Рецензия на книгу Р.Р. Вахитова «Евразийство. Логос. Эйдос, Символ. Миф» (Санкт-Петербург: Издательство «Владимир Даль», 2023).
В июне 2023 г. вышла давно ожидаемая книга Рустема Вахитова «Евразийство. Логос. Эйдос. Символ. Миф» (Санкт-Петербург: Издательство «Владимир Даль», 2023), – известного исследователя евразийства, которого смело можно назвать ведущим специалистом в этой области. В наши дни книжного разнообразия и изобилия трудно удивить взыскательного читателя. Книг действительно, много, но нужно сразу сказать, что среди разнообразия книжной продукции довольно много «мусорной» литературы, работ довольно слабых, теоретически беспомощных. В советские годы такие книги просто не пропустили бы в печать, остановив на стадии рецензирования. Тем не менее, есть книги и сильные, глубокие, тщательно проработанные, хотя авторских, ярких, индивидуальных, носящих печать личности ищущей, нетривиально мыслящей, тщательно взвешивающей каждое слово, – все же не так много.
Чем же именно удивит нас эта книга, в чем заключается ее научная ценность, войдет ли она в анналы классики евразийствоведения? Чтобы разобраться с этими вопросами, присмотримся к ситуации на евразийствоведческом исследовательском поле. Литературы о евразийстве много: статей, книг, переизданий евразийской литературы, публикаций архивных источников. Жаловаться не приходится. Но почти в каждой книге и статье, за исключением работ «классиков» евразийствоведения (таких, например, как С.М. Половинкин, А.В. Соболев, В.Я. Пащенко), к сожалению, есть большой процент неверной информации, искажения фактов, путаница в датах и т.д.
Для исследовательской традиции эта ситуация совершенно беспрецедентная, только представьте себе, что книги о философии Гегеля, Канта, да хотя бы о славянофилах или почвенниках, содержали бы сплошь и рядом ошибки, искажения, разного рода упущения и неточности. Тут же поднялась бы волна критики, которая вычеркнула подобного автора из списка специалистов и исследователей в той или иной области. А вот с евразийством эта ситуация сплошь и рядом. Р. Вахитов пишет о феномене «исчезновения евразийства», самого предмета исследования у современных авторов, поскольку они не всегда продумывают методы своей работы, не заботятся зачастую о тщательном изучении источников, не размышляют о постановке задач, целей и путей их достижения, но ведутся субъективными впечатлениями и эмоциями. В своих статьях и выступлениях я не раз говорила о том, что евразийствоведение чаще всего превращается или в архивоведение, или в публицистику. Можно сказать, что книг и статей, которые содержали бы верную информацию о евразийстве крайне мало – на фоне работ с фактическими ошибками и самыми претенциозными суждениями.
Какова причина этого явления?
Возможно, многим кажется, что евразийство есть несложная, даже элементарная система политических и историософских взглядов, так что любой желающий, сочувствующий или негодующий может писать на эту тему то, что посчитает необходимым.
Есть и другие причины, частью методологические, а частью объективные – например, по личному опыту могу сказать, что настоящим специалистом по евразийству исследователь может стать не раньше 10 лет непрерывных и тщательных разысканий и изучений как прямых евразийских источников (статьи и книги основоположников, письма, протоколы допросов и т.д.), так и исследовательской литературы, посвященной разным аспектам, таким как история движения, идейный комплекс, развитие этих идей во времени от начала 1920-х до конца 1960-х гг. и т.д. Данному требованию соответствуют далеко не все исследователи, особенно если они выбирают только один аспект евразийства, например, геополитику, или историософию, или изучают творчество избранного основоположника.
К объективным причинам сложности евразийствоведения относится и то, что движение было основано пятеркой лидеров (П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский, кн. Н.С. Трубецкой, Г.В. Флоровский, кн. А.А. Ливен), творчество которых каждого по отдельности – уже целый исследовательский космос. Потом к движению присоединись не менее яркие личности – философ Л.П. Карсавин, Э.Э. Литауэр (ученица Гуссерля), Э.В. Сеземан, историки Г.В. Вернадский, П.А. Остроухов, С.Г. Пушкарев, М.В. Шахматов, экономист Н.Н. Алексеев, композитор и музыкальный критик А.А. Лурье, литературный критик и прозаик кн. К.А. Чхеидзе и многие другие. Ведущие русские мыслители, вероятно, объединились не на пустом месте, как мог бы рассудить добросовестный исследователь, подходя с осторожностью к такому сложному явлению, возможно, самому комплексному и непростому в истории русской мысли. Но чаще всего мы имеем дело со штампами, такими как «евразийский соблазн» (автор этого мема, кстати, Г.В. Флоровский, который употребил его в определенном богословском контексте) или отношением несколько «свысока», как к политическим неудачникам, мечтателям и того хуже – поклонникам большевиков. К счастью, за последние годы этот подход уже не пользуется популярностью, но хороших исследований, свободных от штампов и надменного отношения к евразийцам все же мало. Нужно отметить, что книга Р. Вахитова отчасти отвечает на вопрос о том, почему сложилось это парадоксальное отношение к евразийству , к этому мы вернемся позже.
Вторая причина легковесности евразийствоведческих работ заключается в том, что исследователь, как правило, не заботится о методологии, пренебрегает классическими подходами к исследуемому материалу. Это признак постмодернистской эпохи. Многие современные работы пестрят именами М. Фуко, Ж. Деррида, или даже Хантингтона, Тойнби, А. Грамши, Д. Лукача – кого угодно, лишь бы их было много, и они были бы «иностранные». Мозаичность и хаотичность современных исследовательских работ стала последствием разрушения классической школы, которая всегда опиралась на научные источники (принцип, сформулированный в наиболее выпуклом и убедительном виде еще А.С. Лаппо-Данилевским) и научные методы.
Причины разрушения старой школы тоже очевидны – в советское время на первый план вышел марксизм-ленинизм и авторитарность марксизма, обязательность цитации Маркса, Энгельса и Ленина (которую А.Ф. Лосев довел до совершенства и изумительного гротеска), вызвали устойчивую аллергию к репрессивной методологии. Новое поколение исследователей выросло в ситуации индивидуального произвола и засилья постмодернистских авторов. Сами по себе эти мыслители прекрасны, но нужно отдавать себе отчет в том, что для методологии исследования они все же малопригодны – постмодернистская методология есть анализ-разчленение, по сути – методологическое убийство, разоблачение предмета анализа, выведение его на «чистую воду» неких психологических предпосылок (а то и «травм») или, к примеру, демонстрация влияния социальной среды. Постхристианская мысль по линии разочарования в «больших сущностях», «больших нарративах» породила отказ от Логоса, сомнение в разуме и рациональности вообще, обращение к альтернативным путям постижения мысли – интуиции, эссеистского типа высказывания, когда мысли организованы в «гнезда» и «сгустки» разрозненных смыслов. Такая «методология разочарования» была крайне популярна в течение нескольких десятилетий, а на первый план выходила субъективность – в высказывании и исследовании. Главным критерием качественности исследования, при таком подходе, становилась оригинальность, а не истинность, парадоксальность, а не правдоподобность, непохожесть на то, что скажут другие. В конце концов это завело нас в болото крайней субъективности, где можно высказывать противоположные суждения, не заботясь о логической связи высказывания.
На этом фоне книга Рустема Вахитова – глоток свежего воздуха. Он декларирует «старомодные» исследовательские методы, которые – неожиданно, казалось бы – оказываются крайне актуальными и действенными. Та самая погоня за индивидуальностью и оригинальностью в данном случае не ставится во главу угла, но искомые нарративы сами приходят в текст, который написан с опорой на надежный фундамент: отличные знания источников, твердые методологические основы. И, что самое важное, в тексте видна пытливая, живая, подлинно мыслящая, а не красующаяся своей интеллектуальностью, личность самого исследователя.
Р. Вахитов обращается к диалектике как к исследовательскому методу, но берут не классическую диалектику Гегеля (хотя упоминает ее, как первоисточник), но диалектику русского и советского философа А.Ф. Лосева. Такой подход уже обещает симпозиум (то есть – пир) для ума, для подлинного ценителя красивой (в Лосевском смысле), «выпуклой» мысли, основанной на совпадении добра и истины, знаменитой калокагатии. Р. Вахитов находит свой методологический подход к сложнейшему феномену русской философии – евразийству, которое есть соборная мысль – и вскрывает, можно сказать, взламывает пласты евразийских смыслов, чтобы найти его смысловое ядро, его суть. В духе лосевской «Диалектики мифа» он движется к нахождению искомого евразийского ЛИКА – который и есть его идея, эйдос, и дает несколько определений, двигаясь от главы к главе к более точным формулировкам.
Рустем Вахитов специально оговаривает, что «не ставил задачу писать историческое исследование. Меня интересует евразийство как идейный, интеллектуальный феномен и даже «категориальная структура», логос, эйдос, символы и мифы евразийства». По сути всякий, кто пишет историю евразийства, пишет свою историю евразийства (как он ее понимает и знает), поэтому, кстати, так часто оценки и даже факты о движении разнятся у исследователей. Как будто история евразийства и правда есть история мифа о нем, евразийство становится зеркалом, в котором каждый видит свое отражение. Оно может быть «культуроцентричным мировоззрением» (А.В. Соболев), евразийским соблазном (Андрюс Мартинкус), правовой школой (Б.В. Назмутдинов), эпистолярным проектом (Тереза Оболевич) и т.д. Вахитов намерено отстраняется от фактической стороны дела, благородно и деликатно предполагая, что с ней исследователи и так знакомы (в чем я, как раз, сомневаюсь) и переходит к металогическому анализу, исследует евразийство как философию, применяя философские методы анализа.
Если евразийство есть философия, то она решает некий центральный философский вопрос, который Р. Вахитов формулирует так: «Что есть Россия и каково ее место среди других цивилизаций, стран и народов?» По мере исследования, возникают другие центральные евразийские философские вопросы, на которые Вахитов дает ясные, убедительные ответы (на них сложно возразить!), настолько они классически точно и логично сформулированы, с применением, например, диалектического анализа неоплатонических категорий «единого» и «многого». Одновременно, Р. Вахитов не путает этот евразийский вопрос с центральным вопросом своего исследования – «что есть евразийство», а я от себя бы еще добавила: «и как нам следует его понимать», хотя последнее в книге и так подразумевается. Для решения этих вопросов Р. Вахитов прибегает к рассмотрению диалектических оппозиций единого и многого, органического и механического единства, богоугодного и богопротивного, личного и безличного. Он конструирует лежащий в основе евразийства философский миф, который мы сейчас не будем описывать подробно, чтобы не давать спойлеров[1] и личных интерпретаций.
То, что в основе евразийской мысли лежит некий миф – это, действительно, важный аспект понимания евразийской мысли. Я думаю, именно это раздражает некоторых исследователей, которые обвиняют евразийство в выдумках, неверной интерпретации русской истории. Современников евразийства шокировало отрицание евразийцами европейского периода истории России, постсоветских исследователей раздражали комплименты евразийцев в сторону революции 1917 г. (хотя евразийцы не воспевали ее, а скорее констатировали, что она явилась логическим завершением предыдущего периода на фоне коллапса российско-имперской бюрократической прозападной системы управления). Современных исследователей раздражает то религиозность, непонятная для человека эпохи постмодерна, то якобы имперские амбиции, которые он интерпретирует как «фашизм», или как «реваншизм», одним словом, любой «-изм», который приходит в голову.
Но раздражает, похоже, именно евразийский прото- или может быть псевдо- религиозный миф, довольно пафосная концепция, в которой ясно очерчена и «миссия», и «враг». Для современного нерелигиозного человека это становится триггером к раздражению, вызывает позыв – разоблачить. Вахитов не пытается ниспровергнуть или разоблачить миф – это и невозможно, поскольку миф принадлежит не к области рационального, и было бы провально, к примеру, ниспровергнуть миф о Геракле с помощью рациональных средств. Этот миф надо просто реконструировать, понять, увидеть его лик, эйдос, сущность и – даже – полюбоваться им, восхититься его идейной законченностью и бескомпромиссным пафосом, ведь как известно, пафос есть страсть. Евразийство движимо страстью – любовью к России, к ее миссии в мире.
***
Итак, оригинальность работы Р. Вахитова в том, что это не просто историко-философское исследование, не просто анализ евразийской мысли, это именно философское исследование, философский роман, в котором автор говорит с читателем приветливо и непосредственно, не надменно, не пытаясь спрятать свою мысль в шелухе терминов, представив закрытый «текст для себя». Эта книга есть именно «текст для тебя», что не так часто с философскими текстами. Поэтому я и назвала книгу Вахитова «философский роман-исследование», а не просто – работа по истории русской мысли.
Хорошая книга хороша не только тем, что текст в ней хорош, она имеет исследовательскую ценность, когда с ней хочется спорить, когда она ставит новые вопросы и раздвигает горизонты понимания. Так, я не могу согласиться с рядом утверждений, таких, как, например, трехчленный базовый концептуальный набор, на котором основан идейный фундамент евразийства Петра Савицкого, а именно: концепция Николая Трубецкого о несоизмеримости культур, народов и цивилизаций, изложенная в «Европе и Евразии»; представления Савицкого о России, имевшиеся у него до 1921 года, и концепция Владимира Ламанского о трех мирах Азийско-Европейского материка о России как ядре «Среднего Мира».
Я понимаю архитектонику этого построения, понимаю, что концепция Ламанского выступает тут скорее символом всех географических и геософских представлений Савицкого. Понимаю и философскую уместность такого «сжатия» евразийской формулы до трех компонентов – ведь Рустему Вахитову очень важна диалектика, которая работает с триадами. Просто не могу согласиться с таким редукционизмом, поскольку иные исследователи могу серьезно думать, что оснований всего три. Это может быть связано с тем, что Савицкий все-таки мало исследован. Пока мало обращают внимания на то, что он был вундеркиндом и полиглотом (кстати, как и Н.С. Трубецкой!), к 1920 г. он прочитал колоссальное количество литературы, начиная с самых ранних лет (серьезную научную литературу он начал читать уже в возрасте около 7 лет). Например, Савицкий в письме к А.Н. Зелинскому (письма готовятся мною к изданию) вскользь упоминает о своем детском увлечении тибетологом и буддологом Ф.И. Щербатским: «Я и сам им увлекался. В библиотеке моего покойного дяди по матери, городского головы г. Чернигова – Георгия Андреевича Ходота была полная подборка работы молодых и раннесредних лет Ф<едо>ра Ип<политови>ча – и я «глотал» их чуть ли не с возраста семи лет, а позже и вполне сознательно (конечно, в пределах их русского и, кажется, английского – текстов)».
О других увлечениях ранних лет, среди которых – целый ряд русских генетиков (например, Н.И. Вавилов, с которым Савицкий был лично знаком), русских почвоведов, географов, биологов, не говоря уже о целом ряде немецких и английских авторов, а также украинских краеведов и историков, упомянем, к примеру, В.Л. Модзалевского, с которым Савицкий подготовил совместную книгу (тираж, увы, сгорел в 1917 г. во время революции) – сложно и говорить, такое количество имен нужно будет упомянуть и рассмотреть внимательно. Савицкий упоминает о своих ранних увлечениях также в письмах к Л.Н. Гумилеву и Н.Н. Алексееву. По этим письмам можно реконструировать «дорожную карту» доевразийского периода Савицкого. «Имперские» статьи периода обучения у П.Б. Струве отнюдь не дают полной картины взглядов раннего Савицкого, наоборот, он скорее всегда был в оппозиции к нему, сначала вежливой и корректной, после революции 1917 г. – уже открытой.
Поэтому вывод Р. Вахитова о том, что книга Н.С. Трубецкого «Европа и человечество» произвела мгновенный переворот взглядов у Савицкого, на наш взгляд, несколько поспешен. Книга Трубецкого была поводом, а не причиной евразийства Савицкого. Можно сделать и ряд иных возражений, например, в книге есть несколько несущественных неточностей. Так, российский исследователь Леонид Савин отнесен к американскому крылу евразийствоведения, а американец русского происхождения Сергей Глебов – к британскому. Но эти неточности (их исчезающе мало, и они совершенно несущественны) нисколько не умаляют иных, несомненных достоинств книги, которую можно считать новым, уже философским этапом в евразийствоведении.
[1]
Можно, конечно, вместо слова «спойлер» написать: «чтобы не портить благосклонному читателю впечатления новизны, пересказывая текст», но в данном случае английское слово «спойлер» лаконично и просто дает знать, о чем идет речь. Англицизмы не всегда плохи. Английская речь, как известно, «быстрая» речь, а русская – медленная и вдумчивая. Сочетая то, и другое, мы получаем гибкий современный язык.
