Русская Idea: В августе 2020 года исполнилось 140 лет с момента создания Департамента полиции – руководящего органа политического сыска Российской империи в 1880 – 1917 годах. В конце сентября текущего года в издательстве «Алетейя» планируется выход монографии главного редактора нашего сайта Любови Ульяновой «Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи, 1880 – 1905: власть игры, игра властью». В качестве препринта представляем фрагмент заключительной главы исследования, посвященный внутренним механизмам и технологиям секретного наблюдения политического сыска за легальным общественно-политическим пространством – той самой «серой» зоны деятельности Департамента полиции, которая в массовом восприятии в наибольшей степени окутана различными мифами и стереотипами.
***
В силу принципиального значения, которое имел Департамент полиции для выработки «стратегий реагирования», оправданным представляется последовать логике самой системы политической полиции и попытаться описать механизм (или механизмы) получения в Департаменте совокупного представления об объектах наблюдения – до того, как это наблюдение переставало быть «пассивным», и переходило в более активную, аналитическую стадию, а затем – и в разработку каких-либо мероприятий. Важно отметить, что за «либералами», в отличие от революционеров, «пассивное» наблюдение могло продолжаться годами, а в некоторых случаях – и десятилетиями[1]. Здесь уместно вспомнить 2-й параграф 1-й главы, где описывается мировоззрение чинов политического сыска, в том числе – их «эволюционное» восприятие действительности, откуда могло исходить представление о необходимости длительного наблюдения за деятелями «легального пространства».
Корректная исследовательская реконструкция механизма сбора сведений в политическом сыске осложнена тем обстоятельством, что фонд Департамента полиции состоит из дел, комплектовавшихся в Департаменте по мере необходимости – то есть в момент перехода к аналитической стадии, к «активному наблюдению», и по идее речь об этом должна идти во втором параграфе 4-й главы, однако номенклатура дел в этом смысле противоречит логике работы политического сыска, зафиксировав ее для историка в обратном порядке. Поэтому и приходится начинать с прояснения этой логики, прежде чем говорить, собственно, о том, что имеется в виду под «пассивным наблюдением».
Чаще всего отдельные дела о тех или иных общественных деятелях, обществах, газетах и т.п. заводились по конкретным поводам, обратившим на себя внимание Департамента. Начиналось такое дело со «справки» – документа, в котором чины Департамента на основании внутренней именной картотеки механически суммировали по хронологии все упоминания о том объекте, которому было посвящено дело. Это могли быть вырезки из газет, выдержки из перлюстрированных писем и сообщений секретных агентов, но большую часть справок о «либералах» (а также «оппозиционерах», «радикалах», «конституционалистах») занимали выписки из донесений чинов ГЖУ и охранных отделений, писавшихся по самым разнообразным поводам, включая политические обзоры, в которых объект данного дела мог упоминаться мимоходом.
Справка должна была дать руководству Департамента представление о биографии человека или группе лиц с точки зрения политической полиции: акцентировалось внимание на знакомых человека, его формальном (участник обществ и организаций) и неформальном (член кружков и салонов) статусе, освещалась карьера, семейное положение, характер, «частная деятельность», поведение на публике и «истинные» взгляды; имело значение, привлекался ли объект внимания когда-либо к дознаниям[2]. В результате подобной справки очерчивался круг знакомств и ресурсы влияния[3]. Таким образом, в справках концентрировалась вся информация, накопившаяся в Департаменте на момент заведения дела за многие года из различных источников. Так, справка о С.А. Муромцеве была составлена в 1895 г., хотя первая информация о нем в документах политического сыска датируется 1880 г.[4] Справка о Д.И. Шаховском появилась в 1899 г., хотя о его деятельности шла переписка между Департаментом полиции и министром народного просвещения с середины 1880-х[5]. Справка о С.А. Котляревском была составлена в декабре 1903 г., хотя первая информация о нем появилась в Департаменте полиции в 1899 г.[6]
Важно отметить, что справки, будучи, по сути, цитированием сведений из других, более ранних, дел, сохраняли оценки и терминологию «первоисточников».
Затем, после справок, в делах идут подборки из копий отдельных документов, которые цитировались в справке, и только затем – документы, авторами которых были чины Департамента полиции. Представляется корректным утверждать, что именно с этого начиналась аналитическая работа в самом Департаменте. Такими документами могли быть запросы в местные отделения политического сыска, «записки для памяти» – короткие тексты внутреннего департаментского использования, а также документы, шедшие «наверх» – доклады министру внутренних дел (черновики, чистовики), а иногда и всеподданнейшие доклады уже от имени министра. И только в этих документах и отражались взгляды, установки, представления, язык, терминология самих служащих Департамента, в этих же документах содержались аналитические выкладки, результирующие выводы и предложения «методов».
Говоря другими словами, составление «справки» маркировало переход к аналитической стадии (которой посвящен 2-й параграф 4-й главы), к «активному наблюдению», но язык справки (точнее – множественные «языки», аккумулированные в справке) отражал предшествующую стадию – пассивного наблюдения, в рамках которой документы из местных отделений политического сыска, содержавшие информацию о «либералах», становились источником сведений для Департамента полиции. В связи с этим важно понять, во-первых, в какой степени Департамент полиции был информационно независим от ГЖУ и охранных отделений (т.е. какие у Департамента полиции были собственные источники сведений), а, во-вторых, какие источники информации были в распоряжении местных подразделений политической полиции.
Надо отметить, что в целом речь идет об источниках двух типов – о сведениях из информационного пространства, общего для образованного общества и в столицах, и в провинции (периодическая печать, заседания обществ, уставы обществ, подававшиеся на утверждение в общую полицию, публичные лекции, журналы заседаний земских собраний, слухи и т.п.), а также о специфических «полицейских» источниках. Под последними сейчас имеются в виду перлюстрация, негласное наблюдение и негласный надзор. Секретная агентура – важный источник информации для политического сыска, также сугубо «полицейский» – будет рассматриваться отдельно, т.к. деятельность секретных сотрудников требовала аналитических усилий со стороны чинов политической полиции, что отличает этот метод от условно «пассивного» сбора информации, о котором идет речь в данном параграфе.
Деятели Департамента полиции постоянно читали периодическую печать, причем речь идет не о подпольных изданиях, работа с которыми была необходима в силу профессиональных задач[7], а о легальной прессе[8]. Как известно, В.К. Плеве начинал свой рабочий день с чтения издававшегося заграницей «Освобождения» – в историографии освободительного движения журнала «либерального», в переписке политического сыска – издания «оппозиционного». «Освобождение» было нелегальным журналом, и не случайно выходило в Штутгарте, однако в нем печатали статьи активные участники внутрироссийского «легального пространства».
Те или иные сведения из периодической печати нередко встречаются в переписке чинов Департамента полиции с деятелями охранных отделений о «легальном пространстве»[9]. Так, заведующий Особого отдела Департамента полиции Л.А. Ратаев писал начальнику Московского охранного отделения С.В. Зубатову в феврале 1902 г. о вечере в литературно-художественном кружке, прося обратить внимание на деятельность кружка: «Из корреспонденции об этом вечере в различных газетах, в особенности же в воскресном номере “Петербургских ведомостей” я вынес впечатление, что литературно-художественный кружок, по-видимому, вступил на путь, который, несомненно, в скором времени сделает его ареной происков московской радикальной оппозиции»[10].
Наряду с прессой, другим важным источником информации для служащих Департамента полиции была перлюстрация, то есть сугубо «полицейский» источник информации, позволявший создать целостную картину политических настроений в Российской империи[11]. Перлюстрация писем была запрещена российскими законами, в силу чего данная процедура была секретной[12].
Если источником сведений Департамента было перлюстрированное письмо, то в запросах в местные отделения обычно использовалась фраза «Департамент полиции получил сведения»[13] (директор Департамента в 1902 – 1904 гг. А.А. Лопухин предпочитал словосочетание «из агентурного источника»)[14]. Не было прямых отсылок к перлюстрации как источнику информации и в докладах Департамента Особому совещанию – структуре, созданной по «Положению об охране» для рассмотрения дел в «административном порядке»[15]. Так, доклад в Особое совещание о закрытии журнала «Жизнь», подписанный директором Департамента полиции С.Э. Зволянским, содержал такую абстрактную формулировку: «“Жизнь”, по словам лиц, приветствовавших такое перемещение литературных сил, превратилась в то же “Новое слово” только под другим названием и под другой обложкой»[16]. Эта фраза была почти дословной цитатой из перлюстрированного письма, однако для внешнего взгляда (в том числе – исследователей системы политической полиции Российской империи) подобные абстрактные формулировки в документах, на основании которых принимались решения, могут трактоваться как признак «властного произвола», символом которого в историографии и является Особое совещание[17].
Внутренняя департаментская переписка – справки, записки для памяти – содержала прямые указания на перлюстрацию как источник сведений. Например, в справке об А.М. Калмыковой, составленной в 1893 г., приводились цитаты из 7 перлюстрированных писем (и – для сравнения – только одна выдержка из газеты), как к самой Калмыковой, так и писем, в которых упоминалось ее имя[18].
Письма были важным источником информации о деятелях «легального пространства», которые в сравнении с революционерами проявляли себя в письмах довольно откровенно. На перлюстрированных письмах таких деятелей ставились пометки «принять к сведению» и «иметь в виду для соображений при наблюдении за деятельностью названного лица»[19]. Так, наблюдение политической полиции за Г.К. Градовским было установлено из-за попавшего в перлюстрацию его письма к С. Раппопорт в Лондон в октябре 1894 г., в котором Градовский описывал настроение общества после смерти Александра III. На этом письме директор Департамента полиции Н.И. Петров поставил резолюцию: «Иметь в виду взгляд и сношения Гр. Градовского. Установить наблюдение за перепиской по адресу…»[20] (как говорилось в 3-й главе, после перлюстрации 3-го письма в Департаменте пришли к выводу, что Градовский является «умеренным либералом», и наблюдение за перепиской было отменено).
В некоторых случаях Департамент полиции проверял сведения перлюстрированных писем на достоверность. Так, исполнявший обязанности директора Департамента полиции Н.И. Сабуров писал в Вятское ГЖУ в июне 1888 г., основываясь на данных перлюстрации, но не обозначая источник информации: «Департамент получил сведения, что члены вятской губернской земской управы посещают кружки бывших ссыльных и всем неблагонадежным лицам оказывают покровительство… Департамент полиции просить Вас уведомить насколько все это справедливо, а также собрать совершенно негласно сведения о личности, сношениях и политической благонадежности Шуравина»[21].
В других случаях сведения из перлюстрированных писем использовались для принятия решений без их предварительной проверки – что, помимо прочего, говорит о своего рода «доверии» чинов Департамента полиции к деятелям «легального пространства». Так, в августе 1902 г. директор Департамента полиции А.А. Лопухин писал начальнику Московского охранного отделения С.В. Зубатову, видимо, по причине особой доверенности и в нарушение заведенных в Департаменте полиции правил не только указывая источник сведений (перлюстрированное письмо), но и отправляя его в «копии»: «Препровождаю копию письма П.Д. Долгорукова к Д.Н. Шипову, из коего усматривается, что 23 и 24 сего августа предполагается устроить, по-видимому, в городе Рузе новый, и как ожидается, довольно многолюдный съезд земских деятелей,… принять негласные меры к выяснению, кто именно собирается на предполагаемый съезд, а также, какие вопросы будут на нем обсуждаться и о последующем уведомить»[22].
Были и другие случаи, когда Департамент полиции, основываясь на данных перлюстрации, сразу предписывал местным отделениям предпринять какие-либо действия[23]. Чаще всего речь шла о имевшихся в распоряжении политического сыска методах «пассивного» наблюдения – негласный надзор и негласное наблюдение. С одной стороны, эти методы инициировались (или утверждались) самим Департаментом, с другой стороны, итоговая информация по результатам его применения для руководящего органа политического сыска имела опосредованный, вторичный характер, проходя через своего рода «фильтр» – чинов местных отделений.
Негласный надзор регламентировался «Положением о негласном надзоре» 1882 г. (отменен в 1904 г.)[24], осуществлялся силами общей полиции и контролировался ГЖУ. Негласный надзор устанавливался за конкретным человеком и ограничивался двумя годами, каждый раз решение о его продлении принималось отдельно, с санкции Департамента полиции. Если судить по параметрам, которыми оценивались объекты наблюдения, то целью негласного надзора было составить представление об этих объектах с точки зрения их контактов, то есть внешнего мира, не проникая при этом в частную жизнь. В первую очередь, в списках ведения негласного надзора отмечались «знакомства и отношения с негласноподнадзорными, неблагонадежными, предосудительными с политической точки зрения, причастными к политической пропаганде». Нередко знакомые негласноподнадзорного сами состояли под таковым[25].
Списки негласного надзора были формализованными документами; если в течение нескольких месяцев в них стояла отметка, что за объектом наблюдения не замечено «ничего предосудительного», начальник ГЖУ обычно запрашивал Департамент полиции о его прекращении[26].
Негласный надзор устанавливался не сразу после первых упоминаний о том или ином человеке в делопроизводственной переписке политического сыска. Так, за А.М. Калмыковой негласный надзор был установлен в 1896 г., хотя на ее деятельность обращали внимание еще в 1880-е гг.[27] За Ф.И. Родичевым негласный надзор устанавливался в 1872 – 1873 гг., а потом в феврале 1883 г[28]. П.Н. Милюков состоял под негласным надзором в 1882 – 1886 гг.[29], П.Ф. Лесгафт – в 1889 – 1891 гг.[30] и т.д.
По «Положению о негласном надзоре» 1882 г., он не должен был ограничивать наблюдаемого. Департамент полиции соблюдал это правило. Негласно-поднадзорный В.А. Маклаков получил свидетельство о благонадежности[31], негласно-поднадзорный И.И. Петрункевич – разрешение на выезд за границу[32], негласно-поднадзорный Е.В. Аничков – разрешение на чтение публичных лекций о М. Горьком[33].
Кроме того, негласный надзор должен был быть секретным, однако, как сообщал начальник Екатеринославского ГЖУ в Департамент полиции еще в 1889 г., «все лица, состоящие под негласным надзором, очень хорошо знают об учрежденном за ними “тайном надзоре”, благодаря неосторожным вообще действиям полицейских властей»[34].
Наряду с негласным надзором и негласным наблюдением, еще одним опосредованным источником информации Департамента полиции о «легальном пространстве» и «либералах» были «слухи», «отзывы», к которым отсылали в донесениях чины местных отделений, чаще всего – ГЖУ. С одной стороны, такой источник сведений свидетельствует об включенности жандармов в жизнь «образованного общества», а с другой – означает крайнюю скудость, собственно, «профессионально»-разведывательной информации.
Для Департамента это были сведения, полученные даже не из «вторых», а из «третьих» рук – ведь «отзывы» знакомых чинов ГЖУ, получаемые последними в устном виде во время частных бесед, при изложении на бумаге первоначально обрабатывались и интерпретировались самими жандармами.
Руководитель Казанского ГЖУ вскоре после вступления в должность в 1883 г. писал о роли личных знакомств: «Я нашел возможность познакомиться со многими из дворян, проживающими в Казани и с приезжавшими из уездов на праздничное время, встречаясь при взаимных посещениях и в клубе,… о земстве я не имею еще подробных сведений, но некоторых из представителей земства я знаю… ознакомясь лично с большинством профессоров и собрав о них посредством моих прежних знакомых и из других источников сведения, я имею некоторую возможность высказать, если не вполне точное и не о каждом лице отдельно подробное мнение, то в общем могу вывести заключение»[35]. Трудности знакомства с этой целью испытывал начальник Калужского ГЖУ (политический обзор за тот же 1883 г.): «Изложение настоящего отдела (общее настроение народонаселения. – Л.У.), основанное на личных наблюдениях чрез знакомство с разнообразными элементами общества, представляет крайние затруднения. Надо иметь много такта, чтобы поддерживать со всеми без исключения лицами в губернии добрые отношения, из которых можно было бы извлекать сущность требуемого заключения по означенному отделу и, наконец, вращаться по возможности во всех слоях общества, не отказываясь от участия в общественных и частных удовольствиях, что трудно, так как тесно связано с материальными средствами»[36].
Чины ГЖУ часто ссылались на суждения служащих различных государственных структур, преимущественно полиции, губернской администрации и прокуратуры[37]. Типична фраза начальника Бакинского ГЖУ, который в 1903 г. сообщал в Департамент о «либеральном» председателе городской управы А.И. Новикове: «Пристав Осипов в келейном разговоре… объяснил, что Новиков принимает на службу и оказывает материальную помощь только лицам, скомпрометированным в политическом отношении»[38].
Кроме того, начальники ГЖУ в своих донесениях практиковали отсылки к мнениям «благонамеренных», «совершенно консервативных» людей, «лиц, заслуживающих полного доверия»[39]; использовали они и абстрактные характеристики: «по общим отзывам», «считался», «как здесь говорят», «все знающие его отзываются», «по отзывам лиц, знавших его», «по мнению многих», «заслужил репутацию», «все того мнения» и т.д.[40] Так, начальник Московского ГЖУ писал в политическом обзоре за 1884 г.: «Вся Москва с нетерпением ожидала выборов, надеясь, что новый состав гласных не будет относиться к своим обязанностям столь равнодушно как прежний»[41]. Подобные оценки позволяют усомниться в том, что чины ГЖУ действительно воспроизводили «общее мнение» («вся Москва» в данном случае). Скорее всего, они экстраполировали позицию тех самых «совершенно консервативных людей», которые с наибольшей долей вероятности составляли круг общения начальника ГЖУ[42]. Начальник Московского охранного отделения более позднего периода, после Первой русской революции, А.П. Мартынов, например, так описывал свой круг общения: чины местной администрации, прокурорского надзора и кое-кто из обывателей, «принадлежавших к “правому” кругу»[43].
Нередко чины ГЖУ упоминали «слухи» как собственный источник информации. В качестве характерного примера – цитата из политического обзора за 1892 г. по Томской губернии: «Из чиновников по крестьянским делам обращает на себя внимание заведующий 2-м участком Бийского округа Покровский, который подчеркивает знакомство и сношения с политическими ссыльными и при всяком случае высказывает себя либералом. Относительно его держится упорно слух, что он ловкий взяточник, умеющий хорошо скрывать концы»[44].
«Слухи» как источник информации упоминали и служащие охранных отделений[45], изредка «слухи» встречаются и в докладах Департамента полиции министру внутренних дел и в Особое совещание[46].
В то же время важно отметить разную степень зависимости от получаемой информации (включая «язык» первоисточника, каким бы он ни был – отзыв знакомых, заметка в газете, перлюстрированное письмо и т.п.) служащих разных инстанций политической полиции.
В наибольшей степени подобная зависимость была характерна для чинов ГЖУ – они могли не только сохранять терминологию источника информации, но и воспроизводить оценку явления глазами объекта наблюдения. Например, начальник Ярославского ГЖУ в политическом обзоре за 1901 г. описывал ситуацию в Демидовском лицее, ссылаясь на мнение студентов: «Директор… не пользуется среди студентов никаким авторитетом»[47]. Служащие охранных отделений в большей степени отделяли свои оценки от трактовок первоисточников[48], при этом реакция «либералов» на деятельность полиции часто могла служить критерием успешности ее деятельности. Так, начальник Санкт-Петербургского охранного отделения В.М. Пирамидов писал в марте 1901 г., после событий вокруг студенческой демонстрации у Казанского собора: «В либеральных литературных кружках СП сложилось твердое убеждение, что правительство своими последними арестами нанесло сильный удар рабочей организации. Все уверены, что в лице Поссе, Ермолаева и Хижнякова взяты руководители и вдохновители “Союза борьбы за освобождение рабочего класса”»[49].
Документы Департамента полиции могли воспроизводить информацию и терминологию из донесений местных отделений политической полиции, отличаясь при этом лишь в резолютивной части (предлагаемые способы «реагирования»)[50], а могли и задавать свои трактовки. Если говорить о «внешних» влияниях, то чаще всего документы Департамента полиции и терминологически, и информационно-содержательно, и методологически совпадают с донесениями заведующего Заграничной агентурой П.И. Рачковского[51].
Однако если речь в донесениях с мест шла о «либералах», этот термин в департаментских документах мог «исчезнуть». Так, в мае 1899 г. в Департаменте обрабатывалась записка начальника столичного охранного отделения В.М. Пирамидова для доклада министру внутренних дел, при этой обработке в записке Пирамидова было вычеркнуто словосочетание «тверской либерал» применительно к Ф.И. Родичеву[52]. Впрочем, еженедельные записки Департамента полиции и всеподданнейшие доклады министра внутренних дел, готовившиеся на основании департаментских документов, вообще отличались терминологической «сухостью» – мне ни разу не встретилось в этих документах слово «либерал»[53].
Таким образом, «пассивное» наблюдение состояло в сборе информации о деятелях «легального пространства», в том числе о «либералах», различными способами – как зафиксированными в секретной нормативно-правовой базе (негласный надзор, перлюстрация), так и неформальными, начиная от публичных (периодическая печать), заканчивая «слухами». Такого рода «механическое» наблюдение могло продолжаться годами, и было в большинстве своем однонаправленным – информация из местных отделений со всей Российской империи концентрировалась в Департаменте полиции, без постоянной обратной коммуникации со стороны руководящего органа политического сыска. В результате при переходе к более активным действиям в отношении отдельных объектов наблюдения у Департамента полиции было определенное представление об этих объектах, основанное на совокупности сведений, не слишком достоверных, но разных по источникам возникновения, характеру и степени публичности.
«Пассивное наблюдение» было преимущественно уделом ГЖУ, в то время как охранные отделения в большей степени занимались наблюдением «активным» – обзаводясь секретной агентурой и руководя ей, что предполагало постоянную включенность в «процесс» наблюдения и аналитическое руководство им.
[1] В литературе на это редко обращается внимание, в качестве исключения можно упомянуть статью В.А. Нардовой о наблюдении политической полиции за деятелями городского самоуправления: «все сведения о запрашиваемом» нередко накапливались «долгие годы и даже десятилетия» (Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции// Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 136).
[2] См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д.343. Л. 15 – 16; 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 1 – 6; 1893. Д. 436. Л. 4; Д. 635. Л. 116 – 122; Д. 1200. Л. 1 об. – 6; 1895. Д. 1367. Л. 3 – 3 об.; 1901. Д. 951. Л. 11, 15 – 17 об.; Особый отдел. 1899. Д. 293. Л. 1 об. – 2.
[3] Об особом внимании именно к знакомствам как критерию политической позиции человека см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 328. Л. 9; Д. 914. Л. 3 об. – 4; 1889. Оп. 85. Д. 138. Л. 3; Д. 1055. Л. 2, 5; 1892. Д. 900. Л. 1, 8; 1893. Д. 635. Л. 63 – 64 об.; Д. 1199. Л. 6; Д. 1200. Л. 2 об.; 1894. Д. 1. Л. 208; Д. 853. Л. 54 – 66; 1895. Д. 1722. Л. 8, 10 об., 11 – 12; 1899. Д. 4419. Л. 12, 96, 143; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 755. Л. 99; Д. 9. Ч. 5. Л. 1; 1900. Д. 528. Л. 2; Д. 869. Л. 1; Д. 996. Л. 2; 1902. Д. 1555. Л. 1; Д. 1717. Л. 7, 1906. 1 отделение. Оп. 235. Д. 373. Л. 3 об.; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 118; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 76.
[4] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 120.
[5] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 106.
[6] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 15 – 16 об.
[7] О работе с революционной прессой в политическом сыске см.: Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880 – 1917. М., 2000. С. 288 – 299; Жандармы России. М., 2004. С. 286.
[8] Об использовании легальной печати как источнике информации в политической полиции также идет речь в диссертации В.Г. Дорохова: Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии: 1881 – февраль 1917 гг. Дисс. на соискание уч.степ. канд. ист. наук. Кемерово, 2005. С. 122.
[9] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1901. Д. 672. Л. 21; Особый отдел. 1901. Д. 869. Л. 2, 3; 1904. Д. 1000. Т. 2. Л. 103; 1905. 2 отделение. Д. 1000. Ч. 1. Л. 7.
[10] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 170. Л. 3 об.
[11] Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 59 – 61; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 112 – 116; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 15, 275 – 287; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 125; Измозик В. Черные кабинеты в России. XVIII – нач.ХХ вв. // Жандармы России. М., 2004. С. 333 – 346; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 118; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 145.
[12] Перегудова З.И. Ук. соч. С. 275. О «черных кабинетах», в которых осуществлялась сама процедура перлюстрации см.: Измозик В. Черные кабинеты. История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века. М., 2015.
[13] ГЖУ и охранные отделения не имели права перлюстрации писем, хотя один из начальников Московского охранного отделения А.П. Мартынов отмечал в воспоминаниях, что сам договаривался с почтовыми служащими о вскрытии писем интересовавших его людей. Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 226 – 227.
[14] ГА РФ. Ф. 102.Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 47. Лит. А. Л. 83; 1902. Д. 600. Л. 5; 1903. Д. 1201. Л. 2; 1904. Д. 1192. Л. 3.
[15] Об Особом совещании см.главу 1 настоящего исследования.
[16] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 17. Л. 18.
[17] Об этой историографической репутации Особого совещания речь также шла в главе 1.
[18] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1200. Л. 1 об. – 6. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 116 – 120; Особый отдел. 1900. Д. 635. Л. 16.
[19] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1992. Л. 22, 24, 29.
[20] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 1791. Л. 1, 5, 6, 26.
[21] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 273. Л. 8. Также см. запросы из Департамента полиции в местные отделения на основании данных перлюстрации: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 93; 1892. Д. 900. Л. 1, 8; 1894. Д. 1791. Л. 23 – 25; 1902. Д. 2087. Л. 18; Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 39. Лит. А. Л. 90; Д. 9. Ч. 29. Л. 1, 16; Д. 14. Ч. 57. Прод. Л. 43; Д. 608. Л. 8; 1903. Д. 1875. Л. 3; 1904. Д. 1192. Л. 5 – 8; 1904. Д. 2107. Л. 2; и др.
[22] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902. Д. 550. Т. 2. Л. 9.
[23] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 871. Л. 26; 1902. Д. 1688. Л. 37 и др.
[24] Подробно о негласном надзоре см. главу I, пар. 1. Также см. о негласном надзоре в воспоминаниях и литературе: Редакция и сотрудники «Русской мысли» // Былое. 1917. № 4. С. 100 – 107; Мулукаев Р.С. Полиция в России (IX в.– нач. ХХ в.). Нижний Новгород, 1993. С. 38; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 43, 127 – 134.
[25] См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 74. Ч. 65. Л. 3 – 13.
[26] См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 74. Ч. 65. Л. 3 – 13.
[27] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 635. Л. 6.
[28] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1901. Д. 923. Л. 1 – 1 об.; Оп. 250. Д. 82. Л. 1 – 3. В 1870-е гг. речь, видимо, шла о другой форме надзора – наблюдении.
[29] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 251. Т. 1. Л. 150; Т. 2. Л. 36.
[30] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 434. Л. 11; Особый отдел. 1900. Д. 499. Л. 18, 20. За Лесгафтом велось и негласное наблюдение с 1871 по 1884 гг.
[31] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 853. Л. 31.
[32] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1882. Д. 914. Л. 130 – 131.
[33] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1894. Д. 452. Ч. 1. Л. 25.
[34] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1889. Д. 43. Ч. 13. Л. 14.
[35] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 128. Л. 3 – 3 об. Также см.: Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 249.
[36] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 30. Л. 1.
[37] Мартынов А.П. Ук. соч. С. 50, 121; Нардова В.А. Руководители российских органов городского самоуправления под неусыпным оком политической полиции// Политический сыск в России: история и современность. СПб., 1997. С. 139; Иванов А.В. Департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, 1880 – 1917 гг. Дисс. на соискание уч.степ. канд. юрид. наук. М., 2001. С. 109; Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 101; Гладышева Е.Е. Политический сыск в России в начале ХХ в. С. 111.
[38] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1903. Д. 1372. Л. 3 – 4. Аналогичного типа информацию см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1895. Д. 1719. Л. 3; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 27, 1903. Д. 2000. Л. 1; 1905. 1 отделение. Д. 106. Ч. 5. Л. 18; 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 196.
[39] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 3. Л. 54; 1902. Д. 1. Ч. 31. Лит. А. Л. 9; 1891. Д. 44. Ч. 25. Л. 4 – 4 об.
[40] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1881. Д. 1567. Л. 4; 1883. Д. 163. Л. 14; 1891. Д. 44. Ч. 26. Л. 1 об.; 1893. Д. 820. Л. 77; 1905. Д. 1. Ч. 23. Лит. А. Л. 5; Ч. 66. Лит. А. Л. 7; Особый отдел. 1903. Д. 2381. Л. 1.
[41] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885.Д. 59.Ч. 45. Л. 2.
[42] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1900. Д. 1886. Л. 44 – 46; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 14. Л. 27.
[43] Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 196.
[44] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 152. Ч. 44. Л. 7. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство 1885. Д. 59. Ч. 19. Л. 1 об.; 1889. Д. 43. Ч. 16. Л. 2; 1891. Д. 527. Т. 1. Л. 65; 1893. Д. 152. Ч. 9. Л. 3; Особый отдел. 1898. Д. 9. Ч. 22. Лит. В. Л. 15, 19, 25, 26, 27; 1903. Д. 2381. Л. 1.
[45] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 46 об.; Лит. Б. Л. 8; 1902. Д. 96. Л. 7 – 8; Д. 835. Л. 8 – 9; 1903. Д. 2381. Л. 7.
[46] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 17. Л. 16 – 18. «Слухи» как источник информации часто упоминались высшей бюрократией в целом. См., например: Письма К.П. Победоносцева к Александру III // Красный архив. 1923. Т. 4. С. 330, 331, 337; Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний. (1902 – 1904 гг.) // Исторический архив. 1962. № 6. С. 80; Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870 – 1880-х гг. М., 1964. С. 101, 108 – 110; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 30, 31, 68; Россия под надзором. Отчеты III отделения. 1827 – 1869. М., 2006. С. 43, 47, 230 и др.
[47] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1902. Д. 1. Ч. 74. Лит. А. Л. 4.
[48] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 600. Л. 2 – 3 об.; 1897. Д. 1775. Л. 4 – 7; 1899. Д. 4107. Л. 67; 1901. Д. 933. Л. 2 – 6; Особый отдел. 1900. Д. 528. Л. 2, 4; 1905. 2 отделение. Д. 999. Ч. 43. Л. 196.
[49] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 5. Ч. 6. Лит. П. Т. 2. Л. 22. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 1. Л. 61 а, 97; Д. 89. Ч. 32. Л. 5, 7 об., 8; 1894. Д. 104. Ч. 30. Л. 1.; Д. 202. Л. 4 об.; Д. 1791. Л. 11 – 12 об.; 1897. Д. 910. Л. 5; 1901. Д. 933. Л. 4 об.; Особый отдел. 1898. Д. 6. Ч. 2877. Л. 20; 1904. Д. 1000. Л. 12 – 12 об.
[50] ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1893. Д. 1199. Л. 6, Д. 1200. Л. 1 об. – 6; 1895. Д. 1719. Л. 3 – 16; 1897. Д. 1544. Л. 12 – 13об.; Особый отдел. 1898. Д. 13. Ч. 13. Л. 16, 17 об. – 22 об., 86 – 87, 106 – 110, 114 – 115; 1900. Д. 115. Л. 23; Д. 635. Л. 16 – 18; 1904. Д. 1192. Л. 3, 19.
[51] См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1888. Д. 1. Л. 43 – 46 об., 58 – 58 об.; 1894. Д. 1. Л. 406, 409; Д. 1791. Л. 11 – 12 об.
[52] ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 3. Лит. А. Л. 29..
[53] ГА РФ. Ф. 102. Оп. 249. Д.10 – 14; Оп.255. Д.17, 21.
_______________________
Наш проект можно поддержать.
