Рубрики
Блоги

«Социал-традиция» и практическая эсхатология: ненаучная рецензия научного труда

В книге идет речь о критике либерализма, об изменении политической шкалы, о постсекулярности, о создании нового политического языка и главное – о социал-традиции, новой идеологии, предлагаемой автором на суд читателя. И в этом видится ещё один серьёзный побудительный толчок для общей работы по созданию идейно-смысловой синергии Восхода, идущего на смену Закату

Щипков А.В. Социал­традиция: Монография – М.: АСТ­ПРЕСС КНИГА, 2017. – 320 с. ISBN 978­5­462­01857­2

Новая книга, одиннадцатая по счету, Александра Щипкова появилась на полках московских книжных магазинов. Называется – «Социал-традиция». Двадцать печатных листов, строгий академический стиль издания. С грифом «рекомендовано к печати Учёным советом философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова». От привычной щипковской публицистичности – ни следа. Почти. Немного всё же есть, и это делает труд доступным не только для академического сообщества, что важно, поскольку в книге идет речь о критике либерализма, об изменении политической шкалы, о постсекулярности, о создании нового политического языка и главное – о социал-традиции, новой идеологии, предлагаемой автором на суд читателя.

И философы, и политологи, и религиоведы могут найти в новой работе Щипкова близкие им темы, мне же захотелось обратить внимание на острые, «посюстронние» аспекты появления «Социал-традиции», на то, почему ярко представленное книгой течение мысли сегодня не просто актуально, но актуально для всех уровней массового общественного восприятия.

Во-первых, эта книга — слово не только в политической мысли, но и — скажем так — в практической эсхатологии. Потому что конфликт, которому она посвящена — это эсхатологический конфликт. Фрэнсис Фукуяма (которого цитирует и интерпретирует автор) — предтеча глобальной Фукусимы. «Конец истории» — в понимании «стоп-историков» и тех, кто за ними стоит — это преддверие преждевременного (рукотворного) зомби-апокалипсиса, потому что нынешняя «любимая мысль» Запада — ответ на категорически отвергаемое им шпенглерово пророчество о Закате — именно такова: или «конец истории» для всех, кроме Запада, или — «будущее, так не доставайся же ты никому!». Об этом, кстати, с присущей ему поразительной ясностью предупреждал сам Освальд Шпенглер («Пруссачество и социализм»): «Мы не знаем пределов…. В то, во что верим мы, должны верить все. … Все должны подчиниться нашему политическому, социальному, хозяйственному идеалу или погибнуть…».

Второй момент. Мы все — заложники словаря. Книга — попытка «снять» (или взломать) деспотию терминологии, и, хотя в ней это не договорено до конца, содержательно всё идёт к тому: дихотомии «правое — левое», «консерватизм — либерализм», «традиция — модернизация» уже не вполне подходят к тем сущностям, для понимания которых они применяются. И поэтому — из содержания «Социал-традиции» это совершенно явственно понимается — речь идёт о намного более актуальной и глубокой дихотомии. Наверное, «Жизнь — смерть». Насколько мне удалось почувствовать, «русская традиция» в понимании Щипкова — это живое существо Русского мира, одухотворённого Жизнью Христовой. И противостоит эта Традиция не только и не столько либерализму, или модернизму, или атеизму: все данные обозначения применимы к тому, что сейчас сражается с Россией, но суть в том, что живому Русскому миру с его Традицией противостоит зомби Западного мира с его идолами «общечеловеческих ценностей». Нам противостоит другая, токсичная, зомбирующая «традиция». Александр Зиновьев называет её «западнизмом», прежде всего фиксируя её опустошительную функцию, обрекающую историю на затухание и прекращение: «Западнизация планеты ведёт к тому, что в мире не остаётся никаких «точек роста», из которых могло бы вырасти что-то, способное к новой форме эволюции, отличной от эволюции на базе западнизма… Мир превращается в бесплодную эволюционную пустыню». За прошедшее со времён выхода книги «Феномен западнизма» время изменилось только одно — уровень исступления Запада, претендующего теперь на имя «цивилизации-берсерка». Поэтому мне иногда хочется усилить термин «западнизм» и переименовать его в «вестернацизм».

Третье. Вестернацизм и его идолы — то, что противостоит нам — это матрица с удивительной силой воздействия, способная форматировать действительность под себя. Она работает на всех уровнях — для уличных молодёжных протестов, для сотен тысяч — как под копирку, но вовсе не искусственных или проплаченных — комментариев в соцсетях. Это — наборы общедоступных штампов и простых формул (как «Хлеба-Мира-Земли» у большевиков), более сложных, но одинаковых формул для образованцев, это — жесточайшие идеологические стандарты для остальных. Противостоящая западнизму интеллектуальная традиция не просто слабее или менее развита. Она разрушена и практически безоружна. Она — в якобы «клерикально-антилиберальном» государстве — практически в подполье (книга Щипкова, например, издана тиражом всего 500 экз.) — при том, что «западный дискурс» доминирует везде — от аналитики и публицистики в популярных СМИ до политико-экономической практики действующего правительства. Русский дискурс, конечно, развивается современными философами и мыслителями («Социал-традиция» — серьёзный вклад в это развитие), но «русской партии» (не в политическом, а в идейном плане) у нас и близко нет. Нет согласия по каким-то совершенно основным, базовым позициям. Нет общего, внятного словаря, одинаково понимаемого всеми «единочаятелями». Нет возможности «поэтажного» идейного наступления на всех уровнях — от детского сада до интеллектуалов и политиков. И нет вовсе не потому, что говорить нечего: наш дискурс (потенциально) несравнимо сильнее, живее и энергетичнее, чем западнистский, потому что с нами правда, жизнь и будущее, но вот мы поддаёмся — пока — наступлению зомби-апокалипсиса.

И это не наивные претензии побеждённых «мировой цивилизацией» ревизионистов. Об этом на протяжении последних веков говорят западные и русские мыслители. Из западных Шпенглер: «Русский дух знаменует собой обещание грядущей культуры, между тем как вечерние тени на Западе становятся всё длиннее и длиннее…». Или Вальтер Шубарт: «Россия — единственная страна, которая способна спасти Европу и спасёт её, поскольку во всей совокупности важных вопросов придерживается установки, противоположной той, которую занимают европейские народы… Русский обладает для этого теми душевными предпосылками, которых сегодня нет ни у кого из европейских народов». Из русских – Питирим Сорокин: «Косые лучи солнца ещё освещают славу уходящей эпохи. Но свет гаснет и в углубляющейся тьме, в тумане сумерек становится всё труднее видеть и безопасно ориентироваться. Ночь переходного периода с её кошмарами, пугающими тенями, разрывающими сердце ужасами начинает неясно выступать перед нами. Однако вдали, вероятно, поджидает заря новой великой культуры, чтобы встретить людей будущего». Или Николай Данилевский: «Счастье и сила России в том и заключается, что, сверх ненарушимо сохранившихся ещё цельности и живого единства её организма, само дело её таково, что оно может и непосредственно возбудить её до самоотвержения, если только будет доведено до его сознания всеми путями гласности; тогда как её противники не могут выставить на своём знамени ничего, кроме пустых, бессодержательных слов: будто бы попираемого политического равновесия якобы угрожаемой цивилизации».

Поэтому «Социал-традиция» Александра Щипкова, конечно, является не только ярким и глубоким новым словом. Она видится ещё одним серьёзным побудительным толчком для общей работы по созданию идейно-смысловой синергии Восхода, идущего на смену Закату.

Автор: Дмитрий Юрьев

Политолог, журналист