16 февраля в Севастополе состоялось событие, радостное для коллектива сайта Русская Idea (Борис Межуев, Василий Ванчугов, Моргана Девлин и автор этих строк): конференция в севастопольском филиале МГУ им. М.В. Ломоносова. Она была организована нашей группой при участии самого Филиала и содействии севастопольского сайта Форпост.
Это событие стало для нас радостным по нескольким причинам. Во-первых, конференция была посвящена осмыслению одного из ключевых позитивных явлений современной русской истории, а именно – «Русской весне», начало которой положил народный сход-митинг в Севастополе 23 февраля 2014 года. При этом мы не замахивались на осмысление всего феномена «Русской весны», а поставили перед собой конкретную задачу – поговорить именно о 23 февраля 2014 года в Севастополе, оценить значение этого дня для всей «Русской весны», для возвращения Крыма и Севастополя в состав России и – в более широком контексте – для большой русской истории.
Нужно отметить еще и другое, важное лично для нас обстоятельство: на севастопольской земле произошло возобновление работы нашего историко-теоретического семинара – интеллектуального клуба Русской Idea, сложившегося в первой половине 2017 года вокруг проблемы множества исторических альтернатив, возникавших в ходе революции 1917 года. Не по нашей воле заседания этого клуба оборвались в середине 2017 года и не получили продолжения ни во второй половине этого года, ни позднее.
Среди участников севастопольской конференции были члены общественной редакции нашего сайта (Аркадий Минаков, Станислав Смагин), наши постоянные авторы РI и участники круглых столов 2017 года (Фёдор Гайда, Александр Чудинов), а также те, кто так или иначе поддерживал проект в разные периоды его существования (Александр Репников, Модест Колеров). И нам показался знаковым тот факт, что после длительных дискуссий об одном из самых разрушительных событий новейшей российской истории – революции 1917 года – мы собрались обсуждать «революцию во имя порядка». Так Борис Межуев предложил назвать севастопольские события 23 февраля 2014 года.
В-третьих, несмотря на то, что обсуждение касалось совсем недавнего исторического события, относительно которого даже в лояльной среде имеются разные точки зрения, нам удалось выдержать научный формат. Доклады и дискуссия носили преимущественно академический характер, и мы в целом добились органического сочетания севастопольских коллег: историка (и депутата Законодательного собрания) Вячеслава Горелова и юриста (и вице-спикера Законодательного собрания) Александра Кулагина, – и гостей города, хотя это сочетание не было лично для меня как модератора совсем уж беспроблемным.
Впрочем, многие жители Севастополя, смотревшие заседание в прямом эфире, выражали в комментариях недоумение – почему за круглым столом в подавляющем большинстве собрались люди не местные, а «залетные», и почему нет медийно известных людей, начиная от Алексея Чалого, заканчивая публицистом Максимом Шевченко. Признавая эти недоумения во многом справедливыми и во всяком случае понятными, лучше всего ответить откровенно: именно таков был наш замысел, мы не хотели политизировать научную дискуссию, но мы совсем не против обсуждать «русскую весну» и в другом формате с большим участием севастольцев-непосредственных участников событий. Напротив, мы надеемся, что такое обсуждение сможет состояться в будущем.
В-четвертых, 6-часовое заседание оказалось интересным всем участникам и большей части зрителей, хотя, конечно, в зале далеко не все выдержали 6 часов напряженной дискуссии. Лично я не услышала ни одного негативного отзыва по завершении нашего собрания, все негативные отклики шли из соцсетей со стороны людей, которые, тем не менее, просмотрели все 6 часов трансляции.
И именно по причине достаточно высокой степени позитивной реакции на нашу конференцию, я позволю себе высказаться, скорее, критически в ее адрес – что мне, как одному из организаторов (наряду с Борисом Межуевым и Станиславом Смагиным), думаю, позволительно и даже полезно в порядке саморефлексии.
Первое впечатление связано с тем обстоятельством, что значительная часть присутствовавших согласилась с определением событий 23 февраля 2014 года в Севастополе как «революции». Хотя, на мой взгляд, это не самый удачный термин, и я в тайне надеялась, что наше собрание, состоявшее в основном из людей государственнических, консервативных взглядов, коллективно от него откажется. И хотя мнения участников конференции и разделились, другой, столь же емкой дефиниции не родилось.
Включая изначально этот термин в постановку проблематики конференции, мы шли за терминологией самих участников севастопольских событий, которая отразилась и в книге воспоминаний, выпущенной коллективом во главе с Вячеславом Гореловым в 2015 году под откровенным названием «Чегевара прилетает утром. Воспоминания сепаратистов», и в его же докладе на нашей конференции. Спустя несколько дней после нашей конференции Вячеслав Горелов еще раз подтвердил, что действительно считает народный сход-митинг на площади Нахимова города Севастополя 23 февраля 2014 года «революцией» – в программе «Федеральное значение» на 1-м севастопольском канале.
Учитывая, что остальные участники событий, вплоть до народного мэра Севастополя, участвовавшего в этой же передаче, и в других своих выступлениях (интервью РИА-Новости к 5-летию «русской весны», фильм «Русская весна. Неизданное») не предлагают каких-то иных терминов (изредка мелькает «народное восстание»), можно считать, что на конференции мы оказались под влиянием, как принято говорить в исторической науке, языка объекта своего анализа.
Однако необходима рефлексия, причем не только по поводу этого языка, но и в целом – по поводу комплекса свидетельств, появившихся к 5-летию «русской весны» в публичном пространстве. Свидетельства «из первых уст» – ценный исторический источник, но все же не объяснительная модель исторических процессов.
Кроме того, если рассматривать данные конкретные свидетельства в качестве объяснительной модели, мы будем вынуждены признать – перед нами практически группа заговорщиков, много лет вынашивавшая планы по возвращению Севастополя в состав России, сделавшая довольно много для реализации этих планов и воспользовавшаяся удачным стечением случайных обстоятельств в 2014 году. При сохранении такого подхода, абстрагируясь от общего героического контекста произошедших тогда событий, беспристрастная историческая научная логика не сейчас, так спустя десятилетия, поместит героев «русской весны» где-то в одном ряду с русскими декабристами, итальянскими карбонариями, греческими гетериотами.
Если руководствоваться только набором воспоминаний участников событий, то на первом плане оказывается личность и ее ближайшее окружение. Ни в коем случае не умаляя действительное значение этой личности (и не отрицая роль личности в истории вообще), стоит в то же время признать, что за такой трактовкой не видно большого исторического нарратива, исторического процесса как такового, который, как не совсем бессмысленно учили классики марксизма-ленинизма, всегда складывается из сочетания объективных и субъективных факторов. И в целом понятно, что большой исторический контекст у севастопольских событий 23 февраля 2014 года есть.
И вот с выявлением и описанием всего комплекса факторов – и объективных, и субъективных, с построением исторически и научно обоснованной объяснительной модели «русской весны» на данный момент всё обстоит не так просто. И дело не в тех или иных политических контекстах, которые так или иначе возникают вокруг «русской весны». Начиная от шквальной критики в адрес ее героев в текущей политической жизни Севастополя, заканчивая полуофициальной (или уже почти официальной) трактовкой «вежливых людей» как движущей силы «возвращения Севастополя и Крыма в состав России».
Как мне представляется, наша конференция натолкнулась на более существенное препятствие, чем политические контексты – на препятствие методологическое: трудность, если не полная невозможность, совмещения государственнической трактовки русской истории с признанием факта «позитивной революции». О чем я в своем вступительном слове и сказала – как совместить исходное государственничество, причем в консервативной его трактовке, и революцию, которая хоть и во имя порядка и пусть даже всего лишь революция «по форме, а не по содержанию» (слова Вячеслава Горелова), но всё же – революция?
По сути, прямо о позитивной функции революции на конференции заявил только глава ИА Регнум Модест Колеров, но он сам себя определил в целом как революционера. С государственнических позиций о позитивной революции говорить намного сложнее, чем с революционных и, вероятно, не случайно в своем заключительном слове Борис Межуев прибег в качестве аргумента к метафоре: революция – это как любовь, она может противоречить законным обязательствам, но её невозможно отвергнуть как явление, и от неё невозможно отречься.
Понятно, что и философская метафора не может быть использована как объяснительная модель исторического процесса. Но даже Аркадий Минаков, в наиболее явной форме выступавший против тезиса о возможности позитивного характера революции и предложивший видеть в событиях «русской весны» нечто подобное Переяславской раде, все-таки не смог, если не ошибаюсь, убедительно опровергнуть тезис Бориса о невозможности отречения консерватора от революции в том случае, если революция совершается во имя отстаиваемого консерватором порядка.
Да, крупнейший отечественный специалист по истории французской революции и старого порядка Александр Чудинов предложил называть народный сход-митинг 23 февраля в Севастополе «анти-революцией». Да, политолог Александр Асафов предложил никак не типологизировать эти события и счесть их уникальными. Я в своем заключительном слове попыталась сместить акценты с «революции» на «контр-революцию». Но всё же за круглым столом не так уж мало говорили в связи с Севастополем не только о позитивной революции, но и о революции «национально-освободительной».
И здесь второй момент, на котором мне хотелось бы остановиться.
То ли таково общее позитивное впечатление от «русской весны» в Севастополе и Крыму, то ли имеет место определенная идейная брешь в консерватизме, но ведущие отечественные умы, изучающие российскую государственность и консервативную мысль (не только российскую, но и зарубежную), один за другим (хотя и не все) говорили о позитивном значении севастопольских событий для трансформации текущей общественно-политической ситуации в стране в целом. Трансформации, в том числе могущей быть революционной. Уж слишком текущая политическая обстановка напоминает многим обстановку начала 1980-х годов.
И вот здесь, мне кажется, мы и попали в своего рода ловушку. Революция, начавшаяся во внешних по отношению к нашей стране обстоятельствах, по своим результатам стала частью российской истории, и стала восприниматься как часть внутреннего общественно-политического процесса, который должен иметь какое-то логическое продолжение. Многим казалось, что вся общественно-политическая система страны должна была эволюционно обновиться на волне эйфории от «русской весны». Этого не произошло и многие, в том числе – мы сами на страницах сайта Русская Idea, заговорили вначале об «осени», а потом – и о «зиме». В связи с 5-летием «русской весны» нереализованные надежды опять всколыхнули общественное пространство, но уже – с ощущением фрустрации, усиливающейся на фоне общей политико-бюрократической стагнации последнего времени.
В Севастополе это ощущение становится еще заметнее по той простой причине, что те люди, которые «привели Севастополь в родную гавань», стали играть большую роль в его политической жизни (в данном случае не столь важно, насколько они сами этого хотели). Видимо, по этой причине вопросы, которые задаются сегодня героям «русской весны» в связи с ее 5-летием в многочисленных интервью, только начинаются с 2014 года, но потом довольно быстро переходят к текущей политической обстановке, причем не только в Севастополе, но и вообще в России.
В итоге «севастопольская революция» 2014 года устойчиво воспринимается и многими участниками событий, и многими внешними наблюдателями, экспертами, общественным сознанием не как отдельное событие, а как пролог более глобальных политических изменений в стране, частью которой Севастополь стал в 2014 году. Такое восприятие во многом помешало нам и на конференции.
Мы неосознанно столкнулись с логикой, которая популярна, в том числе – во многих научных исторических работах, в осмыслении революций начала ХХ века: была революция 1905 года, которая выбросила на поверхность политической жизни страны определенные задачи, но эти задачи не были полностью реализованы сразу, оказавшись задавлены «столыпинской реакцией», и в итоге случился 1917 год (отдельный вопрос – столыпинские реформы, незавершенные из-за гибели самого премьера и начавшейся Первой мировой войны). Определенная роль 1905 года для года 1917-го признается даже на уровне периодизации отечественной истории.
Риск отождествления современной истории и истории столетней давности действительно существует. И, видимо, не случайно, отрицание того, что события 23 февраля 2014 года – это революция – наиболее остро прозвучало со стороны местных жителей, присутствовавших на конференции в качестве гостей.
Так вот – в отношении событий «русской весны» от описанной выше логики лучше отказаться. Все противоречия в трактовках событий 23 февраля 2014 года окажутся сняты, если мы оставим «русскую весну» – «русской весне». А текущая политическая жизнь России будет рассматриваться как отдельный и независимый от событий зимы 2014 года вопрос.
Если мы встанем на такую логику, тогда государственникам окажется проще принять в отношении событий 2014 года термин «революция». Тогда тезис Бориса Межуева, что во внешнем мире есть революции «плохие» (как Майдан) и революции «хорошие» (как «русская весна») – тезис, вызвавший сильную критику некоторых гостей-севастопольцев на нашей конференции – думаю, окажется приемлемым и для них. В обоих случаях – это были внешние по отношению к России события, в одном случае ставшие частью ее истории.
Так «русскую весну», пожалуй, и стоит обсуждать и изучать историкам – как исторически самодостаточное, четко локализованное во времени событие, имеющее свои причины и свои последствия, но не как политический процесс, который может иметь большие последствия для судеб страны в целом.
