Рецензия на: Martin Heidegger. Zu Ernst Jünger. Gesamtausgabe. Band 90 / Hrsg. von Peter Trawny. Frankfurt am Main: Vittorio Klostermann, 2004. 472 Seiten, 42 Euro.
Выход 90-го тома («По поводу Эрнста Юнгера») полного собрания сочинений Мартина Хайдеггера — событие, одинаково важное как для хайдеггероведения, так и для юнгероведения, которое в последние годы переживает настоящий подъем. Не случайно, что издатель тома, молодой немецкий философ Петер Травни (Вупперталь), является прекрасным знатоком обоих авторов. Публикация этих архивных заметок окончательно подтверждает то, о чем раньше можно было лишь догадываться по немногим косвенным свидетельствам самого Хайдеггера в его работах 30-40-х гг. (например, по ранней редакции доклада «Время картины мира», манускриптам «К философии (О событии)», «Осмысление», «История бытия», лекциям о Гёльдерлине и Ницше), а также по неопубликованным послевоенным письмам и статье «К вопросу о бытии»[1]. А именно, теперь с полным правом можно утверждать, что чтение «Рабочего» и других философских эссе Эрнста Юнгера повлияло на мысль Хайдеггера «после поворота» ничуть не меньше, чем чтение Ницше. В то же время становится очевидным, что Хайдеггер был и остается единственным мыслителем, кому удалось по-настоящему вскрыть философское значение «Рабочего», увидев в нем легитимное продолжение мысли Ницше, а вместе с тем и завершение европейской метафизики в целом[2].
В существующих жизнеописаниях Хайдеггера имя немецкого писателя и философа-эссеиста Эрнста Юнгера (1895–1998) встречается чрезвычайно редко, не говоря уже о таких авторах «консервативной революции», как Фридрих Георг Юнгер или Карл Шмитт, которые после катастрофы 1945 года в течение многих лет составляли один тесный круг общения. По этой и многим другим причинам публикация 90-го тома (вкупе с готовящейся сейчас к печати перепиской обоих авторов) бросает вызов новым биографам Хайдеггера, а от философов и историков философии требует более глубокого продумывания последствий фатального ректорства и годов «поворота» (т.е. с 1934 до 1936, года начала работы над «Beiträge»).
90-й том собрания сочинений включает в себя заметки о Юнгере (319 листков), возникшие между 1934 и 1940 гг. и посвященные преимущественно «Рабочему», а также манускрипт под названием «Выступление о Юнгере» (73 листка), служивший Хайдеггеру основой для семинара, который он проводил для небольшого круга коллег во Фрайбургском университете в январе 1940 г.
Кроме того, в приложении к книге опубликован небольшой текст 1939 г. «Письмо к отдельным воинам»[3], фрагментарная рукопись «Гештальт» 1954 г. и пометки на полях двух личных экземпляров «Рабочего» (3-е и 4-е издание)[4], сборника «Листья и камни»[5] с важным для понимания Юнгера эссе «О боли» и, наконец, эссе «Через линию» из сборника 1950 г. к 60-летию Мартина Хайдеггера[6]. Вклейка факсимильной копии страницы из первой части «Рабочего», испещренной пометками Хайдеггера, красноречиво говорит о том, насколько внимательно и серьезно он читал труды своего более молодого современника: на полях нет ни одного свободного места, прокомментировано каждое предложение, ключевые слова подчеркнуты и обведены красным и желтым карандашом.
В послесловии к тому издатель замечает, что Хайдеггер, по его собственному свидетельству, впервые толкнулся с «Рабочим» уже в 1932 г. Скорее всего, речь идет о первых месяцах зимнего семестра 1932/33 г., поскольку знаменитое эссе Юнгера увидело свет осенью 1932 г.
Как в таком случае объяснить тот факт, что первые заметки о Юнгере относятся к 1934 г.? Как известно, 27 апреля 1934 года было удовлетворено прошение об отставке с поста ректора Фрайбургского университета. Оно стало первым знаком размежевания Хайдеггера с национал-социализмом, которое в последующие годы приняло формы критики техники и европейского нигилизма[7].
Однако в самый год своего ректорства Хайдеггер еще очень сильно зависит от языка «воли к власти» с его пафосом борьбы, долга и повиновения — многочисленные свидетельства этого мы находим в сборнике под общим заглавием «Das Rektorat»[8]. Единственный философ, удостаивающийся упоминания в ректорской речи о «Самоутверждении немецкого университета», — Фридрих Ницше. А в следующей по важности речи Хайдеггера в качестве ректора, произнесенной в день торжественного посвящения в студенты 25 ноября 1933 года, впервые упоминается имя Эрнста Юнгера. Выступление носит характерное название «Германский студент как рабочий»[9] и начинается со ссылки на работу Вильгельма фон Гумбольдта «О внутренней и внешней организации научных учреждений в Берлине» (Über die innere und äußere Organisation der wissenschaftlichen Anstalten in Berlin, 1810), где речь, как известно, идет о разграничении сфер науки и государства.
Впрочем, эта ссылка нужна Хайдеггеру лишь для того, чтобы поставить вопрос, вытекающий из его идеи реформирования германского высшего образования: «Но как быть, если государство претерпевает перемены, если в корне изменяется наука? Как быть, если оба процесса развиваются под неудержимым натиском новой германской действительности (aus der Unaufhaltsamkeit des Andrangs einer neuen deutschen Wirklichkeit)?». Изменение действительности влечет за собой изменение сущности студента, студенчества.
«Кто он, студент новой германской действительности?», спрашивает Хайдеггер и отвечает: студент больше не «академический бюргер», учеба теперь стоит под знаком трудовой и научной повинности (Arbeits- und Wissensdienst). Германский студент не наличествует, а находится в движении (очевидный намек на «тотальную мобилизацию»), этим определяется его бытие. Любопытно, что, развивая свою мысль, Хайдеггер не может обойтись без использования таких юнгеровских понятия, как «склад» (der neue Schlag), «атака» («нападение», Angriff), работа (Arbeit), «гештальт рабочего» (die Gestalt des Arbeiters). Он вспоминает старое различение между трудом умственным (Arbeiter der Stirn) и трудом физическим (Arbeiter der Faust) и задает слушателям и себе новый вопрос: «А не изменилась ли вместе с новой германской действительностью и сама сущность работы и рабочего?».
Ответ на этот вопрос также предлагается в духе Юнгера: рабочего нельзя сводить к экономическому измерению труда, понимать его всего лишь как «сословие». Далее Хайдеггер прямо интегрирует «Рабочего» в свою философию (т.е. фундаментальную аналитику Dasein) и, фактически противопоставляя его автора, славного фронтовика, «научному сообществу», заявляет: «Наше здесь-бытие (Dasein) начинает смещаться к другому способу бытия, характер которого я несколько лет назад определит как заботу, что, однако, было единодушно отвергнуто специалистами по философии. Недавно Эрнст Юнгер, исходя из творческого понимания Ницше и на основании опыта сражений военной техники Первой мировой войны, как раз указал на этот уже наметившийся способ бытия человека следующей эпохи через гештальт рабочего»[10].
Более того, «государство рабочего», существующее для Юнгера лишь как desideratum, Хайдеггер отождествляет с национал-социалистическим государством, а трудовой порыв германского студента объясняет вполне в духе идеологии «фёлькиш». Переходя собственно к процедуре имматрикуляции («Я обязываю вас следовать воле и делу нашего фюрера Адольфа Гитлера и т.д.»), Хайдеггер приводит ожидаемое «определение сущности»: «Новый германский студент есть рабочий»[11].
В 1934 г., уйдя с поста ректора, но оставаясь профессором философии Фрайбургского университета, Хайдеггер пытается сформулировать новую позицию по отношению к режиму. Теперь он размышляет о преодолении исторической эпохи, связанной с метафизикой воли, начинает видеть в современности крайнюю форму нигилизма. На это же время приходится и более интенсивное чтение «Рабочего».
Три автора выступают главными собеседниками Хайдеггера после ухода с поста ректора: Гёльдерлин, Ницше и Юнгер. Гёльдерлина Хайдеггер открыл для себя благодаря изданию Норберта фон Хеллинграта. Этот поэт важен для некогда порвавшего с католицизмом философа тем, что знает о конце христианства и своей роли посредника между богами и народом. Ницше важен тем, что воплощает последнее значительное слово в философии, в котором завершается (в смысле Vollendung, «исполнения») метафизика как история бытия. И тот, и другой были «любимчиками» новой культурной политики, «фюрер» даже подарил «дуче» полное собрание сочинений Ницше.
Однако Хайдеггер в более поздних лекциях второй половины 30-х – начала 40-х гг. скорее развенчивает образы официальной пропаганды и фактически превращает своих философских спутников в опасных для режима диссидентов. Он догадывается о том, что «воля к власти устроена так, чтобы не позволять действительному, которым она о-владевает, являться в той действительности, в качестве каковой она сама существует»[12], и все же спокоен, зная, что уже нельзя объявить сумасшедшим того, кто и так обращен к людям ночной стороной своего духа.
Несколько иначе дело обстоит с фигурой Юнгера, которого фрайбургский философ volens nolens должен был воспринимать как своего конкурента. Существенное различие между ними состояло в том, что второй в 1933 г. видел в национал-социализме революцию, которая должна была принести обновление, тогда как первый не только не верил в это, но и вполне осознавал всю катастрофичность «плебейской» диктатуры. В своей праворадикальной национал-революционной публицистике, да и в философско-историческом эссе «Рабочий» Юнгер оказался мудрее Хайдеггера — по крайней мере, политически. Читая и перечитывая «Тотальную мобилизацию», «Рабочего», «О боли», а затем и роман 1939 г. «На мраморных утесах», Хайдеггер не мог не признать «проницательности» Юнгера, не может не отметить поразительно точного характера его «описаний», диагноза. Но по сравнению с «писателем» Юнгером мыслитель Хайдеггер «умен» по-другому: он способен видеть то, чего Юнгер «не видит».
Юнгер описывает современность как техническую революцию, «эпоху масс и машин», набрасывает перспективу «мира работы» в планетарном масштабе и предсказывает господство «гештальта рабочего», который установит на расчищенном пространстве новую иерархию ценностей. Все это действительно отвечает мыслям Ницше о нигилизме и воле к власти. Вместе с тем известно, что Юнгер уже в первые годы нацистской диктатуры решительно дистанцируется от национал-социализма, осознавая роковое несоответствие новой политической реальности своим проектам «тотальной мобилизации» и «рабочего».
Хайдеггер же после 1934 г. совершенно иначе, чем Юнгер, понимает неспособность национал-социалистов и их «фюрера» придать эпохе новую форму, произвести переоценку ценностей. Оттого-то он не только претендует на подлинно философское прочтение Ницше, но и, в сущности, пытается показать, что его вера в национал-социализм имела более глубокие основания, чем юнгеровская дистанция. Здесь закономерно возникает вопрос, читает ли Хайдеггер «Рабочего», отталкиваясь от Ницше, или же наоборот, Ницше прочитывается через призму «Рабочего»[13].
Однозначного ответа получить нельзя, ибо взаимосвязь рецепции обоих авторов, в сущности, имеет герменевтический характер. Тем не менее важно понимать, что труд Эрнста Юнгера «Рабочий» значим для Хайдеггера именно потому, что, иначе чем Шпенглер, «позволяет сделать то, чего не смогла до сих пор сделать вся литература о Ницше, а именно: дать опыт сущего и того, как оно есть, в свете ницшевского наброска сущего как воли к власти»[14].
Так в чем же состоит опыт Юнгера, из чего исходит вопрошание Хайдеггера? Под рубрикой «Что Эрнст Юнгер видит» (Was Ernst Jünger sieht) он пишет: «Он видит сегодняшнюю действительность как волю к власти», ему лучше видно то, что в эпоху Ницше было еще плохо заметно, т.е. явления техники как «основного способа учреждения и обеспечения действительного как воли к власти»[15]. Но отношение автора к действительности заключается в позиции «героического реализма», которая отличается от продумывания и вопрошания.
«Холодное описание» и «точность» Юнгера суть не более чем часть действительного, его язык «субстанциален», «динамичен».
Чего Эрнст Юнгер не видит (Was Ernst Jünger nicht sieht). Юнгер не видит, потому что он всего лишь «описывает» (как Beschreiber): он не видит того, что «эпоха рабочего» есть лишь логическое завершение Нового времени. Эпохи «бюргера» и «рабочего» — не две разные эпохи, как представляется Юнгеру (заметим, не только ему, но и многим представителям философии кризиса), а принадлежат к одной и той же «метафизической эпохе». «Движение» упустило свой шанс преодолеть ее, и теперь окончательно восторжествовал нигилизм. «Имперская диктатура безоговорочного вооружения ради самого вооружения — а о чем еще, если не об этом говорит гештальт рабочего? — есть полное опустошение, искоренение возможности „мира“, более того, всякой истины бытия». Такой взгляд на «Рабочего» еще раз подтверждает тезис о том, что критика национал-социализма совпадает у Хайдеггера с критикой техники, которая в свою очередь соотносится с критикой метафизики и историей бытия. Вместе с тем под «имперской диктатурой» вполне может иметься в виду и диктатура пролетариата («коммунизм»).
Эрнст Юнгер в то же время выступает и как «мыслитель» (Ernst Jünger als «Denker»). Нововременное «мышление» метафизично и в завершении своего движения мыслит бытие как волю к власти. Всюду, где мыслится сущность этой действительности и из этого мышления понимается сущее, «мышление» есть «рассчитывание». Люди «рассчитывают», «планируя» и вычисляя планируемое только благодаря разбору «положения». Изображение и «описание», «рассмотрение» и наблюдение «ситуации» — существенный признак такого мышления.
Среди всех наблюдателей ситуации Эрнст Юнгер самый холодный и самый точный; потому что он располагает двумя вещами: 1. первоначальным опытом действительности в смысле метафизики Ницше. 2. способностью строго говорить о происходящем.
Этот «мыслитель» — современный (своевременный, zeitgemäß) «рассчитывающий мыслитель» (Rechner), который, вглядываясь в сущность бытия как воли к власти, безоглядно представляет отчет о существенных чертах своего «времени». Но это и все; ведь он вместе с тем остается в рамках «ценностного» мышления».
Заметки на полях «Рабочего» и других эссе Юнгера приоткрывают для нас любопытные особенности герменевтической работы Хайдеггера. Он «раскладывает» эссе с его «нестрогими» формулами на историко-культурные и философские составляющие, как хорошие комментаторы вычленяют в комментируемом труде различные параллели, аллюзии, скрытые цитаты и заимствования. В то же время установка Хайдеггера как читателя и интерпретатора, размыкающая «шифры» эссе в перспективе истории метафизики, позволяет распознать в «Рабочем» нечто большее, чем итог политической публицистики Юнгера конца 20-х гг., манифест национал-большевизма или просто некую социальную утопию. Разумеется, названные перспективы не лишены смысла и, более того, должны учитываться в свете последних публикаций[16], однако не менее интересно двигаться в предложенном Хайдеггером направлении. Тем более что историко-метафизическое прочтение «Рабочего» является, как мы уже сказали, наиболее серьезной и значимой из всех существующих интерпретаций главного теоретического труда Эрнста Юнгера.
Несмотря на то, что Юнгер был и всегда оставался для Хайдеггера (даже в 50-е гг., когда сам Юнгер отошел от технического оптимизма своего раннего творчества и создал концепцию «стены времени») прежде всего автором «Рабочего», можно утверждать, что он читал фактически все основные его произведения. Мы встречаем ссылки на ранние военные книги начала 20-х гг.: «В стальных грозах», «Борьба как внутреннее переживание», «Перелесок 125», «Огонь и кровь», а также на важные эссе «Тотальная мобилизация» (1930) и «О боли» (1934). В более поздних заметках 1939–40-х гг. упоминается новелла «На мраморных утесах». Кроме того, Хайдеггер хорошо ориентируется в актуальных культурных и политических тенденциях, постоянно проводит параллели не только с философской литературой (что, в общем-то, естественно), но и с современной художественной литературой, политической публицистикой и т.д. Например, фронтовая проза Юнгера сравнивается с «Румынским дневником» (1924) Ханса Кароссы или рассказом «Оставленный пост» (1935) Фридриха Франца фон Унру, а отдельные пассажи из «Рабочего» рождают отсылки к статьям Вальтера Ратенау и В.И. Ленина.
Ниже мы приводим перевод некоторых пометок Хайдеггера на полях личных экземпляров «Рабочего» и других эссе Э. Юнгера[17].
Замечания к историко-культурному контексту.
К 3-му изданию, c. 27 (78) «Здесь немецкое юношество узрело бюргера в его конечном, предельно откровенном облике, и здесь же, в лучших своих воплощениях – солдата и рабочего, оно немедленно заявило о своей причастности восстанию, в чем нашло выражение то обстоятельство, что в этом пространстве бесконечно более желанно быть преступником, нежели бюргером…». Ср.: фон Заломон, «Вне закона»[18].
Там же: «Что надлежит увидеть, так это наличие диктатуры экономической мысли самой по себе, охватывающей своим кругом всякую возможную диктатуру и ограничивающей ее в принятии мер». Экономика – наша судьба[,] Ратенау[19]
С. 40 (97): «Одно из средств подготовки к новой, проникнутой большей отвагой жизни, состоит в уничтожении оценок освободившегося и ставшего самовластным духа, в разрушении той воспитательной работы, которую провела с человеком бюргерская эпоха». Плоть и жизнь противник духа[20]
С. 66 (130) «Единственно возможный наследник пруссачества, рабочие, не исключают, однако, элементарное, а включают его [Ср. «Прусский социализм» Шпенглера, т.е. Ницше]; они прошли через школу анархии, через разрушение старых уз, и поэтому должны осуществлять свое притязание на свободу в новом времени, в новом пространстве и через новую аристократию».
С. 240 (354) «Можно рассматривать эти революции как некое продолжение войны, равно как и война может быть истолкована как очевидное начало великой революции». Ленин
С. 291 (420) «В этом контексте проясняются современные открытия общности интересов, геополитических пространств и возможностей федерализма, в которых следует видеть наступление на структуру национального государства и попытку конструктивной подготовки имперских пространств». Германия — Россия.
Теперь перейдем, собственно, к замечаниям относительно метафизики гештальта.
Понятие гештальта, вводимое Юнгером под влиянием своих лейпцигских учителей философии Г. Дриша и Ф. Крюгера, рождает у Хайдеггера (который, естественно, ничего не знает о философской школе Юнгера) цепочку ссылок на «Волю к власти» Ницше, «Учение о свете» Гёте, аристотелевскую идею перводвигателя, ее интерпретацию в христианском богословии и, наконец, возвращает к новоевропейской философии в лице Лейбница. Сравнение «гештальта рабочего» с пра-растением Гёте и идеей Платона станет впоследствии фундаментом хайдеггеровской интерпретации (ср. манускрипт 1954 г. «Гештальт» и статью 1955 г. «О „линии“», позднее опубликовано под названием «К вопросу о бытии»).
Там же: «Иерархия в царстве гештальта определяется не законом [ср. с. 49] причины и следствия, [ср. Н. В.к.в., № 633 сл.] а законом иного рода – законом печати и оттиска [знание этого — основное условие любого философского и прежде всего метафизич. мышления, ср. различение бытия и сущего!; c. 296.; ср. c. 221 «природа»; Платон!]; и мы увидим, что в эпоху, в которую мы вступаем, очертания пространства, времени и человека сводятся к одному-единственному гештальту, а именно, к гештальту рабочего.»: ср. с. 196; Г. «первообраз» ср. c. 221.
И далее: «В гештальте заключено целое, которое включает больше, чем сумму своих частей, и которое было недостижимо в анатомическую эпоху»: Целостность и [?]-связь, то есть уже метафизика сущности.; гештальт-теория и ее разновидн. Ср. Крюгер / Лейпц. Кёлер, фон Вайцзеккер[21].
С. 32 (87) «С того мгновения, как переживание облекается в форму гештальтов, гештальтом становится все. Поэтому гештальт – это не новая величина, которую следовало бы открыть в дополнение к уже известным, но с того момента, когда глаза раскрываются по-новому [с. 39], мир является как арена действия гештальтов и их связей». Ницшево переворачивание платониз.
Комментируя далее фигуру «героического реализма», Хайдеггер опять-таки немедленно устанавливает соответствия с мыслью Ницше: «героический реализм» — «Веселая наука», № 268: «Что делает героическим? — Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и своей величайшей надежде». Выражение Юнгера «моральная схема коррумпированного христианства» возводится к формуле Ницше «платонизм для народа».
С. 47 (106) «Один из маневров бюргерской мысли сводится к тому, чтобы наступление на культ разума провозгласить наступлением на сам разум и благодаря тому отмахнуться от него как от чего-то неразумного». Разум как явление воли к власти.
С. 148 (232–233) «…Нивелировка есть не что иное, как реализация низшей ступени, обоснование мира работы. Поэтому процесс жизнедеятельности сегодня по преимуществу пассивен, страдателен. Однако чем дальше идет разрушение и преобразование, тем с большей определенностью распознается возможность нового построения – построения органической конструкции». Все это то же самое, что и мир Ницше-Шпенглера — только вместо негативного она носит насильственно-позитивный характер.
С. 211 (316) «Ибо та же самая власть, которую искусство государственного управления репрезентирует посредством господства, искусством как таковым обнаруживается посредством оформления». Принцип «культурной пропаганды»!
Более поздние замечания к 4-му изданию носят более оценочный, жесткий и ироничный характер. Например:
С. 53 (113) «Отпала необходимость вновь заниматься переоценкой ценностей — довольно и того, чтобы видеть новое и участвовать в нем». Пожалуйста, г-н Юнгер!
Хайдеггер ставит автору «Рабочего» в упрек, что тот мыслит совершенно в духе Нового времени, не по-гречески, например, когда говорит о «типе» как «носителе», основе. Ведь на самом деле здесь кроется «субъект», который выступает как основание бытия, отмечается в маргиналиях. «Гештальт рабочего» посредством техники опустошает весь земной шар, связь техники и вооружения очевидна. Воля к власти предполагает в качестве своих условий современную технику и бездумность. «В. к в. как бытие — это не общий род по отношению к сущему; так считает только метафизика, в которой Юнгер увяз по уши».
С. 71 (136) «Глубочайшее счастье человека состоит в том, что он приносится в жертву, а высочайшее искусство приказа – в том, чтобы указывать цели, достойные жертвы». Какую цель может иметь в.к.в., кроме себя самой? Достойная ли это цель? И вообще цель ли это? Или бессмысленность сама по себе?
Как мы уже видели на примере речи 25 ноября 1933 г., Хайдеггер склонен увязывать мысль Юнгера с собственной философией «Бытия и времени». Например:
С. 78 (144–145) «В преобладании, в избытке выдает себя связь с гештальтом, – связь, которая во временном измерении воспринимается как отношение к будущему». Б.и.в.
В остальном Юнгер — это «литератор», homo militaris, который «везде говорит на языке докладов вермахта». Когда он в одном месте «Рабочего» воспевает пулемет, который, в отличие от «систем духа», «нельзя опровергнуть», или ставит выверенные движения техника выше интеллектуальных игр, Хайдеггер комментирует: «Почему же Юнгер пишет в год по книге, вместо того, чтобы по меньшей мере помолчать?».
Итак, несмотря на проскальзывающее то тут, то там менторское и даже пренебрежительное отношение к Юнгеру, хайдеггеровская критика все же бьет в цель: Юнгер не понял того, что имел в виду Ницше под волей к власти. Он думает, будто власти еще только нужно добиться, однако это «бессмыслица». «Воля к власти подразумевает не стремление к тому, чего у кого-то пока еще нет», но «означает: повелевать властью (т.е. осуществлением господства) — править ее осуществлением (Vollzug)». Хайдеггер, как бы вспоминая о собственной иллюзии, спрашивает, не означает ли «любая революция как переворот» еще большее «затягивание» (Verstrickung) в этот процесс? Все это подталкивает к заключению, что философ, выявляя укорененность концепций «тотальной мобилизации» и «рабочего» в новоевропейской метафизике субъекта, на самом деле критиковал собственную более раннюю философскую позицию.
Переход, «поворот» окончательно завершился в манускрипте 1936–1938 гг. «К философии (О событии)», и чтение Эрнста Юнгера, несомненно, стало важнейшей вехой на этом пути.
Наконец, было бы несправедливо не сказать о том, что по-настоящему сближает двух авторов. Конечно, известная дистанция между «философом» Хайдеггером и «писателем» Юнгером едва ли могла быть преодолена — даже тогда, когда после Второй мировой войны бывшие «консервативные революционеры» начали встречаться и переписываться, одновременно читали Гёльдерлина, обсуждали опыт «лесных троп» и с глубоким скепсисом оценивали процесс медиализации демократического общества Германии.
Однако от внимательного читателя этих заметок Хайдеггера о Юнгере 1934–1954 гг. не укроется взаимосвязь, взаимообусловленность поэтического наблюдения и философского вопрошания, иначе говоря, зрения и мышления. Неслучайно Хайдеггер из всех поздних сочинений Юнгера больше всего ценил его эссе «Тонкий охотник» (Subtile Jagden. Stuttgart: Klett, 1967), ставя эту книгу энтомологических наблюдений в один ряд с «Рабочим». В языке просвечивает истина бытия — вот, пожалуй, подлинная точка соприкосновения обоих авторов, столь важных для понимания немецкой мысли XX века.
Статья написана при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Эрнст Юнгер и консервативная революция»), проект № 07-03-00287а.
[1] Речь идет об ответе Хайдеггера на эссе Юнгера «Через линию» (1950): Heidegger M. «Über «Die Linie» // Freundschaftliche Begegnungen. Festschrift für Ernst Jünger zum 60. Geburtstag. Hrsg. von. A. Mohler. Frankfurt a. M., 1955. S. 9–45. С небольшими изменениями (добавлено короткое предисловие) статья переиздана под названием «Zur Seinsfrage» в: Heidegger M. Wegmarken. GA, Bd. 9. Frankfurt a. M., 1967. Об этой знаменитой дискуссии см. исследования Г. Фигаля, в частности: Figal G. Der metaphysische Charakter der Moderne. Ernst Jüngers Schrift Über die Linie (1950) und Martin Heideggers Kritik Über «Die Linie» (1955) // Müller H.-H./Segeberg H. (Hrsg.) Ernst Jünger im 20. Jahrhundert. München, 1995. S. 181–197.
[2] Эти предположение, обретшие теперь опору в текстах, делались уже не раз. См., напр.: Михайловский А.В. Значение языка «Рабочего» для хайдеггеровской критики метафизики // Историко-философский ежегодник’ 2001. М.: Наука, 2003. С. 218–248; Seubold G. Martin Heideggers Stellungnahme zu Jüngers «Arbeiter» im Spiegel seiner Technikkritik // Titan Technik. Hrsg. von Friedrich Strack. Würzburg: Königshausen & Neumann, 2000.
[3] На самом деле речь идет о двух письмах Хансу-Херманну Гроотхоффу, отправленных из Мескирха на фронт в ноябре 1939 г.
[4] Jünger E. Der Arbeiter. Herrschaft und Gestalt. Hamburg, 1932.
[5] Jünger E. Blätter und Steine. Hamburg, 1934.
[6] Jünger E. Über die Linie // Anteile. Martin Heidegger zum 60. Geburtstag. Frankfurt a. M., 1950. S. 245–283.
[7] См.: Vietta S. Heideggers Kritik am Nationalsozialismus und an der Technik. Tübingen, 1989.
[8] Heidegger M. Das Rektorat 1933/34. Tatsachen und Gedanken. Frankfurt a.M., 1983.
[9] Heidegger M. Der deutsche Student als Arbeiter. Rede bei der feierlichen Immatrikulation. 25. November 1933 // Reden und andere Zeugnisse eines Lebensweges. 1910–1976. GA, Bd. 16. Hrsg. v. H. Heidegger. Frankfurt am Main, 2000. S. 198 ff. Ср. также речи «Wehrdienst der Freiburger Studentenschaft», «Arbeitsdienst und Universität».
[10] Ibid. S. 205.
[11] Ibid. S. 206.
[12] Heidegger M. Wegmarken. 3., durchges. Aufl. Frankfurt a. M., 1996. S. 390.
[13] Этим вопросом, в частности, задается и Петер Травни: Trawny P. Heidegger und «Der Arbeiter». Zu Jüngers metaphysischer Grundstellung // Figal G., Knapp G. (Hrsg.) Verwandschaften: Jünger-Studien (Bd. 2). Tübingen: Attempto-Verlag, 2003. S. 74–91.
[14] Heidegger M. Wegmarken. S 391.
[15] Напомним юнгеровское определение техники, принимаемое Хайдеггером: «Техника есть мобилизация мира гештальтом рабочего».
[16] См., напр.: Jünger E. Politische Publizistik. 1919–1933 / Hrsg. v. Sven Olaf Berggötz. Stuttgart: Klett-Cotta, 2001. (Рецензия Г. Хайдаровой в: НЛО, 2003, № 2 (60). С. 396–399.)
[17] Мы воспроизводим формат немецкого издания: цитаты взяты в кавычки и выделены курсивом; подчеркивания и комментарий после цитаты принадлежат Хайдеггеру, внутри цитаты комментарий заключен в квадратные скобки; в остальных случаях квадратные скобки обозначают вставки издателя. Первая цифра означает номер страницы третьего и (ниже) четвертого издания «Рабочего»; вторая цифра в круглых скобках — номер страницы русского издания: Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт; Тотальная мобилизация; О боли; Из переписки по поводу «Рабочего» / Пер. с нем. и послесл. А.В. Михайловского, пред. Ю.Н. Солонина. СПб.: Наука, 2000.
[18] Salomon E. v. Die Geächteten. Berlin, 1930. Эрнст фон Заломон (1902–1972) был членом фрайкоров (Freikorps), отсидел пять лет за соучастие в покушении на В. Ратенау, затем публиковался в редактируемых Э. Юнгером национал-революционных журналах и сборниках. В первом романе автора «Вне закона», сразу ставшего бестселлером, описывается жизнь фронтового поколения немцев, не принявшего Веймарскую республику и связавшего свою судьбу с праворадикальными «патриотическими» организациями вроде «Организации Консул» (O.C.).
[19] Rathenau W. Von kommenden Dingen. Berlin, 1917. Речь идет о влиятельнейшем германском публицисте и политике еврейского происхождения Вальтере Ратенау, убитом в Берлине 24 июня 1922 г. террористами Керном и Фишером.
[20] Здесь Хайдеггер очевидно отсылает к известной работе философа жизни Людвига Клагеса «Дух как противник души» (Der Geist als Widersacher der Seele. 3 Bde., 1929–32).
[21] Krueger F. Komplexqualitäten, Gestalten und Gefühle. München, 1926; Köhler W. Psychologische Probleme. Berlin, 1933. Weizsäcker V. v. Der Gestaltkreis. Theorie der Einheit von Wahrnehmen und Bewegen. Stuttgart, 1940.
______
Проект Русская Idea осуществляется на общественных началах и нуждается в финансовой поддержке своих читателей. Вы можете помочь проекту следующим образом:
Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)
Реквизиты банковской карты:
— счет 40817810540012455516
— БИК 044525225
Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com
Яндекс-кошелек — 410015350990956
