РИ: Сегодня исполняется ровно год с момента возрождения нашего сайта под новым именем. «Русская истина» продолжает не только функционировать, но также искать новых молодых авторов, интересующихся наследием отечественного консерватизма и готовых осмысливать реалии современного мира, отталкиваясь от его исходных положений. Представление о России как о «неевропейской» державе, оспаривающей самим фактом своего существования претензии Запада на исключительность, несомненно является одним из таких положений, и тем мыслителем, кто внес наибольший вклад в утверждение и обоснование мысли и российской «неевропейскости», был родоначальник евразийства, филолог и политический философ Николай Трубецкой. Ему и посвящено небольшое эссе Кирилла Забелина.
Николай Трубецкой публикует свою программную работу «Европа и человечество» в эпоху, как он сам замечает, «переоценки всех ценностей». Только отгремела Первая мировая война. Огромные и, казалось, вековечные глыбы империй изошли трещинами и с грохотом развалились. «Европа и человечество» – своего рода манифест высвобождения человечества из-под глыб Старого Света. Однако слома одних только внешних форм недостаточно. Философ констатирует наличие глубинных предрассудков в коллективном сознании. Без их рефлексивной проработки «человечество» останется навсегда прикованным к «Европе».
Что же это за предрассудки?
Трубецкой известен своим жгучим неприятием «дореволюционного сознания». Его носителей он называл «рамоликами» – расслабленными, немощными, впавшими в слабоумие стариками. Время давно шагнуло вперёд, а рамолики всё забавляются своими пожилыми, одышливыми идеями.
Одним из проявлений такого слабоумия Трубецкой считал бытование в среде русской интеллигенции – как до революции, так и после неё – двух комплексов идей, которые были внедрены в её сознание ещё во времена Петра. С одной стороны, это идея России как «великой европейской державы» – стремление геополитически соперничать с Европой «на равных», рождающее «антизападничество» как умонастроение элит и масс. С другой стороны, «западничество» или идея России как могучей «европейской цивилизации». Вот как Трубецкой пишет об этом в статье «Мы и другие»[1]:
«Направление человека в значительной мере определялось отношением его к этим двум идеям. Было два резко противоположных типа. Для одних дороже всего была Россия как великая европейская держава; они говорили: какой бы то ни было ценой – хотя бы ценой полного порабощения народа и общества, полного отказа от просветительских и гуманистических традиций европейской цивилизации – подавайте нам Россию как могущественную великую европейскую державу. Это были представители правительственной реакции. Для других дороже всего были “прогрессивные” идеи европейской цивилизации; они говорили: какой угодно ценой – хотя бы ценой отказа от государственной мощи, от русской великодержавности – подайте нам осуществление у нас в России идеалов европейской цивилизации (т.е. по мнению одних, демократии, по мнению других, социализма и т.д.) и сделайте Россию прогрессивным европейским государством. Это были представители радикально-прогрессивного общества».
По Трубецкому, обе идеи сконструированы искусственно «насильственными» петровскими реформами. Фигура Петра здесь очень значима – царь-позитивист, поклонник всего западного по части технологий, он одновременно являлся ревнивцем всего западного по части достижений. И так как достижения Европы открылись Петру именно в свете порождённых ею технологий, их монарх и стремился привить России любой ценой. Так, усилиями Петра в Россию были завезены не только хорошие европейские манеры, но и дурные европейские комплексы. В том числе – комплекс «европейской великодержавности» в области политического самосознания.
Трубецкой указывает, что обозначенные «русские «направления» являлись всего лишь «разными комбинациями идеи европейской великодержавности России и идеалов европейского прогресса…».
При этом мыслитель констатирует, что обозначившееся положение, хотя и вызвано искусственными культурно-политическими манипуляциями, представляет собой действительную трагедию, поскольку «ни то, ни другое направление по условиям русской жизни не могло быть приведено до конца». Назревал болезненный конфликт:
«Каждая сторона замечала внутреннюю противоречивость и несостоятельность другой, но не видела, что сама заражена теми же недостатками. Реакционеры прекрасно понимали, что, выпустив на волю русскую демократию, т.е. полудикую (с европейской точки зрения) мужицкую стихию, прогрессисты тем самым нанесут непоправимый удар самому существованию в России европейской цивилизации. Прогрессисты, со своей стороны, правильно указывали на то, что, для сохранения за Россией её места в «концерте великих европейских держав», ей необходимо и во внутренней политике подтянуться к уровню остальных европейских государств».
Можно сказать, что, начиная с Петра, внутриполитическая жизнь страны представляла собой странную смесь двух идей, привнесённых на её почву бескомпромиссным реформаторством первого императора, и при том одинаково ей чуждых. «Западничество» и «антизападничество» как феномены формировались в сугубо западной рамке.
Культурно-политическая позиция Трубецкого характерна тем, что он отвергает и не только эти идеи, но и сам контекст, их породивший:
«Правые, левые и умеренные, консерваторы, революционеры и либералы – все вращаются исключительно в сфере представлений о послепетровской России и о европейской культуре. Когда они говорят о той или иной форме правления, они мыслят эту форму правления именно в контексте европейской культуры или европеизированной послепетровской России; изменения и реформы, которые они считают необходимым внести в политический строй или политические идеи, касаются только этого строя и этих идей, но не самого культурного контекста».
Если полемически заострить критику Трубецким «направленцев», их можно представить в роли невольников-гладиаторов, которых насильно поместили на европейскую культурную арену и заставили сражаться по европейским правилам за европейские идеалы. Таким образом, одни из них – государственники – стремятся сделать Россию второй (а лучше первой) великой Европой в государственно-политическом плане. И так как это стремление достигается средствами (социально-политическими технологиями, влияющими, как известно, на способы самопрезентации и значит, самоидентификации культурно-политического субъекта), заимствованными у самой Европы, то зависимость от неё здесь налицо.
Это «антизападничество» воплощает в себе тот комплекс неполноценности, который Пётр испытал перед Европой, ощутив её совокупное культурно-технологическое и военно-политическое могущество. Россия-Европа «антизападников» великодержавно обращена вовне – к большому брату, авторитет которого стремится низвергнуть. В этом плане показательна историософема «Москва – Третий Рим», предполагающая, что в действительности Россия переняла инициативу политико- и культурно-религиозного развития у Европы. И пусть такое сравнение анахронично – ведь сама концепция возникла в допетровское время, – тот факт, что она по-прежнему присутствует в политическом поле и, более того, получает всё новые стимулы для развития, говорит о её изоморфности новому петровскому порядку.
Другие «направленцы» – прогрессисты – также стремятся претворить Россию во вторую Европу, но сосредотачиваются на ином петровском озарении. Они транслируют комплекс, который Пётр испытал, столкнувшись с социокультурным превосходством Европы, в его наивно первозданном виде. Подобно тому, как император выстроил вторую столицу на смену старокупеческой Москве, они стремятся выстроить внутри России вторую Россию и культурно заменить ей первую. Их Россия-Европа не экспансивна, а скорее интенсивна, ибо «просветительски» обращена на саму себя. Здесь большой европейский брат выступает уже не в роли узурпатора и похитителя «европейства», которое у него необходимо отвоевать и национализировать.
Большой брат «западников» обладает естественной монополией на производство и модернизацию ценностей, по отношению к которым всякий порядочный «западник» выступает благодарным потребителем, так сказать, добровольно подвергается развитию. Это умонастроение хорошо схвачено Достоевским в его «Зимних заметках о летних впечатлениях»: «европейские помочи – самая милая опека…»
Таким образом, по Трубецкому, любые изменения, которые могут быть достигнуты в рамках «западнического» или «антизападнического» проекта, не будут иметь позитивного значения для России как самостоятельной цивилизации. Дело в том, что оба проекта нерефлексивны в отношении своих оснований: на уровне этих оснований – культурно-цивилизационное превосходство Запада берётся – в том или ином виде – за отправную точку. Разница лишь в том, что «западнический» проект подчас выглядит откровенно смердяковским, и потому его провальность на большинстве исторических отрезков самоочевидна.
Что касается «антизападнического проекта», то его проевропейская ориентация имеет в каком-то смысле более сложносочинённую генеалогию и потому нередко может считываться как антиевропейская. Однако эта «антиевропейскость» касается Европы лишь в одном измерении, а именно как конкретно-политического субъекта. В культурном отношении зависимость от Европы просто не опознаётся как таковая. И потому военно-политическая эмансипация от Европы оборачивается псевдоэмансипацией: ценностная самостоятельность не проблематизируется, что приводит затем к новому витку зависимости и необходимости очередной военно-политической сатисфакции.
Трубецкой прекрасно осознавал навязчивую порочность каждого из приведенных решений. Поэтому он настаивал, в первую очередь, на культурном самопреображении. Если угодно, на смене установки сознания:
«Самым важным является именно изменение культуры, изменения же политического строя или политических идей без изменения культуры евразийством отметается как несущественное и нецелесообразное».
В свою очередь, как следует из «Европы и человечества», драйвером культурных изменений должен служить акт самосознания интеллигенции, интеллектуального класса, как бы мы сказали:
«Вся картина должна коренным образом измениться, лишь только эта интеллигенция начнет сознательно относиться к делу и подходить к европейской цивилизации с объективной критикой»[2].
Таким образом, возможность слома ложной оппозиции рамоликов «западничество-антизападничество» Трубецкой видит в радикальном очищении сознания интеллигенции не-европейских стран от пагубных для неё установок. Работа, которая должна быть проделана в первую очередь, – это работа с собственной психологией, выявление глубинного коллективного «Я» народа. Только в случае сознательного отказа интеллигенции проводить в жизнь своих наций ценностные установки европейского уклада, режим его культурной гегемонии может быть подвергнут основательному и продуктивному пересмотру. По всему видно, что для России эта задача остаётся актуальной и сегодня.
[1] Трубецкой Н.С. Мы и другие // Евразийский временник. Берлин. 1925. С. 66-81.
[2]Трубецкой Н.С. Европа и человечество // Трубецкой Н.С. Европа и Евразия. М., 2014.
