Рубрики
Блоги

О попытках построения русской нации и их итогах

Вместо решения вопроса о критерии, облике и социальной базе русской/российской нации русские завязли в глубоком болоте археомодерна, в то время как тактика властей по данному вопросу состоит в том, чтобы избегать любых однозначных решений.

Новая статья Рустема Вахитова «Почему Победа так значима для русских?», продолжающая дискуссию 2018–2019 годов о национализме на сайте «Русской идеи», является неоднозначной, но, несомненно, поднимает важную проблему и будит мысль.

Сразу хотелось бы сказать о том, что в данной статье присутствуют фактические неточности.

Паспортный режим Российской империи никак нельзя назвать суровым: у государства, начиная с закрепощения в XVII веке и вплоть до 1917 года, никогда не хватало возможностей для эффективного контроля за передвижениями народа, а отход на промыслы не только в ближние местности, но и за тысячи (!) верст был самым обычным делом для миллионов крестьян как при крепостном праве, так и после его отмены. Путевые очерки, обзоры жизни трудовых артелей и отходников по всей империи являлись излюбленным чтением во второй половине XIX – начале XX века.

Кроме того, единственный костюмированный бал в стиле царя Алексея Михайловича был дан Николаем II в 1903 году, и больше ничего подобного не происходило до самой революции, даже во время торжеств в честь 300-летия династии Романовых в 1913 году. О причинах того, почему после революции 1905 года император более не прибегал к такому способу демонстрации своего образа, немало сказано в знаменитой книге Ричарда Уортмана «Сценарии власти».

Невозможно также недооценивать русофобских соображений как принципиальных идеологических императивов при принятии ряда решений большевиков по административно-территориальным границам с момента Октябрьской революции вплоть до 30-х годов. Безусловно, эти соображения никогда не были единственными, на практике они сложно переплетались с противоречащими им рационально-экономическими и иногда даже русскими национал-большевистскими соображениями, и эта сложность до сих пор недостаточно изучена с более-менее беспристрастных позиций: к сожалению, все еще преобладают крайние публицистические оценки, опирающиеся на цитирование «любимых» источников того или иного историка и замалчивание остальных документов.

Наконец, упомянутого в статье американского историка, автора книги о сталинской идеологии национал-большевизма, зовут Дэвид Бранденбергер, а не Брандернбургер.

Однако не эти недостатки являются главным содержанием статьи Вахитова, потому мы не будем более возвращаться к ним, а перейдем к ее основным тезисам, которые, на наш взгляд, в целом справедливы, хотя и недостаточны.

Коротко говоря, суть позиции Рустема Вахитова сводится к двум положениям: первой удачной попыткой построения русской нации является сталинская попытка; ее успех и ощутимые по сей день последствия вызваны внешним фактором – травматическим опытом Великой Отечественной войны.

Детальное изучение как истории общественной мысли и публичной борьбы в русском обществе XIX – XX веков, так и истории правительственной политики по «национальному вопросу» приводит к неизбежному заключению о том, что за последние двести лет в России было сформулировано около двух десятков вариантов нациестроительства, причем многие (хотя не все) из них в разное время власти пытались реализовать на практике. Русская государственность относится к числу очень немногих (не более дюжины в Европе и столько же в Азии) примеров многовековой непрерывной традиции «старой нации», восходящей в нашем случае как минимум к XI веку, когда впервые сформировалось русское самосознание. Пестель, Уваров, Белинский, славянофилы, почвенники, Катков, Леонтьев, пореформенные либералы, аристократические олигархи – все они в XIX веке предлагали разные способы формирования то российской, то «романовской», то русской, то общеславянской политической нации, причем даже в случае с «русской нацией» существенно различались между собой проекты ее построения на социальной базе разных сословий.

Начало ХХ века стало свидетелем яростного столкновения нескольких версий нового буржуазного национализма (в диапазоне от П.Б. Струве через В.В. Шульгина до М.О. Меньшикова и «национал-демократов» в духе А.Л. Гарязина), нескольких версий помещичьего и крестьянского черносотенного нациестроительства и пестроты программ по «национальному вопросу» среди левых партий. Одна из этих программ, заложенная уже в 1912–1914 годах в эмиграции Лениным и Сталиным на основе скорее австро-венгерского, чем российского опыта, в конечном счете победила и стала в 20-30-е годы и далее принудительно насаждаться сверху вопреки сопротивлению крестьянства. Параллельно в эмиграции бурно развивались старые и рождались новые альтернативные планы построения политической нации в России, наиболее удачным из которых и мы, и автор разбираемой здесь статьи считаем подход князя Н.С. Трубецкого. Очевидный крах Советского Союза привел сначала к возрождению загнанных в подполье теорий этнонационального вопроса (от евразийства до монархизма и либерализма старомодных типов), а затем – в начале XXI века – и к рождению новых концепций.

Можно ли в таких условиях утверждать, что именно сталинская попытка создания русской нации в ряду других советских наций оказалась самой важной и долговечной?

В определенной мере да, и Вахитов справедливо указывает на то, что не только глубокое и безусловное почитание Великой Отечественной войны, но и современный школьный минимум по литературе и истории восходят к сталинской системе, включая те моменты, которые были закреплены уже при Хрущеве и Брежневе по мере переселения вчерашних крестьян в города (как показывают выступления Микитки сына Алексеева, прямым следствием подобного русского советского нациестроительства стал крайне вредный и до сих пор активно применяемый прескриптивистский подход к русскому языку).

Если говорить об отрицательных моментах такого нациестроительства «на скорую руку», то, безусловно, наличие в школьной программе абсолютно нехудожественного и неэстетичного романа Николая Чернышевского и отсутствие в ней многих глубоких и изящных произведений русских консервативных писателей и поэтов – вещи того же ряда, что и придуманное в 1950-е годы безумное правило о словах «надеть» и «одеть». В принципе, Рустем Вахитов и сам это демонстрирует, когда цитирует письмо красноармейцев 1943 года, в котором говорится о «народе, который выдвинул таких великих писателей, как Пушкин, Герцен, Лермонтов, Некрасов» – стандартный школьный набор, внедренный именно в таком виде при Сталине и существующий по сей день в российских школах и, судя по недавнему опросу на «Русской идее», в какой-то мере даже среди современных консерваторов.

Так что тенденция сталинской эпохи – прививать новой русской советской нации культуру русского дворянства XIX века – всегда оставалась ограничена определенными рамками, восходящими к ленинским оценкам тех или иных литераторов.

Наконец, лишь частично корректными можно признать рассуждения Вахитова о статусе русских как государствообразующего народа не аморфной РСФСР (не имевшей своей собственной компартии или Академии наук), а всего Советского Союза.

Нам представляется, что здесь, скорее, сработала аналогия с положением Англии в составе Соединенного Королевства и владений британской короны в целом: Англия не является суверенной нацией, не имеет собственного парламента и правительства, однако де-факто является главной и привилегированной частью всех концентрических кругов внутри Pax Britannica. Этим, в частности, обусловлена крайняя слабость английского этнического национализма (сравнимая со слабостью русского национализма) – и это в стране, где с 1066 года на троне не было этнических англичан.

Проблема в том, что полная аналогия с положением РСФСР внутри СССР в данном случае не работает, и аргументы Вахитова на этот счет легко опровергнуть. Достаточно вспомнить, что при создании национальных союзных и автономных республик, автономных округов и областей, автономных районов, сельсоветов и колхозов в 20-е и 30-е годы весьма распространенной практикой было создание сотен, если не тысяч, маленьких автономий великорусского меньшинства на низовом уровне в различных ССР и АССР.

В замечательной монографии Терри Мартина «Империя положительной деятельности» освещены горячие дискуссии тех лет между украинскими, татарскими и прочими национал-коммунистами, которые отказывали русским вообще в любых коллективных правах, и победившей сталинской позицией признания русских как меньшинства с минимальными гарантированными правами в сельской местности «нерусских» республик (подчеркнем, что на города, даже преобладающе русские и русскоязычные, подобные мероприятия никогда не распространялись).

Таким образом, характеристика русского народа как общепризнанного государствообразующего народа для всего Советского Союза отчасти начинает быть верной с конца 30-х годов, находит отражение в первых строках государственного гимна 1943 года, в гимнах почти всех союзных республик и знаменитом победном тосте Сталина, достигает апогея в реальной политике 60-70-х годов. Однако она, безусловно, не годится для первых двадцати лет Советской власти, а для дальнейшего периода описывает скорее фактические реалии, не закрепленные или фрагментарно закрепленные в советском законодательстве (вспомним хотя бы проблему статуса русского языка в СССР, до самого конца не нашедшую последовательного и внятного юридического решения).

Всё это, впрочем, действительно меркнет на фоне колоссальности жертв Великой Отечественной войны и величия Победы в глазах народа (какие бы частичные, ограниченные и подчас горькие плоды Победа ни принесла с точки зрения объективного расклада сил в мире с 1945 года, который сложился совершенно не в пользу Советского Союза). Рустем Вахитов, несомненно, прав в том, что сегмент почитателей русских коллаборационистов 1941–1945 годов – ненавистников собственного народа – сегодня является крайне маргинальным (несмотря на все финансовые вливания со стороны зарубежных правительств), хотя и чрезвычайно агрессивным в Интернете. Однако делать на основании сказанного вывод о том, что сталинское русское нациестроительство стало единственным, принесшим реальный эффект, все же нельзя.

Значительная часть реализовавшихся когда-либо программ царского правительства и дореволюционной общественности по формированию русской нации среди крестьян оставили последствия, ощутимые по сей день. Резкое усиление значимости православия (и даже конкретно – юрисдикции РПЦ), возрождение дореволюционных лозунгов и традиций национальных движений, активное возвращение в новейшее время в поле общественного сознания имен теоретиков национализма и национального вопроса XIX – начала XX века, современный отказ от советского мифа о «трех восточнославянских народах» и оживление изначальных представлений о единстве большого русского народа (включающего в себя украинцев и белорусов) – всё это сегодня является живым и действенным продолжением более старых проектов нациестроительства, чем советский. (Особенно любопытна в связи с этим ситуация с русским самосознанием на территориях, надолго оторванных от советского нациестроительства: в Подкарпатской Руси, в Подляшье, а отчасти во всем Русском Зарубежье.)

До сих пор, наконец, недостаточно осмыслены сдвиги в сознании и идентичности населения за постсоветское тридцатилетие. Между тем вклад этой эпохи в формирование новой идентичности внутри РФ (бывшей РСФСР, включая и незаконно отторгнутый от нее в свое время Крым) и вокруг нее, очевидно, в ряде случаев оказывается более весомым, чем картина мира людей, опирающихся на дореволюционные или сталинский национальные проекты. Нынешние студенты и школьники, родившиеся и выросшие после 1991 года, действительно обычно мыслят себя в иных категориях национальной идентичности, чем мы, воспитанные в смеси царской и советской парадигм и питавшиеся непосредственным общением с представителями минувших эпох.

Итак, мы продолжаем жить в условиях конкуренции нескольких проектов нациестроительства в России, что наглядно демонстрирует та оживленная полемика на «Русской идее», частью которой является и настоящая статья. Этот факт надо признать, но как его следует оценить? Благоприятен он или нет для будущих перспектив России?

С одной стороны, вопреки стереотипам русских националистов, полного единомыслия по поводу базовых символов, имен и ценностей той или иной нации мы не найдем ни в одном национальном государстве Запада. Английские католики чтят тех, кого проклинают англикане, французские роялисты и ультраправые имеют героев, противоположных республиканским, а к каким катаклизмам привело соперничество великогерманского и малогерманского проектов построения немецкой рейхснации (Отто Данн), общеизвестно. В Китае боролись проекты нациестроительства Гоминьдана и КПК, в Турции – османский и кемалистский проекты нации (сейчас снова начинает побеждать первый), в Иране – шахский и клерикальный.

Резкое обострение внутренней вражды в США сейчас заставляет вспомнить, что дискурс партийной борьбы, вообще говоря, в любой стране всегда лишь временно подменяет собой гражданскую войну. Рассуждения Михаила Каткова полуторавековой давности о том, что американскими патриотами являются только республиканцы, а демократы – все сплошь государственные изменники, долгое время казались наивными и демонстрирующими смутность представлений русских националистов о мифической «монолитности» западных наций, но в эпоху Трампа они воспринимаются уже более серьезно.

Тем не менее, во всех подобных случаях, включая европейские и азиатские, имеет место соперничество двух основных проектов нациестроительства, пусть иногда даже оборачивавшееся гражданской войной между ними. На поле боя в революциях и междоусобных войнах решалось, по какому пути (из двух основных) пойдет построение модерновой нации в Англии XVII века, Франции конца XVIII века, США XIX века, Китая, Ирана, Турции ХХ века. В случае с Россией, однако, таких проектов было не два, а два десятка. Почти все они звучат даже сегодня свежо и актуально и до сих пор имеют своих приверженцев. При столкновении двадцати разных подходов невозможен никакой ясный, определенный итог, возможно лишь сосуществование друг рядом с другом и даже в сердце одного и того же человека обрывков разных национальных проектов (романовского, западнического, славянофильского, катковского, советского, евразийского, «ельцинско-путинского», а у кого-то и «крыловского» и др.).

Вместо решения вопроса о критерии, облике и социальной базе русской/российской нации русские завязли в глубоком болоте археомодерна, в то время как тактика российских властей по данному вопросу состоит в том, чтобы избегать любых однозначных решений.

Новая статья Рустема Вахитова содержит веские аргументы в пользу того, что доля сталинского наследия в этой каше из множества не до конца сформированных идентичностей действительно более весома, чем прочие компоненты – от чего, впрочем, каша не перестает быть кашей, которую заваривали на протяжении последних двух веков все подряд и которую сегодня с печалью приходится расхлебывать всем.

______

Наш проект осуществляется на общественных началах и нуждается в помощи наших читателей. Будем благодарны за помощь проекту:

Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)

Реквизиты банковской карты:

— счет 40817810540012455516

— БИК 044525225

Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com

Яндекс-кошелек — 410015350990956

Автор: Максим Медоваров

Историк, кандидат исторических наук, доцент Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского

Добавить комментарий