который занимается исследованиями в области естествознания, прежде всего, – химии и медицины. При первой встрече с Ватсоном выясняется, что Холмс работает лаборантом в больнице, где его характеризуют как ученого-энтузиаста, хотя и со странными интересами.

Правда, потом в разговоре с Ватсоном Холмс называет себя «сыщиком-консультантом», но выясняется, что под этим ремеслом он понимает применение имеющихся у него обширных (хоть и несистематичных) научных знаний и методов. Очевидно, что он просто развлекается расследованием преступлений и лишь в перерывах между научными штудиями. Именно развлекается: это для него больше – хобби, возможность развеять скуку, проверяя в деле его метод исследования – знаменитую «дедукцию»³. Холмс, как и полагается ученому XIX века, очень скептичен и начисто лишен религиозного чувства. Однако поначалу на окружающих он производит впечатление настоящего мага. Только увидев кого-либо, или даже, просто посмотрев на его след, он способен рассказать очень и очень много о человеке, его внешности, характере, жизни.

Слово «маг» я употребил не случайно. Холмс в своей газетной статье именно так рекомендует человека, подобного себе: «люди непосвященные сочтут его чуть ли не за колдуна, пока не поймут, какой процесс умозаключения этому предшествовал» (причем, словом «колдун» переведен термин «a necromancer»). Более того, Холмс очень любит таким образом вводить окружающих в заблуждение, он наслаждается произведенным эффектом. Но и с не меньшим наслаждением разоблачает себя и объясняет, что за внешне таинственной способностью, заставляющей подозревать в Холмсе сверхъестественные потенции, скрывается простые наблюдательность и логика!

Обратим внимание и на то, что многие дела, за расследование которых он берется, начинаются с событий таинственных, почти мистических, так что сначала, читая рассказ, не можешь отделаться от мысли, что это нечто вроде английского «готического романа» (Артур Конан-Дойль сам признавал, что «Собаку Баскервилей» он писал, подражая «готическому роману»). Но в результате расследования скептичного Холмса всему вдруг находится весьма прозаическое, «земное» разъяснение.

Первой повестью о Холмсе был «Этюд в багровых тонах». Там полиция находит труп богатого американца, а рядом с ним, на стене надпись кровью – «Месть». Перед нами явная отсылка к Библии, где есть сюжет о надписи кровью, которая сама собой появляется на стене. Кроме того, надпись сделана по-немецки – что это как не намек на немецких романтиков с их культом средневекового мистицизма? В итоге, оказывается, что духи и привидения здесь не при чем, подоплека этого – романтическая история, а если что-то и связывает ее с религией, то с такой очень своеобразной религией, как мормонство.

«Пестрая лента» поначалу представляется рассказом о странных смертях девушек, навевающих мысли о потустороннем мире в силу упоминаний о пестрой ленте и загадочном свисте. Холмс выясняет, что за этим стоит корысть и жестокость отчима девушек и прирученная им змея (и, кстати, именно в «Пестрой ленте» Холмс оговаривается, что его интересуют только необычные и даже фантастические дела).

«Собака Баскервилей» – откровенно мистическая легенда о дьявольском существе и проклятии целого рода, каково же разочарование и в то же время облегчение читателя, когда он обнаруживает в конце всего лишь псину, намазанную фосфором.

Наконец, в «Обряде дома Месгрейвов» причиной загадочных событий в замке является афера, учиненная дворецким и служанкой.

Примеры можно умножать, но их смысл, кажется, вполне ясен: одна из главных идей рассказов о Шерлоке Холмсе сводится к тому, что все, кажущееся загадочным, мистическим, сверхъестественным – от поведения самого Холмса до событий, с которыми он сталкивается – объясняется легко и просто и имеет совершенно естественные причины. Для ученого эта позиция вполне понятная, ведь одной из важнейших функций науки Нового времени, благодаря которой эта наука произвела настоящую ментальную революцию, является функция разоблачения, расколдовывания мира (термин немецкого социолога Макса Вебера).

Мир прежней средневековой цивилизации был населен Богом, ангелами и демонами, духами и призраками; солнце, звезды, ветер, земля выступали как живые существа, с которыми можно вступить в общение; даже меч имел свое имя и свой характер и абы кому не подчинялся. Но вот появилось на свет механистическое экспериментальное естествознание и с мира спал таинственный флер, он предстал как совокупность мертвых атомов, связанных бездушными силами, которые можно описать математически (кстати, и метод новой науки – гипотетико-дедуктивный, то есть «элементарная дедукция»). Итак, произошло расколдовывание мира, о котором писал Макс Вебер.

В этом новом расколдованном мире нет чудес, души, жизни (Холмс в «Этюде в багровых тонах» прямо называет жизнь «бесцветной пряжей»). Это мир исчислимый, предсказуемый, работающий как часы, но настолько скучный, что умному человеку остается в нем развлекаться решением криминальных задачек, курить трубку и мучить себя извлечением из скрипки ужасных звуков.. Чем и занимается Холмс в перерывах между делами, по вечерам, когда возвращается из своей лаборатории…

Общество, у которого есть закон

Еще одно главнейшее условие возникновения и существования детектива – наличие универсальной системы законов, нарушение которых влечет за собой обязательное и строго определенное наказание. Людям современности такое положение дел кажется естественным и «извечным», однако так было не всегда. Идею о том, что все равны перед законом, независимо от пола, происхождения, расы, социального положения и что все должны в одинаковой мере отвечать за одинаковые преступления, принесла только буржуазная эпоха (и она же – эпоха господства науки и техники!).

Идея всеобщего, общегражданского права – это один из главных лозунгов буржуазных революций, в частности, Французской 1789 года. В добуржуазную эпоху – в феодальной Европе и в античности – люди считали нормальным, что аристократ имеет право на присвоение собственности, а то и на убийство простолюдина. В Греции и в Риме свободный рабовладелец, отец семейства имел право на убийство не только своих рабов, но и детей (которые рассматривались как его личная собственность) и супруги, если он застал ее за актом измены (во всяком случае, таков был закон Рима). Сама мысль о том, что если на улице обнаружен труп простого горожанина, то властям нужно теперь искать его убийцу, показалась бы средневековому человеку нелепой⁴. Поэтому детектива как жанра литературы не было ни в средние века, ни в античности.

То же и с воровством. В одной книге по истории Османской империи я вычитал интересный рассказ. В Османской Турции не было полиции. Если человека обворовали на рынке, то обращаться ему было некуда. Любой чиновник в ответ на жалобы сказал бы просто «не будь разиней». Воришек, конечно, наказывали, но только если ловили с поличным, что было редкостью (зато уж поймав, наказывали жестоко, и эта жестокость была прямо пропорциональна разгулу преступности!). Но если человек хотел все же вернуть украденную у него вещь (например, перстень – памятный подарок), то он обращался … к главе «цеха воров». Воры тоже объединялись в организации взаимопомощи вроде цехов ремесленников. Всю свою «добычу» они не забирали себе, а сдавали главе «цеха» и от него получали свою долю (остальное шло, например, вдовам умерших товарищей, их детям, заболевшим «коллегам» и т.д.). Глава цеха мог продать жертве его вещь… Совсем другой мир, с совсем другими правилами, где сюжет детектива немыслим….

Известный французский «социолог детектива» Люк Болтански⁵ пишет, что детектив – порождение буржуазного государства-нации (нации не в этническом, а в политическом смысле), гражданского общества, возникшего на Западе после буржуазных революций. Именно реальность этого сообщества – наличие универсального закона, продуманной классификации преступлений и наказаний, полицейской службы (которая даже в Европе появляется лишь в XVI–XVII веках!) – и увековечивает детектив как «нормальное положение вещей». Я бы добавил, что это общество и природу представляло себе как некую унифицированную реальность с универсальными, везде одними и теми же законами. Такова картина мира ньютонианской науки. В античности и в средневековье было не так: аристотелевская картина мира предполагала, что на небе и на земле – разные законы (ибо небо, по Аристотелю, состоит из особого, пятого элемента – эфира). В обществе, где был учрежден единый универсальный рациональный закон (что стало условием для возникновения и популярности детективной литературы, суть которой – в возмездии для нарушителей этого закона) возникает и наука, видящая подобный закон повсюду, в самой природе… Это ли не впечатляющая параллель!

Сыщик и естествоиспытатель

Я уже упоминал о том, что классический сыщик в детективе напоминает фигуру естествоиспытателя (собственно, Холмс и был таковым – химиком по образованию и по официальной профессии). Дело не только в том, что хороший сыщик из детектива должен разбираться и в ядах, и в баллистике, и в анатомии, чтоб разгадать преступление (или должен хотя бы иметь консультантов-экспертов). Дело в сходстве самой фигуры сыщика из детектива (которую не надо путать с реальными полицейскими, так как «полицейский роман» – совсем другой жанр!) и естествоиспытателя, рожденного ньютоновской научной революцией (который совсем не похож на своего предшественника – античного и средневекового натурфилософа!).

Сближает их то, что каждый из них решает проблему, своего рода загадку, которую ставит перед первым – ньютоновский бог-часовщик, создатель этого явления и закона, а перед вторым – изобретательный и по- своему гениальный преступник, «создающий» и искусно маскирующий свое преступление. И характеры подхода к этой проблеме у сыщика и физика тоже схожи.

Мало обращают внимание на то, что в хорошем детективе не приветствуется слишком глубокое погружение в психологию, внутреннюю жизнь, биографию преступника⁶. Это понятно: если объяснить, почему злодей дошел до жизни такой, то, возможно, читатель его и пожалеет, и тогда сыщик перестанет быть такой уж положительной фигурой, героем, восстанавливающим справедливость и несущим возмездие. Преступник должен быть злодеем. Конечно, у него есть мотивы – ревность, нужда в деньгах, но они должны быть прописаны схематично, как некие машинальные, механические акты, чтоб не вызывать лишних размышлений у читателя. Не должен читателя слишком волновать вопрос о том: «почему злодей совершил преступление?». Гораздо важнее вопросы: «кто его совершил и как?».

Вопрос: «кто?» вообще – самый главный в детективе и, если читатель в начале угадает: «кто злодей?», то книга для него уже теряет всякий интерес. Вопрос: «как?» тоже немаловажен. Недаром классическим детективным сюжетом стала «загадка закрытой комнаты»: в закрытом помещении происходит убийство, орудия преступления нет, все, кто были в комнате вместе с убитым, совершить преступление не могли, никто не входил и не выходил. Существуют тысячи детективов с такими начальными условиями…

Обратимся теперь к естествоиспытателю. Ведь и его подход отличается от подхода натурфилософа тем, что первый, прежде всего, ищет силовую причину, механическую закономерность, и его интересует описание происходящего. Ньютон говорил: «меня в отличие от Аристотеля не интересует сущность гравитации, меня интересует описание взаимодействия тел». Действительно, вопрос: «почему?» характерен для метафизики, а вопрос: «как?» для ньютоновской физики, которой сэр Исаак завещал «бояться метафизики». Из четырех причин натурфилософии Аристотеля – материальной, сущностной, действующей и целевой – Ньютон оставил лишь действующую, то есть силу (аналог которой в детективе – воля преступника, совершающего искусно «маскирующего» преступление).

И есть еще одно сходство, на которую я уже намекнул. Ньютоновский бог-часовщик, создав закон природы, прячет его от любопытных глаз профанов-наблюдателей. Закон падения тел, гласящий, что ускорение падения не зависит от массы падающего тела, не так уж и очевиден. Лист с дерева падает медленнее, чем камень.

Чтобы вывести этот закон, Галилею пришлось ввести понятие «свободное падение», то есть падение без учета сопротивления воздуха, чего в нашем земном мире нет. Приходится для этого создавать искусственную ситуацию, проводить эксперимент, чтоб закон стал очевиден (например, заставить лист и камень падать под стеклянным «колоколом», из которого выкачали воздух). Но сыщик тоже не может обойтись без эксперимента. Преступник ведь – это «дьявол детективного романа», а дьявол, как известно – «обезьяна Бога» (в данном случае – «ньютоновского бога-часовщика») и он тоже маскирует свое преступление, прячет истину под «лишними» или ложными фактами.

Эксперимент сыщика либо мысленный, либо чаще всего – реальный, при котором воссоздается картина преступления (приглашаются те же люди, они ведут себя так же, как в момент преступления) и становятся явным поведение преступника и сама его личность (та самая «силовая причина»)… И этот эксперимент и приводит к разоблачению, как эксперимент ученого – к открытию.

Заключение

Связь детектива с духом и сутью научного поиска в том виде, который ему придала ньютоновская революция, и предопределила упадок этого жанра в наши дни. На смену детективу с его преступником-рационалистом и «битвой умов» пришел триллер, главный отрицательный герой которого – хитрый сумасшедший – маньяк, подчиняющийся темной иррациональной стихии своего подсознания. Сыщик же, который с ним борется, верит не столько в разум, сколько в грубую силу. И его борьба со злодеем заканчивается обычно не заключением его под стражу, а тем, что коп, измазанный в крови убитого им маньяка, сливается в объятьях со спасенной красоткой…

Цивилизация, которая стояла на авторитете науки и техники, которая хотя и изъяла божественное из природы, но еще сохраняла почтение к разуму, связанному с добротой и справедливостью, пусть и людской, уходит в прошлое. Ей на смену идет новое, постмодернистское псевдосредневековье с господством мутного оккультизма в духе нью-эйдж. Детектив превращается в триллер, научная фантастика – в фэнтези…

И так жалко старых, добрых сыщиков, изучавших химию и анатомию, а не популярные и вульгарно перевранные (и потому понятные зрителю со ртом, полным поп-корна!) изложения Каббалы. Более того, жалко даже старых, хоть и не очень добрых, но и не слишком кровожадных преступников с их теперь кажущимися уже столь наивными и человечными мотивами – ревность, деньги… Пронзительно воющий назгул уже бросил свою черную тень на наши города и страны… Он имеет столько же общего с духом подлинного средневековья, с его схоластами, университетами, мистиками, которые учили милосердию, а не разрушению и садизму, сколько общего имеет невинное дитя с накачанной наркотиками и кривляющейся девкой, глумливо изображающей «нимфетку».

«О, если б бы знали дети вы, холод и мрак грядущих дней!» – сказал поэт 100 лет назад. И был, увы, возможно, прав.