В 1920-е годы, после революции, которая перевернула Россию и выплеснула на поверхность общественной жизни много пены, огромную популярность, особенно в среде коммунистической молодежи, приобрели теории, релятивистски прочитывавшие марксизм. Так, литературоведы-социологизаторы вроде академика Фриче с очень большим пылом доказывали, что Пушкин в силу своей классовой принадлежности был выразителем интересов дворян-крепостников, а, значит, и стихи его пронизаны идеологией крепостничества и служат идеализации помещичьего быта, то есть объективно подготавливают почву для возвращения белых во главе с интервентами. А деятели Пролеткульта вроде поэта Алексея Гастева убеждали всех, что только пролетарий, чьи руки помнят рычаг заводского станка, может воспеть счастье свободного труда, иными словами, создать истинную пролетарскую культуру.
Отсюда вывод: Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского нужно сбросить с революционного дредноута советской современности: вопрос лишь в том, как это сделать, сразу, как советовали Гастев и Кирилов или немного поучившись у них формальному совершенству, как призывал более эрудированный и культурный Александр Богданов.
Много усилий пришлось потратить защитникам классических ценностей в лице Михаила Лифшица и его «течения», чтобы развенчать интеллектуальное убожество этих вульгарно-социологических теорий и отстоять тезис о народности искусства и о безотносительной художественной ценности произведений национальной классики. И это их заслуга в том, что у нас на полках стоят «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени», а не опусы Гастева, Кириллова и Богданова.
Вероятно, появление такого рода явлений в послереволюционные годы – это закономерность, даже если эта революция с приставкой «контр». В 1991 году распался Советский Союз. На свет появилась Российская Федерация – теперь уже капиталистическое государство, встроившееся в систему мирового капитализма, правда, не на тех правах, о которых сначала мечтали, но не в этом суть. Через несколько лет социального хаоса, который больше напоминал «холодную гражданскую войну», новое революционное государство, наконец, стабилизировалось и окрепло. И тут-то на исторической сцене появляются молодые идеологи либеральной контрреволюции. Теперь они уже называют себя не радикальными коммунистами, а национал-демократами. Они не скрывают своей радости от того, что Советский Союз распался, но не только из-за своего антисоциализма, а еще и из-за того, что СССР был многонациональным государством.
Каждый год, 19 августа, в день неудавшегося путча 1991 года, открывшего путь к развалу СССР, один из их идеологов в электронной газете «Взгляд» печатает прочувствованную статью, в которой доказывает, что бедный русский народ, вознесённый большевиками до государствообразующего народа второй сверхдержавы мира, мучился и томился в «советской тюрьме народов» и кормил почем зря разных «неблагодарных инородцев». Постсоветская Российская Федерация гораздо ближе к его идеалу русского государства, и он очень рад, что Борис Ельцин избавил Россию от Средней Азии и Закавказья (тот факт, что как раз после того, как избавил, Средняя Азия и Закавказье ринулись в российские мегаполисы, а до этого они все таки в основной массе сидели в своих республиках, сдерживаемые системой прописки, этот идеолог осознать не желает).
Но я сейчас не об этом, а о том, что эти националисты-антикоммунисты подозрительно напоминают интернационалистов и коммунистов 20-х годов, тех самых, которые собирались сбрасывать Пушкина и Лермонтова и видели в Толстом идеолога помещичьего хозяйства, становящегося на рельсы капиталистической торговли. Чем же? – спросит меня читатель.
И я отвечу: релятивизмом мировоззрения.
***
Я живу в одной из национальных республик России. Состав населения здесь в этническом отношении очень пестрый, круг гуманитарной интеллигенции довольно узок, как это часто бывает даже в русской в провинции. Поэтому представители противоположных взглядов работают в одних учреждениях, печатаются в одних газетах и журналах, учатся и преподают в одних вузах и часто сталкиваются и потому не могут не спорить.
В самом начале 2014-го, когда конфликт на Донбассе только разгорался и никто еще не помышлял о независимых республиках (требования ограничивались лишь федерализацией Украины), на моих глазах в «курилке» местной Академии наук схлестнулись идеологи двух национальных движений – русского и башкирского. Назовем их Сократ и Горгий, хотя, как понимаете, имена эти условные, и на самом деле их звали Азат и Женя.
«Но ведь вы сами, русские националисты, постоянно кляли нас, башкир, за то, что мы за федеративное устройство России и возмущаемся, когда принцип федерализма ущемляют?» – кипятился Сократ, то есть Азат. «Вы ведь сами говорили, что Россия должна быть унитарным государством и никаких нацреспублик в ней быть не должно – только Уфимский край и Казанский край?»
«Да» – с достоинством согласился Горгий, то есть Женя. «А теперь вы же требуете от украинцев, чтоб они отказались от унитарного государства, ввели федерацию и создали автономные Донецкую, Харьковскую и Одесскую республики со вторым русским языком». «Да» – снова сказал его собеседник.
«Но как же так?» – возмутился башкирский «Сократ». – Ведь одно из двух: либо унитаризм, либо федерализм наилучшая модель. Возможно, конечно, третье, когда по каким-то причинам федерализм негоден, но вы сами признаете, что здесь ситуации симметричные: на Украине есть регионы с компактным проживанием русских, поэтому там и нужны русские автономные республики. А у нас регион с компактным проживанием башкир и татар…».
«Можешь даже не продолжать – прервал его «Горгий»-Женя и сказал фразу, после которой вы поймете, почему я назвал его Горгием: «Мы, националисты, отрицаем универсальные, для всех годящиеся ценности и решения. Для нас благо то, что приносит пользу нашей нации. Выгодно русским, чтоб Россия была унитарным государством и башкиры и татары не имели своих республик, мы за унитаризм. Выгодно русским, чтоб на Украине существовали русские республики на востоке – мы за федерализм».
И тут для меня многое прояснилось. Действительно, наши националисты – релятивисты. Они отстаивают не истину, добро и справедливость для всех, а только для себя, для русских. Со всеми остальными они считаться не желают, будто их и нет совсем. Так, возникновение в национальных республиках России в 1990-е годы этнократических режимов они осуждают, ведь в те времена в тех же Татарии и Башкирии русские, действительно, испытывали ощутимую дискриминацию. Для того, чтобы занять высокую должность в госаппарате нужно было быть лицом титульной национальности[1].
Даже в Конституциях этих «суверенных регионов» было записано, что республики – результат самоопределения башкирского и татарского народов. А молодые националисты на площадях при раннем Ельцине скандировали: «Башкирия для башкир!», «Татария для татар!» и «Русские – в Рязань!»
И я вполне разделяю возмущение моих русских друзей. Дискриминация, безусловно, зло. Но проблема в том, что новоявленные русские националисты, справедливо осуждая дискриминацию русских, совершенно тоже самое готовят для других народов. Они заявляют, что Россия должна быть для русских, что в Конституции России должно быть записано, что она – государство русской нации, что в этом государстве русские должны иметь привилегии, потому что русские должны помогать русским, что – давайте называть вещи своими именами! – представители других народов получат право жить в такой России только при условии ассимиляции.
Иначе говоря, они хотят превратить всю Россию в нацреспублику, напоминающую рахимовскую Башкирию или шаймиевскую Татарию, но при этом они …. искренне критикуют порядки в рахимовской Башкирии и шаймиевской Татарии.
Причина же такой непоследовательности проста: в первых двух случаях титульными этносами были нерусские, а в последнем должны стать русские, а для русского националиста нет блага вообще и хорошо все, что хорошо для русской нации. И зачастую эти люди называют себя христианами, провозглашают высокие духовные ценности и ругают «безбожников-большевиков» за то, что те говорили: «нравственно все, что хорошо для дела пролетариата».
Честное слово, провинциальный Горгий-Женя последовательнее своих столичных идеологических руководителей…
***
Еще наши националисты любят подсчитывать: сколько инородцев было в элите Российской империи и СССР (кстати, могу засвидетельствовать, это не только свойство русских националистов, башкирские например, постоянно выискивают: кто «истинный башкир», а кто «ложный», то есть втершийся в доверие татарин?). В их статьях и книгах вы можете найти подкрепленные статистикой утверждения, что Российская империя не была русским государством, потому что в ее высших слоях было множество немцев, а Советский Союз – из-за обилия в руководстве евреев, прибалтов, кавказцев, украинцев.
При этом так же как социологизаторы 20-х годов отказывались признавать, что дворянин может быть выразителем мировоззрения крестьянства или пролетариата, и наши националисты отказываются соглашаться с тем, что грузин Сталин мог даже лучше выразить дух русского народа, чем русский Власов или Краснов (про евреев-большевиков, которые могли быть движимы логикой русской истории я уже не говорю, эта мысль настолько сложна, что боюсь, погрузит кое кого из моих оппонентов в когнитивный ступор). Но ведь здесь, кстати, и кроется вся суть дела!
***
Константин Леонтьев, как известно, однажды заметил, что чем дальше идет по пути политического национализма тот или иной народ, тем меньше в его культуре, собственно, национального, оригинального, когда-то отличавшего его от других народов этой же группы, и тем ближе этот народ к сомнительному «идеалу» «серого» общеевропейца.
Еще в начале XIX века во Франции, выехав за несколько десятков верст от Парижа, можно было найти области, где совершенно не говорили по-французски, там проживали разнообразные малые народности, еще оставшиеся от этнически пестрого Французского королевства. Ко второй половине того же века всеобщее образование, развитие коммуникаций и ассимиляционная политика республиканского государства сделали свое: бывшие гасконцы и бретонцы заговорили по-французски и стали мало чем отличаться от французов (особенно в городах), но при этом и сами французы перестали быть столь яркими живописными, характерными, превратились в усредненных господ во фраках и цилиндрах, каковых можно встретить в любой стране Европы…
Леонтьева столь напугало его открытие, что он даже написал книгу об этом, знание ее входит в «культурный набор» интеллектуала-националиста, но, увы, как гласит русская поговорка: «Не в коня корм».
Почему же так происходит? Один нерусский философ, имя которого русские националисты упоминать не любят, сказал однажды, что свобода – это человеческое качество, и поэтому ошибаются либералы, считающие, что свободным можно быть только вне общества, напротив, все человеческие качества открываются у человека лишь в обществе.
Тут та же самая логика: националисты думают, что чем более национально-однородным будет государство, тем лучше для развития этой нации, но это заблуждение: национальные особенности проявляются и развиваются только через общение с другими народами, причем, речь идет не о редком общении в ходе туристических поездок, а о каждодневном, что предполагает сосуществование на одной территории разных народов и этнических групп.
Крайняя форма этого феномена: случай, когда это культурное взаимодействие приводит к тому, что представитель одного народа настолько напитывается энергиями другого, что становится выразителем его интенций. Так появляются русский поэт Борис Пастернак или русский политик Иосиф Джугашвили. И наоборот, реализация идеала националистов – моноэтнического государство ведет к культурной усредненности, потому что характерные черты народа тут не могут раскрыться, нет того зеркала, в котором народ мог бы увидеть, рассмотреть и понять себя. Поэтому форма государственности, наиболее благоприятная для развития национальной культуры – многонациональное государство или империя, наименее же благоприятная – национальное моноэтничное государство, реализация идеала наших буржуазных и проевропейских национал-демократов.
А как же быть с релятивизмом националистов? Он тоже вполне закономерен. Владимир Соловьев писал в статье «Общий смысл искусства»: «Когда частный или единичный элемент утверждает себя в своей особности, стремясь исключить или подавить чужое бытие, когда частные или, единичные элементы порознь или вместе хотят стать на место целого, исключают и отрицают его самостоятельное единство, а чрез то и общую связь между собою … все это: и исключительное самоутверждение (эгоизм), и анархический партикуляризм … мы должны признать злом. Но то же самое, перенесенное из практической сферы в теоретическую, есть ложь. Ложью называем мы такую мысль, которая берет исключительно одну какую-нибудь из частных сторон бытия и во имя ее отрицает все прочие…»
Под ложью здесь имеется в виду, естественно, относительная истина, а под злом – относительное добро, целое же – это абсолютная истина и абсолютное добро. Релятивизм появляется тогда, когда мы отвергаем общие, для всех пригодные и предназначенные истину и добро, ради партикулярных истины и добра: лишь для своего класса, или лишь для своего народа. Так появляется вульгарный узколобый коммунизм, не способный даже подняться до лицезрения высшей красоты, которой напоены классические произведения искусства, так появляется узколобый национализм, также не способный поднять до лицезрения высшего, всемирно-исторического предназначения своего народа, без чего невозможно проникнуть в тайну его подлинной самобытной культуры (а не буржуазного «новодела»-эрзаца).
И ведь этот коммунист стремился к справедливости, а получает в итоге ту же несправедливость, только перевернутую с ног на голову, а националисты стремился к свободному развитию своего народа, а получает его вырождение в удушающей атмосфере космополитизма.
Давайте называть вещи своими именами. Национализм наших русских националистов антирусский и вообще антинациональный (так же как национализм татарских националистов – антитатарский, якутский – антиякутский и т.д.).
Реализация их идеала – замкнутого русского государства не только будет сопровождаться кровью и войнами. Беда еще в том, что даже если такая «Россия для русских» и возникнет и все другие народы будут либо изгнаны либо ассимилированы, это приведет лишь к деградации и оскудению самой русской культуры, к превращению русских в какую-нибудь разновидность усредненных общеевропейцев вроде современных шведов, едва не лучше знающих английский, чем свой родной язык. Произойдет то, чего так опасался великий русский философ культуры Константин Леонтьев…
Есть, впрочем, и другой путь. Релятивисты-социологизаторы 20-х отступили, и государство взяло на вооружение лифшецевскую концепцию «народности искусства», когда и само советское общество изменилось и на место классовому обществу с нэпманами и пролетариями пришел единый и по сути бесклассовый (но имеющий при этом своеобразную новую сословность) советский народ. Русские и нерусские национализмы 90-х и нулевых тоже схлынут и забудутся, если нам удастся пересобрать российскую, а может даже и шире – постсоветско-евразийскую цивилизацию на новых, устраивающих всех началах.
[1] Я намерено упрощаю ситуацию, потому что на самом деле там был не национализм, а трайбализм, но сейчас это не важно.
