РI: Главные события последних дней в России и Белоруссии – это задержания и аресты, отчасти политические, отчасти уголовные, но затрагивающие область политики по касательной. Какие-то из этих посадок с восторгом принимается обществом, какие-то с возмущением. Обычно считается, что именно в России строгость закона компенсируется его слабой исполнимостью. Но писатель и востоковед, наш постоянный автор Вячеслав Михайлович Рыбаков обнаруживает нечто аналогичное и в древнем Китае. Увы, исполнение суровых наказаний и в Поднебесной не всегда носило непременный и обязательный характер.
Правоприменительная практика, её эффективность и её дефектность, её динамика и бытующие в массовом сознании представления о ней являются важнейшими показателями жизнеспособности социума.
Фактически это зона, где встречаются и взаимодействуют идеальные представления общества (точнее, его господствующей, ответственной за всё общество группы) о самом себе, о том состоянии, в какое оно желает и пытается себя привести, с одной стороны, и сугубая реальность — с другой. Закон всегда исходит из идеала: все преступления исчерпывающе раскрыты, все преступники (в том числе и нерадивые правоприменители) выявлены и пойманы, причём — без нарушения процессуальных норм, все реально функционирующие судьи добросовестны, неподкупны и искушены во всех хитросплетениях права. Если бы не презумпция этих условий, законы вообще не имело бы смысла писать. Но в жизни между всеми этими молчаливо постулируемыми параметрами и действительностью всегда сохраняется больший или меньший зазор, обусловленный природой как человека вообще, так и каждого данного общества в частности.
Конкретные особенности разнообразных зазоров такого рода есть предмет самостоятельных, отдельных исследований, выходящих за рамки данной работы. Но понятно, что даже самый идеальный закон применяют реальные люди, а их действия в одной и той же ситуации весьма сильно могут различаться в зависимости от того, в какой степени каждый заботится о себе, а в какой — и о родной социальности тоже. Вдобавок и сами социальности могут весьма сильно розниться по такому, например, параметру, как большая или меньшая лёгкость и престижность честного соблюдения закона; в одних социальных условиях легче и выгоднее исполнять закон, в иных — вертеть им в собственных корыстных интересах или, по крайней мере, следовать более своим желаниям и представлениям, нежели букве права.
Степень эффективности правоприменительных механизмов в огромной степени зависит от общего состояния морали в обществе. Это состояние определяется множеством глубинных факторов, а от правоприменения зависит в куда меньшей степени, нежели правоприменение от морали. Хотя и нельзя сказать, что не зависит вовсе. Чем более работники правоохранительной сферы мотивированы соображениями справедливости и общественного блага, тем эффективнее правоприменительная практика, а чем она эффективнее — тем более соображения справедливости и общественного блага укореняются в обществе. До некоторой степени это автокаталитический процесс, и чтобы он пошёл вспять, нужны какие-то очень сильные социальные встряски и трансформации, способные продемонстрировать значительной части населения, в том числе — его верхов, что руководствоваться идеальными соображениями или хотя бы всерьёз принимать их в расчёт стало опасно или по крайней мере неоправданно хлопотно и обременительно.
Словом, далеко не секрет, что состояние дел в правоприменительной сфере является одной из самых заметных лакмусовых бумажек, способных нагляднейшим образом свидетельствовать как о состоянии дел в обществе, так и, что ещё более важно, о его перспективах.
Не лишним будет отметить и ещё один существенный момент, обычно не привлекающий должного внимания.
Именно процессы правоприменения, методы дознания, соображения об адекватности и неадекватности тяжести наказания тяжести преступления, отношение к тем, кто при вынесении приговоров действует вразрез с такими представлениями, отношение к правонарушителям, как всего лишь вероятным (то есть к подозреваемым), так и к тем, чья вина уже доказана, да и сами способы такого доказывания, могут служить, пожалуй, самыми яркими и точными характеристиками представлений о справедливости, сформировавшихся и бытующих в данной культуре. Сами эти представления, как правило, носят достаточно расплывчатый, аморфный, абстрактный характер. По теоретическим рассуждениям о справедливости как таковой трудно представить, в каких конкретных социальных механизмах и индивидуальных действиях она могла бы быть воплощена. Но обобщённые морализаторские рассуждения говорят много меньше, чем уже откристаллизовавшиеся в социуме нормы, являющиеся предельно конкретными, можно сказать — материальными воплощениями идеальных представлений.
Кажущиеся в данном обществе естественными и практически безальтернативными, устоявшиеся и не вызывающие протеста ни у правых, ни у виноватых нормы содержания под стражей, принципы ведения следствия, правовые преференции, предоставляемые разного рода специфическим группам лиц, преступивших закон, и прочие частности пенитенциарной системы неизбежно имеют ярко выраженный культурологический аспект. А потому порой они способны, пусть и в косвенной форме, поведать о пропитавших данную культуру представлениях о человеке и отношениях между людьми куда больше, чем специально посвящённые этой проблематике трактаты.
Танская династия правила Китаем на протяжении почти трёх веков (618-907 гг.), и понятно, что как власть, так и страна в целом не могли не претерпеть за это время серьёзных перемен как в лучшую, так и в худшую стороны.
Раздел «Описание уголовного законодательства» («Синфа чжи») «Старой истории Тан» («Цзю Тан шу») даёт немало пищи для размышлений на эту тему.
Вполне естественно, что состояние страны при первых императорах Тан, описывается в превосходных тонах. Ведь то были основатели государства и династии, спасители от пресловутых (хотя, вероятно, позднейшими китайскими историками и преувеличенных) сумасбродств и тиранства последнего правителя из династии Суй (581-618 гг.). Военному и экономическому перенапряжению был положен конец, прекращена была кровавая междоусобица, держава и власть оказались на подъёме, и, как всегда в таких ситуациях, преступность шла на убыль, а моральный и деловой уровень государственного аппарата достигали пиковых показателей. Судебные реформы в основном сосредотачивались на облегчении и упрощении системы наказаний, отмене наиболее суровых кар, поощрительном отношении к населению[1].
Уже при основателе Тан Ли Юане, императоре Гао-цзу (618-627 гг.), начались попытки облегчить бремя честного соблюдения законов. В 5-ую луну 7-го года правления Гао-цзу был издан эдикт, в котором плачевное положение дел в сфере правоприменения характеризовалось как результат застарелой сложности, перепутанности, противоречивости мелочных и жестоких норм права.
Вследствие этого лукавые чиновники, поднаторев в неправедных обвинениях (цяоди 巧詆), по своему произволу миловали и карали, а одураченный народ, бестолково наталкиваясь [на запреты], то и дело попадал в силки [законов][2].
А надо, говорилось в эдикте, добиться вот чего:
Чиновничество станет немногочисленным и деловитым, …доклады о наказаниях и судебные решения — справедливыми, [при вынесении приговоров перестанут] спорить из-за пустяков. Жестокосердие будет обуздано, а смертные казни отринуты[3].
И действительно, доходило до того, что сам император Тай-цзун (627-650 гг.), унаследовавший ещё не слишком крепкий престол от отца и окончательно стабилизировавший ситуацию в стране, заложивший основы долгой жизни своей династии, лично облегчал участь тех, кто мог оказаться казнён смертью за словесное соучастие в государственной измене.
Тай-цзун, просматривая списки заключённых, был опечален тем, что [виновный] подвергнется смерти, и растрогался до глубины души. …Поскольку нарушение закона, состоящее в [произнесении] злобных слов, не способно нанести вред, то обстоятельства легки, так что братья [изменника] могут быть избавлены от смерти, а подвергнуться ссылке и всё[4].
Или — это уже при преемнике Тай-цзуна, Гао-цзуне (650-684 гг.):
Гао-цзун, взойдя на престол, относился с почтением к старым порядкам врёмён Чжэнь-гуань [то есть времени правления Тай-цзуна под девизом Чжэнь-гуань — В. Р.]…, и заботился об осторожности в применении казней. Как-то он спросил распорядителя Приказа Великой справедливости (дали цин 大理卿) Тан Линя о количестве находящихся в тюрьмах арестантов. Тан Линь ответил: «Налицо немногим более пятидесяти заключённых, и только двое подлежат смерти». Император обрадовался малому числу заключённых и просиял челом[5].
Можно сказать, что «дней Александровых прекрасное начало» длилось в танском государстве в течение по меньшей мере полутора долгих царствований. Потом, как обычно бывает, когда титаническими усилиями государственнической элиты благополучие и безопасность оказываются достигнуты, правящая элита раскалывается на группировки, перетягивающие достигнутый результат одна у другой в своё частное пользование. И это сразу сказывается на правоприменении.
Вот что говорится о времени узурпаторши У-хоу, царствовавшей сначала от имени престарелого мужа, Гао-цзуна (660-684 гг.), затем от имени двух сыновей, последовательно становившихся императорами-марионетками (684-690 гг.), и в конце концов провозгласившей императором себя (690-705 гг.).
[У] Цзэ-тянь была сурова в применении наказаний. После мятежа Сюй Цзин-е и армейских возмущений в Юй и Бо она стала бояться непостоянства людских сердец и хотела грозной силой подчинить Поднебесную. Мало-помалу она стала выдвигать жестоких чиновников, настойчиво приказывала судить по всей строгости и доводить судебные дела до наказаний[6].
И в таких условиях, разумеется, началась кровавая каша.
…Поступил секретный доклад о том, что ссыльные в Линнани возымели тайное намерение совершить измену, и тогда послали … Вань Го-цзюня … незамедлительно провести следствие, а если будут обнаружены признаки измены, обезглавить [виновных]. Го-цзюнь, прибыв в Гуанчжоу, отовсюду призвал и собрал ссыльных, оттеснил их к берегу и всех перебил. Более трёхсот человек единовременно лишились жизни. А уж затем он правдами и неправдами добился [подтверждения] наличия измены. И тогда направил облыжный доклад, где говорилось: «Во всех провинциях ссыльные по большей части затаили обиды. Если не расследовать этого, бунт не замедлит». Цзэ-тянь вполне с этим согласилась. И повелела … Лю Гуань-е Лю Дэ-шоу… по 6 провинциям провести допросы ссыльных. Гуань-е где появлялся, там убивал. Он казнил 900 человек, Дэ-шоу казнил 700 человек…[7]
Или:
Цзюнь-чэнь всякий раз, когда вёл следствие, вне зависимости от лёгкости или тяжести [обвинения], часто лил в нос [подследственному] уксус, или запирал в подземной темнице, или сажал в большой кувшин, разводил вокруг огонь и поджаривал…[8]
Всякий раз, когда появлялся Указ о помиловании имеющихся арестантов, Цзюнь-чэнь обязательно сначала посылал в тюрьму солдат, которые убивали всех, чьи вины были тяжелы, а уже затем объявлял [Указ][9].
При этом, разумеется, высокоморальных и гуманных законов, сформулированных в уголовном кодексе, никто не отменял.
Нельзя не отметить, что подобное положение хотя и выглядит как жестокое глумление над законностью, но имеет при том и положительную сторону. После нормализации обстановки к соблюдению законов очень легко вернуться, это происходит почти автоматически, и вдобавок одобряется населением как простое возвращение к нормальной жизни, а не очередное нововведение, от которого неизвестно ещё, чего ждать.
Взаимосвязь ситуации в стране и правоприменения не была для китайских мыслителей секретом даже в древности. Ещё в трактате «Чжоу ли» («Установления династии Чжоу») — описании древней китайской администрации, создание которого относится ко временам, во всяком случае, до нашей эры, — упоминается, что существуют три типа законов (сань дянь 三典), каждый из которых соответствует стадии развития государства и положению в нём: в новых, только что возникших государствах (синь го 新國) применяются лёгкие, мягкие, щадящие законы (цин дянь 輕典), в государствах процветающих, достигших мира и благоденствия (пин го 平國) — законы средней степени суровости, умеренные (чжун дянь 中典), а в государствах, где возникли смуты и мятежи (луань го 亂國), применяются тяжкие, суровые, жестокие законы (чжун дянь 重典)[10].
Аберрации правоприменения могли вызываться и более сложными и подспудными факторами, нежели просто жестокость и нежелание разбираться в реальных делах. Многоступенчатые процедуры установления справедливости, установленные танскими принципами и отражавшие административную структуру[11], неизбежно выливались время от времени в конкуренцию высших инстанций и их лидеров в их претензиях на правоту. Причём правота эта могла подразумевать не только правоту в решении конкретного судебного дела. Установление справедливости в рамках отдельного решения оказывалась в таких условиях лишь поводом для соревнования по более широким вопросам. Итисада Миядзаки приводит поразительную историю — правда, относящуюся уже ко времени правления династии Сун (960-1279 гг.), но общие принципы правоприменения оставались теми же — когда одно лишь уголовное дело о бытовом преступлении (невеста нанесла ранение ненавистному ей жениху) в течение целого года занимало внимание крупнейших сановников империи, ибо, будучи вовлечёнными в дискуссию, они уже не могли отступиться и признать свою неправоту; конкуренция по частному вопросу оказалась лишь предлогом для политической конкуренции придворных группировок.
…Мы можем заключить, что обсуждение дела одной крестьянской женщины занимало сунскую высшую администрацию на протяжении около года — возможно, самый необычный пример юридического процесса в мире на тот момент. Ясно, что речь в этом случае шла более чем о юридических принципах, и он явно отражал политическую борьбу Ван Ань-ши и его оппонентов. Тем не менее, примечательно, что политический конфликт в Китае тысячу лет назад принял форму дебатов относительно правильного решения апелляции[12].
Насколько часто и с какой интенсивностью поиск оптимального решения каверзных судебных дел на высших уровнях администрации отражал борьбу придворных группировок в танское время, сказать сейчас невозможно, но, зная природу человека вообще и чиновника в частности, можно с достаточной степенью вероятности утверждать, что мотивы подобного рода были не редки и проявлялись, как только к тому возникала хоть какая-то возможность.
Однако прежде чем решать судебное дело какого-то преступника, необходимо соблюсти первейшее и первичное из условий: этого преступника выявить и изловить. Что само по себе является задачами, довольно трудными как в физическом, так и в организационном, и даже в процессуальном плане. Ряд законов Тан посвящён правильному исполнению и введению в юридические рамки этих необходимейших процедур.
[1] Этого процесса я касался в разделе, посвящённом составлению танского уголовного кодекса «Тан люй шу и».
[2] Цзю Тан шу. Цз 50.
[3] Там же.
[4] Там же.
[5] Там же.
[6] Там же.
[7] Там же.
[8] Там же.
[9] Там же.
[10] Чжоу ли. Раздел цюгуань:сыкоу:дасыкоу.
[11] Судебная части (синбу 刑部), Приказ Великой справедливости (далисы 大理寺), Терраса Державных наблюдателей (юйшитай 御史臺) — целых три самостоятельных и весьма влиятельных инстанции участвовали в разборе сложных дел, и каждая могла иметь своё мнение и приводить свои доводы.
[12] Miyazaki Ichisada, 1980. P. 68-69.
_______________________
Наш проект можно поддержать.
