Живой классик исторической социологии Иммануил Валлерстайн принял решение завершить свою карьеру публичного политического комментатора в момент, когда мировая экономика стоит на пороге очередного кризиса. Как и десять лет назад, во время предшествующего кризиса, уходящий на покой Валлерстайн (в сентябре ему исполнится 89 лет) в своем последнем комментарии воздержался от конкретных суждений о будущем. Но это не означает, что исследователь, некогда дававший гораздо более детальные прогнозы, утратил актуальность, а его мир-системный подход можно сдать в архив. В действительности слишком уж затянулось то состояние «после либерализма», которое Валлерстайн диагностировал для мир-системы еще в начале 1990-х. Россия в этом состоянии увязла, кажется, особенно глубоко: под разговоры о том, что либерализм себя исчерпал, мы практически необратимо превратились в типичную страну второго эшелона либерального капитализма – в полном соответствии с анализом Валлерстайна, неизменно помещающего Россию на полупериферию капиталистической мир-системы.
«Наступает будущее, более важное и более интересное, но в то же время в принципе неизвестное. Структурный кризис современной мир-системы делает возможным, но не абсолютно точным то, что некоему лицу или некоей группе удастся достичь трансформационного использования комплекса 1968 года. Возможно, это потребует значительного времени и оставит далеко позади мои последние комментарии. Какую форму примет эта новая деятельность, сложно предсказать.
Таким образом, наш мир может и дальше идти ко дну обходными путями – но этого может и не случиться. В прошлом я утверждал, что, по моему мнению, принципиальной борьбой является классовая борьба, используя понятие класса в очень широком смысле. Те, кто останутся жить в будущем, смогут попытаться преодолеть самих себя, так что это изменение может оказаться реальным. Я по-прежнему разделяю это мнение и поэтому утверждаю, что у нас есть шансы 50/50 на трансформационное изменение, но только 50/50», – такими словами Иммануил Валлерстайн завершил свою прощальный, 500-сотый по счету публичный комментарий начиная с октября 1998 года, когда его колонки начал публиковать Центр Фернана Броделя в Университете Бингемтона.
«Кризис продлится еще довольно долго и окажется весьма глубоким. Разгорается сложнейшая борьба за формирование нового политического и экономического порядка», – утверждал Валлерстайн ровно десять лет назад в своей статье в журнале «Эксперт» в преддверии международной конференции «Возвращение политэкономии», которая прошла в Москве в сентябре 2009 года, в разгар начавшейся годом ранее Великой рецессии. В этой же статье обозначил точкой начала кризиса «всемирную революцию 1968 года», а момент окончания трансформационного периода отодвинул примерно на 2050 год, до которого ни он сам, ни значительная часть его тогдашних, да и нынешних читателей точно не доживут. Такие макропрогнозы, да еще и почти неизменные с интервалом в десять лет неизбежно заставляют вспомнить знаменитую фразу Джона Мейнарда Кейнса о том, что в долгосрочной перспективе все мы умрем. Стоит ли относиться к ним всерьез?
Для ответа на этот вопрос нужно вернуться в тот самый 1968 год, который занимает в построениях Валлерстайна одно из главных мест. Это был переломный момент не только для всей мир-системы, но и для его собственной биографии. Став свидетелем протестной волны по всему миру, которую он затем однозначно аттестует как всемирную революцию, Валлерстайн принимает решение отказаться от многоообещающих карьерных перспектив в политике (считается, что его фигуру одно время рассматривали в числе кандидатов на пост госсекретаря США) и берется за работу над своей главной книгой – The Modern World–System.
Здесь стоит сделать небольшое отступление в сторону: едва ли точно переводить названия этой работы, начинающейся с позднего Средневековья, как «Современная мир-система (миросистема)». Это именно «Мир-система Модерна» – той всеобъемлющей социальной, экономической политической и культурной парадигмы, которая зародилась в Европе в середине XV века, к концу XIX столетия стала доминирующей, а затем фактически вобрала в себя весь мир. Но к 1968 году, когда эта система достигла своего пика, впереди пока еще очень смутно замаячило некое новое будущее – неслучайно примерно в эти же годы появляется термин «постмодерн», который уже очень скоро будет основным для описания актуального состояния современности. Но для того, чтобы понять, как мир пришел к этой точке, Валлерстайну потребовалось написать историю этой системы, на данный момент насчитывающую четыре солидных тома (пятый все последние годы находился в работе, результат которой автор до последнего времени скрывал в тайне от публики).
Не вдаваясь в тонкости, можно утверждать, что Валлерстайн ставит знак равенства между Модерном и капитализмом. Однако капитализм он понимает совершенно неканонически. Признаками капитализма, по Валлерстайну, являются отнюдь не наемный труд или машинное производство. Достичь глобального размаха капитализм смог не благодаря серии «буржуазных революций» (термин, от которого автор «Мир-системы» старательно удаляется), а за счет втягивания в свою орбиту все новых и новых территорий, за счет превращения их в зависимые периферии и полупериферии.
Таким образом, капитализм – это неравномерное развитие, причем с самого начала в глобальном масштабе. Накопление капитала и полноценное экономическое развитие происходит в передовом ядре этой системы, прежде всего за счет ресурсов периферии, где складывается и во многом искусственно поддерживается специфический тип развития – развитие недоразвитости (используя термин еще одного известного мир-системного теоретика – Андре Гундер Франка).
Но предлагаемая Валлерстайном теоретическая модель капиталистической мир-системы более сложна, чем простое противопоставление центра и периферии. Ее неотъемлемым элементом является и полупериферия, которую Валлерстайн сравнивает с приводным ремнем между центром и периферией, приводя в качестве одного из наиболее явных примеров Россию. Ее включение в капиталистическую мир-систему, по Валлерстайну, произошло во второй половине XVII века, когда ядро этой системы уже во многом сложилось, однако Россия изначально не была, да и не могла быть просто его сырьевой периферией. Огромные пространства для внутренней колонизации (заодно гасившие любые попытки завоевания), сильная армия, регулярные модернизационные усилия властей – все это, по Валлерстайну, закрепляло за Россией статус полупериферии. И этот статус, как показал наш опыт первых постсоветских десятилетий, еще надо уметь отстоять – в девяностых годах Россия могла безвозвратно уйти на периферийную траекторию.
Та регулярность, с которой Россия проходит свои модернизационные циклы, чтобы сохранить за собой роль полупериферии в мировой системе, сама по себе является хорошим примером для тех, кто полагает, что историческая макросоциология – это слишком абстрактно.
Еще более убедительной моделью являются описанные Валлерстайном и его соратником по лагерю мир-системных исследований Джованни Арриги длинные циклы гегемонии. На данный момент дискуссионным является лишь их количество – Арриги, как и положено итальянцу, в своей книге «Долгий двадцатый век» начинает с генуэзского цикла в XVI веке, Валлерстайн – с голландской гегемонии XVII века, на смену которой пришла гегемония Британии (середина XIX века), а в середине ХХ столетия роль гегемона досталась США. При этом важнейшим структурным элементом смены мир-системного гегемона являются тридцатилетние войны. Первая из них состоялась в 1618-1649 годах (и под таким названием вошла в историю), вторая пришлась на годы Великой французской революции и наполеоновской империи, когда Франция пыталась оспорить роль гегемонии у Британии, третья охватывала промежуток 1914-1945 годов, когда в борьбу за глобальную гегемонию включились Германия, США, а затем и Россия.
1968 год, к которому настойчиво возвращается Валлерстайн, ознаменовал собой начало утраты американской гегемонии: фоном для «всемирной революции» стало погружение США в войну во Вьетнаме, которая кончилась для сверхдержавы номер один поражением. Однако это, в терминологии Арриги, был лишь сигнальный кризис – запас прочности у гегемона был еще достаточно велик, а распад СССР лишь усилил ощущение безальтернативности мирового порядка, выраженное в знаменитой книге Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории».
Наивные надежды на то, что демонтаж коммунистического режима позволит России войти на почетных правах в ядро глобального капитализма Валлерстайн отвергал уже тогда. Россия очень хочет пристать к Америке, сказал он в одной из частных бесед в конце 1980-х годов, и она к ней пристанет – только не к Северной, а к Южной. Что и произошло: аналогии между режимом Бориса Ельцина и режимом какого-нибудь Порфирио Диаса более чем очевидны, и они проводились не раз. Однако с наступлением новой волны либерального капитализма история не кончилась, и уже в 1995 году выходит книга Валлерстайна «После либерализма» (именно она будет первой переведенной на русский его работой), в которой он пытается очертить контуры мира без американской гегемонии – с акцентом, разумеется, на странах Азии. Тогда эти прозрения могли показаться слишком смелыми, но после терминального кризиса 11 сентября 2001 года мир вновь входит в состояние тридцатилетней войны, в которой главным соперником США становится Китай.
Таким образом, сейчас, с точки зрения мир-системной теории, мы находимся в середине очередной схватки за гегемонию, исход которой пока еще не предрешен. Китай достиг огромных успехов в сферах производства и торговли, однако США пока удерживают важнейшее для глобальной гегемонии преимущество в мировых финансах – недостатка в предсказаниях краха доллара нет – но он по-прежнему остается главной резервной валютой в мировых расчетах.
Однако, согласно гипотезе, все более просматривающейся в работах позднего Валлерстайна, сейчас происходит не только смена очередного гегемона в капиталистической мир-системе. Возможно, идет принципиальная трансформация самой системы, которая на выходе даст принципиально новый миропорядок – на том самом горизонте 2050 года. Здесь стоит вновь обратиться к уже процитированной выше статье 2009 года:
«Мы можем сделать «коллективный» выбор в пользу новой стабильной системы, которая некоторыми своими основными чертами напоминает прежнюю систему — а именно наличием иерархии, эксплуатации и поляризации. Несомненно, они могут принять самые разные формы, в том числе более жесткие, чем в той капиталистической мир-системе, в которой мы живем. Однако мы можем выбрать радикально иную систему, никогда прежде не существовавшую, — относительно демократическую и относительно эгалитарную. Я называю два эти варианта «духом Давоса» и «духом Порту-Алегри» [город в Бразилии, место проведения первого Всемирного социального форума в 2001 году]… Наши шансы на построение мир-системы, более предпочтительной, чем та, в которой мы живем, составляют в лучшем случае 50 на 50. Но и 50 на 50 это много. Мы должны поймать удачу за хвост, даже если она попытается от нас сбежать».
Таким образом, спустя десять лет Валлерстайн по-прежнему оценивает шансы на то, что чаша весов склонится к «духу Давоса» или «духу Порту-Алегри» как 50/50 – не слишком ли оптимистичная оценка? Десять лет назад ожидания, что развитие глобальной экономики пойдет по более эгалитарной модели, были отчасти оправданы тем, что слишком уж явными были злоупотребления в сфере финансового капитала, которые вызвали предшествующий кризис. Да и с тем, что неолиберализм – идеология духовного и мыслительного тупика, тогда уже мало кто спорил.
Однако хоронить неолиберализм и финансовый капитализм было явно преждевременно – они по-прежнему с нами, причем в гипертрофированной форме. На днях российский президент заявил, что либеральная идея «пережила свою цель», однако закономерно спросить: какой еще идеологией руководствуются творцы социально-экономической политики российского правительства? То же самое, впрочем, мы наблюдаем и в других странах: в жертву политики гиперстабилизации приносятся последние остатки социального государства, а заодно и того понятного и знакомого мира, конец которого Валлерстайн предсказывал уже давно.
Что же дает Валллерстайну основание в своем тексте-завещании по-прежнему оценивать шансы как 50/50? Здесь стоит задуматься над тем его фрагментом, где упоминается классовая борьба, перечитав теоретический эпилог к первому тому «Мир-системы», написанному еще в начале 1970-х годов. Здесь Валлерстайн дает свой вариант ответа на один из главных вопросов, неизменно возникающих перед всяким, кто обращается к классовому подходов: сколько всего классов есть или может быть в обществе. Ответ Валлерстайна – не более двух, причем возможна и ситуация бесклассового общества, но наиболее распространенный вариант, когда класс – один. Если же мы имеем два класса, добавляет он, то такая ситуация наиболее взрывоопасна. «В действительности классы существуют лишь в конфликтных ситуациях», – делает вывод Валлерстайн.
С этой точки зрения, последние полвека действительно были временем кардинальной трансформации структуры социума. Если расцвет американской гегемонии сопровождался всемирным ростом среднего класса (какое бы определение ему ни давать), то после «мировой революции» 1968 года его размеры сужаются, как шагреневая кожа, и классом-гегемоном, доля которого ничтожна в масштабах всего общества, со стремительной скоростью становится та группа, которую с той же степенью условности принято называть элитой. Этот процесс, конечно же, не мог остаться без противодействия снизу, однако пресловутая антиэлитная волна, давно принявшая глобальный характер, пока не обрела полноценных признаков настоящей классовой борьбы.
Прекариат, или «новый опасный класс», как назвал его британский социолог Гай Стэндинг, по-прежнему остается «классом в себе», и от того, станет ли он «классом для себя», способным бросить вызов глобальной элите, как раз и зависит сценарий 50/50, о котором говорит Валлерстайн. Когда и при каких обстоятельствах это произойдет и произойдет ли вообще, это, согласимся с живым классиком макросоциологии, в принципе неизвестно.
Какую роль в этом процессе может сыграть Россия? Ее включение в борьбу за глобальную гегемонию в период «тридцатилетней войны» ХХ века произошло в ситуации, когда перед страной вновь возник вызов догоняющей модернизации. Цена, заплаченная за это, была ужасной, но не стоит забывать, что советский эгалитаризм во многом стал стимулом для стран капиталистического ядра: страх повторения такой же революции, как состоявшаяся в России, заставлял капиталистов идти на огромные уступки. Сегодня Россия опять оказалась перед той же альтернативой: либо превратиться в сырьевую периферию (на сей раз Китая), либо сохранить свой статус полупериферии – в этом и есть смысл пресловутого «прорыва», о котором мы уже давно слышим, но он так и не стал для нас объективной реальностью, данной в ощущениях. Сегодня все более очевидно, что никакой «прорыв», он же – быстрый экономический рост, невозможен без мобилизации масс, и в то же время нет никаких сомнений в том, что эту мобилизацию совершенно неспособна организовать существующая элита, вновь, как и в 1990-е годы, увлекшаяся приватизацией государства.
Рано или поздно эта коллизия будет разрешена, но в какую сторону? Хотелось бы надеяться, что шансы хотя бы составляют 50/50.
______
Проект Русская Idea осуществляется на общественных началах и нуждается в финансовой поддержке своих читателей. Вы можете помочь проекту следующим образом:
Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)
Реквизиты банковской карты:
— счет 40817810540012455516
— БИК 044525225
Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com
Яндекс-кошелек — 410015350990956
