В своей статье «Почему консерватизм должен быть левым?» мой друг и коллега Рустем Вахитов ставит важнейший вопрос: как сегодня возможен консерватизм? Приветствуя саму постановку этого вопроса, я не могу при этом в настоящей статье согласиться с большой частью рассуждений автора и с её итоговым выводом.
Тем не менее поставленный вопрос уместен и насущен, коренная проблема тут очевидна. Действительно, как в современном «продвинутом» мире остаться настоящим, а не показным консерватором, сразу при этом не оказавшись в числе эскапистов и/или маргиналов? Как сегодня консерватору влиять на политику, не отпугивая всех так называемых современных людей заранее своей заявленной позицией?
Через полчаса, прощаясь с ним в дверях, я сжимал под мышкой три тома Василия Розанова и вбивал бумажную пробку в бутыль с цикутой. — Реакционер он, конечно, закоренелый? — Еще бы!
— И ничего более оголтелого нет? — Нет ничего более оголтелого. — Более махрового, более одиозного — тоже нет? — Махровее и одиознее некуда. — Прелесть какая. Мракобес? — “От мозга до костей”, — как говорят девочки. — И сгубил свою жизнь во имя религиозных химер?
— Сгубил. Царствие ему небесное. — Душка. Черносотенством, конечно, баловался, погромы и все такое?.. — В какой-то степени — да. — Волшебный человек! Как только у него хватило желчи, и нервов, и досуга? И ни одной мысли за всю жизнь?
— Одни измышления. И то лишь исключительно злопыхательского толка.
— И всю жизнь, и после жизни — никакой известности?
— Никакой известности. Одна небезызвестность.
Венедикт Ерофеев. «Василий Розанов глазами эксцентрика»
Соглашаясь с постановкой вопроса Вахитовым, со своей стороны скажем о некоем парадоксе, сложившемся в целом относительно идеологии консерватизма в нашей стране. Сейчас как бы по умолчанию считается, что у нас официальный правительственный курс носит консервативный характер, а консерватизм является чуть ли не правящей идеологией. Своей официальной идеологией консерватизм провозгласила «Единая Россия». Однако в реальности этот властный консерватизм до сих пор носит фрагментарный, а местами полуимитационный характер.
С другой стороны, есть неофициальный консерватизм Александра Дугина/ «Царьграда». Он вызывает сильные подозрения своей медийностью на грани эпатажа, что особенно сильно чувствуется у Дугина. Поразительно, кстати, что в современной академической общественно-гуманитарной мысли до сих пор нет спокойного академического разбора дугинских идей, чтобы просто понять, что же это такое, в чём их идейная основа. Это необходимо, чтобы отделить стоящее в них содержание (если оно есть, заметим в скобках, вопрос ещё не решён) от медийных и эпатажных эффектов.
Запрос на консерватизм ещё больше вырос в результате и вследствие СВО, когда началось уже лобовое столкновение с Украиной как янычарским отрядом воинствующего неолиберального Запада. Однако ситуация в плане реального вызревания современного консерватизма как идеологии и продуманной консервативной практики практически не поменялась. На мой взгляд, впрочем, это следствие того, что наше общество, все мы пока слишком проедены и пронизаны модернистскими веяниями и ценностями как в советском, так и в либерально-западном варианте. Как это ни печально для радикальных консерваторов — Дугина / «Царьграда», необходимо это признать. Иначе получается смертельная болезнь по Кьеркегору.
Действительно, некоторые лично знакомые мне консерваторы-эскаписты (которые пусть здесь останутся неназванными) считают, что мы живем уже в постистории. Нормальная история закончилась, ясного классического мира с консервативной точки зрения больше нет, и не предвидится.
Однако бьёт в глаза и другая очевидность (мы живем сегодня на пересечении противоречивых и раздирающих нас очевидностей). Мы живы («мы всё еще живы, и это наша награда», как поёт Юлия Чичерина), на свет рождаются наши дети, наши новые поколения. Шум и ярость, особенно после 24.02.2022, опять захлестывают подмостки истории. Значит, история всё ещё длится, человек и общество продолжают своё существование. Значит, ещё есть что сохранять и охранять. Пусть это, возможно, арьергардные бои с последовательно консервативной точки зрения, но тем ценнее позиция сегодняшних консерваторов – сегодняшних последних римлян.
Но вернёмся к статье Вахитова, который парадоксальным образом считает, что сегодня реальный действенный консерватизм возможен лишь как левый. Разделяя консерватизм на политический (ценности монархии, сословного устройства общества, религии, связанной с государством – «принцип союза алтаря и трона») и культурный (признание ценными и важными философии и искусства домодернистской эпохи, его ведущих творцов – от Гомера до Бальзака), автор хочет нас убедить в том, что сегодня консерватизм возможен лишь как культурный. Ведь непреходящую ценность классических произведений искусства, в которых выразились консервативные установки, отстаивала по Вахитову преимущественно левая политика и философия в лице Ленина, Михаила Лифшица и т.д. Вахитов считает, что, если взглянуть на вещи трезво, то становится очевидно: «Реконструкция государства и общества в том виде, в котором оно было в домодернистском мире (а именно это – проект консерваторов и политических «традиционалистов») – очевидно, утопия».
В этой мысли, конечно, много справедливого. Примеры, на которые Вахитов ссылается, на поверхности и, казалось бы, говорят сами за себя. Достаточно напомнить бессильный конец русского черносотенства и «Аксьон франсез», карнавал с играми в возрождение монархии в 1990-е и др. Поэтому, считает Вахитов, «сторонник настоящих традиционных идей и ценностей в области политики в современном мире (не только в Европе, но и в России) неизбежно выглядит в лучшем случае чудаком, одиноким романтиком, мечтающем о невозвратимом, а как правило – кем-то вроде “городского сумасшедшего”». Отсюда якобы и следует, что всё, на что способен сегодня консерватизм – это сохранение классических ценностей в сфере культуры, если он хочет быть настоящим и жизненным, а не бутафорским. А из политических сил современного мира он может сосуществовать (пусть и не бесконфликтно) лишь с левыми. В подтверждение этой своей идеи автор и ссылается на культурную политику в СССР, на отношение к классическому искусству Маркса и Ленина, на философию культуры советского марксиста-философа Михаила Лифшица.
В заключение Вахитов делает следующий вывод: «Единственно возможный, реальный консерватизм сегодня – это левый консерватизм (не в смысле движения коммунистов вправо, что тоже имеет место, а в смысле движения консерваторов влево). Поддержка социалистического движения (настоящего, восходящего к Марксу и Ленину, а не постмарксистского, леволиберального, отрекшегося от идей социальной справедливости во имя культуры поддержки экзотических меньшинств) вполне логична для всякого, кому дороги классика и традиция. Поддержка не означает слияние до неразличимости <…> Консерватор имеет свою оценку социализма, учитывающую не только его достоинства, но и его недостатки <…> Но осознание того, что капитализм ведет все человечество в пропасть постмодернистского, нового варварства, делает консерватора попутчиком той центральной линии в движении социализма, которая “сознательно связывает себя с высшими достижениями человеческой культуры”. Если уж перед нами стоит выбор: “социализм или потребительское, постмодернистское, капиталистическое варварство”, то в этом случае позиция подлинного консерватора очевидна».
Неоправданный логический скачок
Мне кажется, что в своих рассуждениях Рустем Вахитов совершает неоправданный логический скачок. Из того, что определенные направления марксизма высоко ценили классическое искусство, не следует, что они тем сами приобретали консервативный характер, по-консервативному принципиально и осознанно ставая цель замедлить бег истории к своему страшному, но неизбежному концу, или «подморозить Россию». Они могли ценить классическое искусство на ином основании. Более того, они так и делали, рассматривали ценность классического искусства и его «освоения широкими народными массами» на весьма прогрессистском основании, как должное приблизить расцвет мировой истории и человека в ней как наивысшего творения Вселенной и «царя природы».
Иное дело, если в этой черте левого мировоззрения и движения видеть неосознанные и неопознанные им самым черты, сближающие его с классическим, аутентичным консерватизмом. Так К. Н. Леонтьев предполагал, что социализм является пока не познавшей себя «феодальной реакцией будущего». Но ведь автор так вопрос не ставит, потому что тогда пришлось бы возводить эти неосознанно консервативные черты левого идейного и политического спектра к своему подлинному истоку и виду, видеть в них лишь своего рода превращённые формы последнего.
Мне представляется, что, высказывая в этой статье свои идеи, Рустем Вахитов слишком уж движим (буду говорить откровенно) своими личными симпатиями к левому мировоззрению,и поэтому слишком торопится окончательно похоронить политический консерватизм как политическое действие. Левая политическая практика, и ещё больше левая политическая теория открыто и воинствующе антиконсервативна, и это не вытравить без того, чтобы эта мысль в своих основаниях и следствиях просто перестала быть левой. И это касается не только проблемы отношения к религии и Церкви.
Кстати, помимо прочего, хочу спросить своего уважаемого друга: о каком именно консерватизме он говорит, что он должен быть левым?
О русском? Зная взгляды Р.Р. Вахитова на национальный вопрос и не раз обсудив его с ним, предположу, что вряд ли.
О российском? Звучит как-то размыто. Но ведь консерватизма вообще не бывает. У каждого народа он свой.
Но, с другой страны, ведь и правда! Вахитов во многом прав. Из-под ног всех нас уже давно ушла земля, социальная почва традиционного русского консерватизма! Если под этой почвой понимать самодержавную монархию, Православие как господствующую религию, и сельский крестьянский мир, то это очевидно так. Общая точная формула русского консерватизма – знаменитая уваровская триада «Православие. Самодержавие. Народность». Но этих начал как господствующих социальных сил уже больше ста лет как нет.
Или почти нет? Или эти начала, пусть во многом не узнано и лишь отчасти, но продолжают свою жизнь, и сегодня оказывают своё сильное влияние в превращённых, эклектичных, редуцированных формах? И тогда современная Россия – это огромное тело, которое давно бы распалось и рассыпалось, было бы мертво, если бы её душа (эти три начала) в борьбе с инородными началами ещё не продолжало одушевлять и хотя бы отчасти направлять нашу социальную материю: территорию, население, культуру, и т.д.
Легко ли сегодня быть консерватором?
Быть сегодня консерватором очень трудно, как ни странно, ещё труднее, чем раньше – прежде всего потому, что его социальная почва в современном мире неочевидна, а правда его вечна, если признавать христианский базис старой европейской (в широком смысле) вечным. И элементарная интеллектуальная честность заставляет признать, что классический консерватизм, как русский, так и европейский, в своих истоках и основе всегда был, во-первых, монархический. Во-вторых, религиозный. В-третьих, имел ярко выраженный сословный и потому антидемократический характер. Он всегда был против равенства и эгалитарности, за общественную иерархию и сословность. И другим классический, рационально мыслимый консерватизм быть не может!
Но разве сегодня возможен хоть сколько-нибудь успешный политик, который открыто скажет о своих антидемократических убеждениях и целях? В России сегодня можно и даже выгодно декларировать свой антилиберализм, но не антидемократизм. Хотя это, между прочим, тесно связанные между собой явления. Но громко сказав «а», открыто сказать и «б» не получается – потому что это просто немыслимо сегодня, «электорат» этого уже не поймет. Хотя он соглашается на фактически существующую партию власти, и в этом смысле у нас, конечно, нет демократии.
Но недемократическое политическое содержание (которое не есть чей-то злой или добрый умысел, а диктуется реальностью, историческими и общественными условиями) облекается в демократические формы в соответствии с духом времени и уже тоже имеющимся у нас политическим и антропологическим модернистским содержанием. В результате, получается кричащее противоречие, работающее на рассогласование и дисгармонию общественной и политической системы, когда кажется, что власть обманывает и решает за народ, но это опять-таки объективно и исторически вынужденная ситуация. Власть вынуждена демократически оформлять чуждое этой форме монархическое содержание, которое от этого становится квазимонархическим.
Также сегодня уже немыслимо открыто отстаивать спасительное для семьи как общественного института неравенство полов и поколений, чтобы не попасть практически автоматически в маргиналы и «мракобесы». Равенство между мужчиной и женщиной, понятое демократически, губительно для семейной жизни. Эпидемия разводов и распада семей по всему миру, а не только у нас – прямое следствие победы идей демократии и равенства в семейных отношениях.
Вы не хотите патриархальной семьи? Так у вас в итоге никакой семьи не останется, не будет как реальной «ячейки общества» и прочного общественного института.
Но для чего вообще нужен, скажут мне, этот ваш мракобесный и отсталый консерватизм? Чтобы задержать эмансипационный бег истории к его неизбежному концу. Максимум земной свободы в истории, максимум демократии и прав человека совпадет с концом мира. Тот же Рустем Вахитов, мой друг и оппонент, пишет в своей другой статье, и тут я с ним вполне согласен: «Именно поэтому удел консерватора печален. Нравится нам это или нравится, но история, как заметил еще Гегель, движется в направлении эмансипации, уменьшения авторитарного давления в обществе, увеличения объема свобод для индивидов и социальных групп. Сначала эмансипировалась буржуазия, потом – пролетариат, потом – женщины, потом расовые, сексуальные меньшинства. Консерватор похож на воина, который постоянно ведет бой в отступлении, оставляя один рубеж за другим. Для консерватора (как и для христианского мировоззрения вообще) история это – инволюция, движение от порядка к хаосу, к “последним временам”»1.
А ведь левое движение, коммунизм и социализм в своей основе и замысле – тоже мощнейшие социально-политические силы эмансипационного плана. Значит, и с ними, если они по-прежнему настаивают на общечеловеческой эмансипации, должен вести свою борьбу консерватор.
Таким образом, политическому консерватору и сегодня есть чем заняться – всё тем же воздвижением преград на пути бега истории к своему неминуемому концу. Европейский консерватизм собственно и возник как совокупность теорий и политических практик, пытающихся воздвигнуть такого рода преграды, противодействовать идеям и влиянию Французской революции 1789 года. Его родоначальники – великие француз Жозеф де Местр и англичанин Эдмунд Бёрк.
Надо иметь смелость говорить непопулярную, но верную точку зрения. То, во что действительно веришь. Как говорил американский консерватор Уильям Линд 30 лет назад, «что же остаётся нам? Конечно, быть немодными»2. Настоящий консерватор не верит в человека в том смысле, что считает, что тот, если дать ему свободу действовать без стеснений, натворит огромных бед, погибнет под бременем собственных страстей и увлечений. Корень этого недоверия – в христианском учении о первородном грехе, в убеждении, что естественный человек пал и безнадежно испорчен.
Как мы видим, опыт истории, особенно последних времен, это подтверждает. Вот уже 80 лет как человечество «допрогрессировалось» в своей наукотехнике до того, что «легко» может уничтожить себя ядерной войной. Как в своё время говорил Жозеф де Местр, «о науках можно прямо сказать то, что один из самых великих писателей древности сказал о драгоценных металлах: “Не знаешь, в благоволении своем или во гневе небо наделило нас ими”»3.
Науки по де Местру слишком напоминают огонь, который хорош в доме на своем месте – в очаге. Но дай ему волю, перестань его сдерживать в очаге, и он сожжёт дом. Так и мы сегодня все можем сгореть в ядерном пламени – том огне, который добыла и разожгла современная наука.
Вынужденные эклектизм и косвенность
Сегодня эмансипационные процессы зашли слишком далеко, преград всё меньше. Современный политический консерватизм ведёт скорее уже арьергардные бои, находясь в затяжном отступлении. В ходе этого отступления можно вступать в союзы («не до жиру – быть бы живу») в том числе и с левыми силами в той мере, в которой они готовы к подобным союзам против общего противника – глобального неолиберализма и империализма. Более того, чтобы политическое действие, имеющее характер консервативного, было успешным, такие союзы заключать необходимо. Я лично в Донецке общался с иностранными журналистами и коммунистами из Венесуэлы и Португалии, которые приехали в Новороссию в 2022-м году, потому что, по их мнению, здесь проходит горячий фронт в войне с агрессивным глобальным неолиберализмом. Причём они подчёркивали, что не очарованы Путиным и российским режимом, который, с их точки зрения, является госкапитализмом, но он явно человечнее воинствующего неолиберализма и оказался на передней линии борьбы с ним. Так почему бы не зачислить их хотя бы союзники. Таких левых?
Но если этом мы сделаем, современный политический консерватизм, в настоящее время представляющий собой амальгаму разных направлений, неизбежно будет носить, во-первых, эклектический характер. Разнообразные идеологические и политические силы, вступая в разного рода союзы, будут вынуждены поступаться своей идейной цельностью и чистотой. Чтобы не остаться бесплодными, они должны союзно наступать на общего врага разными колоннами.
Также сегодня Россия на волне СВО и практически уже смертельной борьбы с Западом успешно апеллирует к антиколониальной риторике и привлекает на свою сторону страны Африки, которые помнят бескорыстную помощь себе со стороны СССР. Это очень правильно.
Но Р. Вахитов в обсуждаемой статье каком-то смысле выдает за решенное дело то, что на самом деле составляет огромную проблему – философско-политическую, историческую и историософскую. И правда, кого из левых и в какой мере в истории и в современности можно причислять к частично носителям консервативных ценностей тоже? Это серьёзнейшая многогранная проблема.
Да, какому-то спектру или временному периоду левых движений, в те или иные эпохи присуще то или иное тяготение к консервативному полюсу, как, например, во время частичного сталинского консервативного поворота в 1930-е. Но всякий раз тут надо действовать и определять очень осторожно и без увлечений, sine ira et studio, что именно в левых действиях близко к консервативному содержанию. С частью современных левых, которые являются советскими патриотами, консерваторов может объединять антикапитализм и державничество. Но в то же время традиционный консерватизм выступает за сословность и иерархичность, усматривает ценность в разных общественных неравенствах как проявлении игры жизни и цветущей сложности, как социальный эквивалент ценностей смирения и терпения. Как это совместить с принципиальным левым эгалитаризмом и революционностью?
Но, на мой взгляд, левых аутентичным консерваторам надо поддерживать в той мере, в какой их эгалитаризм ведет к совершенно неожиданным для них следствиям, противоположным по результату. То есть поддерживать левых преимущественно там, где они осуществляют не сознаваемую ими самими феодальную реакцию. Так советское государство вопреки первоначальным планам и намерениям по своему неожиданно воспроизвело довольно жёсткую дореволюционную общественную структуру со своей специфической иерархией. Если государство как целое строится вокруг единого «дела», в нём неизбежно проявятся свои сословия и иерархичность, пусть и не совсем традиционного вида.
Также, как мы уже сказали, сегодня невозможно выступать с прямо выраженными антидемократическими идеями. Подавляющее большинство современных консерваторов даже на уровне деклараций странным образом (с классической точки зрения) – демократы, выступают на словах за выборы и власть большинства. Но их политическая практика расходится с их декларациями, они фактически выступают за имеющуюся безальтернативную властную вертикаль. В этом смысле современный политический консерватизм в России вынужденно носит, во-вторых, во многом косвенный характер. Прямо не декларируя некоторые свои консервативные цели и установки (неприятие демократии в семье, например), он всё же их выдвигает и отстаивает отчасти в союзе или через иные достаточно инородные силы. В то же время антиабортная политика или поддержка семьи как союза мужчины и женщины может вестись в России прямыми политическими средствами и способами.
В этом смысле современный политический консерватизм по сравнению с классическим консерватизмом XIX – начала XX вв. вынужденно, сообразуясь с исторической ситуацией, носит ослабленный, редуцированный характер. Современное общество и современный человек уже не примут твердой пищи прежнего консерватизма. Впадение в старость, подобно младенчеству, требует молока и мягкой пищи.
Таким образом, на наш взгляд, современный политический консерватизм сегодня имеет следующие признаки. Он:
– в целом редуцированный – по сравнению с классическими образцами консерватизма.
– в целом эклектичный.
– во многом имеющий косвенный характер.
То есть, мы получаем следующую формулу, если хотим остаться честными: современный политический консерватизм вынужденно сегодня возможен лишь как редуцированное, эклектичное и отчасти косвенное социально-политическое действие арьергардного характера.
