РI: В 2015 году Русская Idea обсуждала творчество Ивана Ильина, выпустив в том числе посвященный ему номер историко-культурного альманаха «Самопознания» под названием «Философ силы и свободы». В год столетия 1917 года крупнейший исследователь и популяризатор наследия Ивана Ильина – профессор Православного Свято-Тихоновского университета Юрий Лисица – предлагает читателям краткое изложение взглядов русского философа на причины, формы и последствия русской революции, уделяя особое внимание победе секуляризма как одной из главных предпосылок революционного кризиса. В свое время Русская Idea посвятила ряд материалов сокрушающей победе секуляризма во Франции XIX века. Как представляется, выявление тех консервативных тенденций, которые в прошлом и позапрошлом веке не смогли выдержать жесткой конкуренции с просвещенческим проектом, имеет не просто научную ценность, но и может помочь их возрождению и усилению в эпоху кризиса самого проекта в его постмодерном варианте.
Предисловие
Мы вошли в 2017 год – год столетия русской революции, которая, как оказалось, не только не закончена и не изжита в нашей жизни и в душах людей, но «перманентно» продолжается. Отмечать здесь нечего, так как это была большая неудача для России и всего её народа. В отличие от Великой Французской Революции 1789 года, которую наши революционеры чаяли видеть образцом русской революции, и которая осталась для самой Франции её сомнительной гордостью и идеалом[1], русская революция очень быстро потеряла провозглашенные ею идеалы, если таковые вообще имели место. В советское время большевистский переворот (это термин самих большевиков) 25 октября по старому стилю именовали Великой Октябрьской Социалистической революцией, и более 70 лет 7 ноября по новому стилю был главным и первым государственным праздником СССР. В период либеральной революции 1990 – 1993 годов пытались возродить память Февральской буржуазной революции 1917 года, но это не получилось ни у захвативших власть правителей и политиков, ни у широких слоев нашего народа, в сердцах которого Февраль не нашел отклика. Нынешняя власть, похоже, не собирается отмечать или праздновать ни Февральскую, ни Октябрьскую революции, – картина «цветных революций» отрезвила её самым серьезным образом.
За прошедшие сто лет в нашем сознании исказились многие фундаментальные понятия и представления, такие как «революция», «государство», «политика», «частная собственность», «справедливость» и многие другие. Все эти понятия с самого начала стали наполняться революционерами нужной для них интерпретацией. Например, «революционер – это высшая форма человеческой жизни на земле», о чём твердили на обязательном для всех учебных заведений СССР курсе «Истории КПСС». Или – «революция является высшей формой борьбы классов; она означает низвержение отжившего общественного и государственного строя, приход к власти нового, передового класса и утверждение нового, прогрессивного строя». А некоторые понятия просто исчезли из привычного лексикона или, как говорят сейчас, современного дискурса, например, понятие «политического преступления». А это ведь, по сути, и низвержение монархического строя Императорской России в феврале 1917 года, и сговор трех лиц в Беловежской пуще в 1991 году, приведшие к изменению, пусть даже «преступного» и многим «ненавистного» в первом случае монархического, а во втором – советского строя.
«Политическое преступление», о котором писал ещё Фёдор Достоевский, было затенено представлениями о «политических репрессиях» Иосифа Сталина, когда под 58 статью попадали и те, кто к политике не имел никакого отношения. Позднее же термином «политические заключённые» именовались диссиденты эпохи Брежнева – Андропова. Их освобождение называлось то «амнистией» Лавра Берии, то «реабилитацией» при Никите Хрущёве, то личным обращением генерального секретаря Михаила Горбачева к главному «политическому узнику страны» с извинениями и разрешением, даже просьбой, «вернуться из ссылки в Москву» (а вскоре «политический узник» был избран делегатом Съезда народных депутатов СССР). Всё это ещё больше отдаляло всех от понимания содержания настоящего «политического преступления». «Политических заключенных в СССР и в современной России нет», – такова была знаменитая фраза наших властей, обращенная к Западу. В современной же России политические преступления стали «подвигами» неформальной оппозиции существующему, по её мнению, «авторитарному режиму».
После революции не упоминалось вообще такое понятие как «аристократическая форма политической власти» (т.е. отбор лучших) и соответствующее ему государственное устройство, исказились представления о «диктатуре» и полномочиях «диктатора» (как это было в Древнем Риме), которые наполнились отрицательными коннотациями, как и «автократия», «авторитаризмм», «самодержавие» и «деспотизм» и которые стремящиеся к провокации именуют «фашизмом» и «нацизмом». А в забвении и искажении понятий и представлений прошлого кроется большая опасность непонимания смысла употребляемых слов и трагических последствий такого непонимания.
В связи с этим позволим себе несколько слов по поводу анализа причин и источников русской революции Достоевским.
Первое его наблюдение касалось главного русского революционера-эмигранта Александра Герцена: «Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой. Герцену как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства образованного нашего сословия. В этом смысле это тип исторический. Отделясь от народа, они естественно потеряли и Бога. Беспокойные из них стали атеистами; вялые и спокойные — индифферентными. К русскому народу они питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, — каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ. Этот идеальный народ невольно воплощался тогда у иных передовых представителей большинства в парижскую чернь девяносто третьего года. Тогда это был самый пленительный идеал народа. Разумеется, Герцен должен был стать социалистом, и именно как русский барич, то есть безо всякой нужды и цели, а из одного только “логического течения идей” и от сердечной пустоты на родине. Он отрекся от основ прежнего общества, отрицал семейство и был, кажется, хорошим отцом и мужем. Отрицал собственность, а в ожидании успел устроить дела свои и с удовольствием ощущал за границей свою обеспеченность. Он заводил революции и подстрекал к ним других и в то же время любил комфорт и семейный покой»[2].
Второе непосредственное наблюдение Достоевского касалось Виссариона Белинского: «Я застал его (Белинского – Ю.Л.) страстным социалистом, и он прямо начал со мной с атеизма. В этом много для меня знаменательного, — именно удивительное чутье его и необыкновенная способность глубочайшим образом проникаться идеей. Интернационалка[3] в одном из своих воззваний, года два тому назад, начала прямо с знаменательного заявления: “Мы прежде всего общество атеистическое”, то есть начала с самой сути дела; тем же начал и Белинский. Выше всего ценя разум, науку и реализм, он в то же время понимал глубже всех, что один разум, наука и реализм могут создать лишь муравейник, а не социальную «гармонию», в которой бы можно было ужиться человеку. Он знал, что основа всему — начала нравственные. В новые нравственные основы социализма (который, однако, не указал до сих пор ни единой, кроме гнусных извращений природы и здравого смысла) он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг. Но, как социалисту, ему, прежде всего, следовало низложить христианство; он знал, что революция непременно должна начинать с атеизма»[4].
И, конечно, нельзя не процитировать Достоевского о себе как революционере-романтике: «Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния. Без сомнения, я не могу свидетельствовать обо всех; но думаю, что не ошибусь, сказав, что тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений… почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти. В эти последние минуты некоторые из нас (я знаю положительно), инстинктивно углубляясь в себя и проверяя мгновенно всю свою, столь юную еще жизнь, может быть, и раскаивались в иных тяжелых делах своих (из тех, которые у каждого человека всю жизнь лежат в тайне на совести); но то дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится! И так продолжалось долго. Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга. Нет, нечто другое изменило взгляд наш, наши убеждения и сердца наши (я, разумеется, позволяю себе говорить лишь о тех из нас, об изменении убеждений которых уже стало известно и тем или другим образом засвидетельствовано ими самими). Это нечто другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с ним в общем несчастии, понятие, что сам стал таким же, как он, с ним сравнен и даже приравнен к самой низшей ступени его»[5].
Революционные взгляды и сами революции коренным образом меняют и искажают человеческую суть, но не всю её, не природу человека и его предназначение. В это верил Достоевский и исповедовал эту веру исключительно по-русски и во вселенском масштабе: «Ну какой на самом деле наш народ протестант и какой он немец? И к чему ему учиться по-немецки, чтобы петь псалмы? И не заключается ли всё, всё, чего ищет он, в Православии? Не в нем ли одном и правда и спасение народа русского, а в будущих веках и для всего человечества? И может быть, главнейшее предызбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!»[6]
Итак, «тайнозритель человеческой души», как писал о нем Протоирей Георгий Флоровский[7], считал поистине главными причинами революции атеизм, презрение к Родине и ложные идеалы. Можно отметить, что революции и революционеры, без сомнения, могут быть с виду религиозными, например, Английская революция XVII века английских пуритан или Исламская революция в Иране во второй половине XX века, но они эквиполлентны, т.е. логически эквивалентны атеистическим революциям Франции конца XVIII века и России всего XX века своими крайностями, радикализмом и террористическим насилием.
Исторические события XX века в России и во всем мире – не только пророчества, сбывшиеся или не сбывшиеся – великих людей, а конкретные и сложные явления человеческой жизни, требующие особого и глубоко предметного освещения. Лучшим, по моему пониманию, являются фундаментальные исследования русского религиозного философа, ученого-правоведа и государствоведа, русского патриота и национального мыслителя, провозвестника Грядущей России Ивана Александровича Ильина.
Книги, брошюры и статьи Ивана Ильина о русской революции
Практически всё творческое наследие русского философа касается русской революции как духовного кризиса, путей преодоления этой болезни и грядущего обновления и возрождения России, так как Ильин «служил России и только России»[8]. Перечисление книг, брошюр и статей Ильина на эту тему заняло бы десятки страниц, но мы остановимся на трех его фундаментальных работах: «О религиозном кризисе наших дней» (1922), «Мировые причины русской революции» (1928) и материалы «О революции» (1907-1913-1918-1922, Москва, 1923-1928, Берлин, Гамбург, 1930-1931, Моршах, Бургенсток).
Все революции, после которых «умирают» предыдущие государственные устройства, как и, между прочим, обычная смерть отдельного человека, внешне происходят неожиданно, даже для самих революционеров. Как известно, в феврале 1917 года, когда пало самодержавие, главные революционеры были за границей, и революции не ждали. Но это только кажущаяся неожиданность. Причины и итоги указанных событий невидимо скрыты и «только обнаруживаются, выявляются, выступают с невиданной, необычайной, сокрушительной силой. Всё это уже было, имелось, действовало; только глухо, скрыто, подземно. <…> Так, внимательный, чуткий дух мог и должен был предсказать близость некоторого глубокого кризиса, надвигающегося на всё культурное человечество»[9].
И когда этот кризис сто лет тому назад начался формально и открыто, то его стали освещать и анализировать в многочисленных газетах, журналах, философских сборниках и альманахах, но, по мысли Ильина, «главное о нем не сказано, и, может быть, главная волна ещё впереди»[10]. Попытки эмпирического анализа вроде обзора день за днем, год за годом тогдашней прессы или экономического, психологического исследования прошедших событий дают что-то, но это «что-то» либо ещё более запутывает, либо «бьет» мимо цели, так как опускает по умолчанию главное, довольствуясь второстепенным. «Самое существенное и общее, что необходимо увидеть и понять в критических итогах, – это их духовная природа. Как бы глубок, и всесторонен, и исчерпывающ ни был анализ историка, подходящего к этому процессу с точки зрения материального фактора, – то, что он исчерпывает и формулирует, будет не самый кризис, а только та задача, на НЕразрешении которой кризис разразился»[11]. Почти всегда не учитывается Божественная «координата», духовная компонента, ВСЕГДА присутствующая в нашей личной и общественной жизни, как и во всех исторических событиях. Ильин это учитывал: «Итак, самое телесное бытие человека, – множественное, субъективное, разъединенное, при едином общем материальном субстрате жизни, и едином, общем Предмете духа, Божестве, – ставит человеческому духу ряд заданий, с которыми он справляется, когда стоит на высоте, когда он верен своей природе и своему Предмету, – и с которыми он не справляется, когда он не верен своему Предмету и своей природе и когда он, обессилев, никнет долу»[12]. Другими словами, единственно верное освещение этих трагических и провиденциальных событий может быть только религиозное.
Однако и, как Ильин замечает, прежде всего, западное христианство в конце Средневековья утратило свою ведущую роль, поэтому и «церковное христианство наших дней НЕ ВЕДЕТ за собой человечество»[13]. Духовная культура последних двух веков (добавим – и сегодня тоже) есть культура секуляризованная. «Она, – пишет Ильин, – обособилась от христианской религии и ушла в без религиозную, безбожную пустоту», а «человечество перестает в своей массе культивировать церковно-христианский опыт»[14]. Процесс секуляризации захватил науку, государственность и искусство: «Касаясь обнаженного зла, не стыдящейся, кощунствующей порочности, – современный человек не ужасается и не трепещет, но любопытствует, присматривается и охотно поддается соблазну. Встают целые поколения не стыдящихся людей, нравственно тупых, страдающих этическим малоумием; слагаются в мировом масштабе целые организации нравственного извращения людей, выдающих ложь, предательство, лицемерие, насилие и убийство за благо и открыто осуществляющих свое учение. Человечество не мыслью, а чувствованием, волею и делом приняло и воплощает тезис Достоевского “если Бога нет, то всё дозволено”. Зверь, таящийся в человеке – только и ждал учения о вседозволенности, ибо о сладости запретного он знал сам по себе»[15]. Именно «первородный грех» забыл и не осознает в себе секуляризованный человек, а его светская наука, государственность, экономика и хозяйство забывают эту «поврежденную природу человека» и всегда все удивляются своим провалам и неудачам. А на самом деле: «на государствах обнаруживается и будет обнаруживаться единый мировой закон, обнаруживающийся на индивидуумах и классах: наказание развертывается само из преступления, ибо оно имманентно заложено в самом преступлении»[16]. Примером таким может служить редкое для творчества Ильина замечание о хозяйственной деятельности человека и государства в целом, или, как сейчас говорят, об экономике: «Современное человечество увлекается хозяйственными закономерностями[17] которые властвуют над ними и над которыми оно не властно. Ещё не найдены верные способы для регулирования ни перепроизводства, ни недопроизводства, ни его уравновешивающей циркуляции. Открытие этих путей требуют высшей солидарности и мудрости, огромной волевой дисциплины в вождях и массах. А между тем души пребывают во власти стихийного распыления интересов и стихийного, беспринципного порыва к наживе. Человечество выработало удивительный международно-хозяйственный регулятор – международную биржу – и не может овладеть им, уподобляясь тому часовому мастеру, о котором рассказывает Гофман: он изобрёл танцующую куклу и потерял над ней власть – она до безумия и до смерти затанцевала свою даму. Религиозно неустроенная, релятивистически-беспринципная, деморализованная душа современного человека – только и может стать жертвою хозяйственных закономерностей в том виде их, как они сами слагаются, развертываются и увлекают»[18].
Называя глубинные причины религиозного кризиса наших дней, Ильин сформулировал и принципы его преодоления:
«I. Не следует думать, что мы уже пережили этот кризис, что он за плечами. Нет, он только начинается[19].
- II. Настаивая на том, что современное духовное разложение человечества связано исторически с процессом секуляризации, я совсем не хочу сказать, что христианская церковь как таковая могла бы властно урегулировать хозяйственную, политическую, международную и духовную разруху наших дней[20]. Религия при верном подходе к ней есть не лекарство (хотя и лекарство), но духовное здоровье и духовный расцвет; она не средство для благополучия, но само благополучие, цель жизни, сущность жизни, смысл жизни – и всё остальное есть средство для нее и ее расцвета. Без подлинной религиозности человечество гибнет; но НЕ ПОГИБНУТЬ – ему стоит только для подлинной религиозности. И вот эта подлинная религиозность, которая не сама по себе, как таковая, окажется политически и хозяйственно спасительной, но откроет в человеке глубину, ширину и силу духа, необходимого для земного братства и мирного служения Богу.
III. Религиозное возрождение есть цель человечества; но это возрождение должно быть не пассивным слепым впадением в прошлое, а активным, самостоятельным, зрячим и радостным восстановлением в себе того, что не измеряется и не может быть прошлым.
- IV. Современный религиозный кризис состоит, по существу, в том, что человеческий дух утратил цельность, а потому и подлинность и жизненную силу в очевидности. За последние полтысячи лет христианское человечество, имевшее в очевидности своей благую весть Христа, – приобрело другую очевидность, очевидность безразличных к Евангелию законов материальной природы.
- V. Таким образом, я глубоко уверен в том, что религиозное возрождение приблизится только в борьбе за цельность духовного опыта и очевидности. Но открыть человечеству доступ к духовной цельности в христианском религиозном опыте – может только сама христианская церковь»[21].
Причины и последствия русской революции
Ильин неоднократно писал, что пошлость, насилие, несправедливость и безрелигиозность буржуазного мира расцвели в коммунизме. При этом он различал понятия «большевизм» и «коммунизм» или «социализм» как начальную стадию коммунизма. Большевизм, в понимании Ильина, – это действие, воля, причем злая воля, а «не только политический и хозяйственный строй, т.е. диктатура партии, водворяющий социализм посредством принуждения и страха»[22], а коммунизм с его первоначальной стадией социализмом – есть учение, доктрина, причем учение ложное и утопическое, это псевдо-вера или псевдо-религия, распространяемая I и II Интернационалами, коммунистическими и социалистическими, социал-демократическими партиями разных стран и, добавим от себя, принимающие различные, порой чудовищные формы (как, например, в Советском Союзе при Ленине-Сталине-Хрущеве-Брежневе-Андропове, в коммунистическом Китае при Мао Цзэдуне, в Кампучии при красных кхмерах, в Северной Корее при Кимах – живых и мертвых).
Этот соблазн большевизма и коммунизма[23] затронул не только широкие массы людей в России, но и часть русской эмиграции за рубежом в лице тех же сменовеховцев и евразийцев, корни которых, считал Ильин, были «в недугах старой интеллигенции и в творческой безыдейности новой». Русская интеллигенция несмотря на многочисленные публикации и дискуссии «не установила ни диагноза, ни объяснения русской революции». Мало было просто отвергать большевизм или наивно его принимать и пытаться перенаправить, как мечтали сменовеховцы и евразийцы. Ильин считал большевизм болезнью: «Может ли врач лечить заразную болезнь, просто “отвергая”, т.е. осуждая ее и стараясь не заразиться ею? Мало понять и причины болезни; надо воображением и мыслью увидеть те драгоценные, основные силы организма и их функции, без которых нет жизни и без верного действия которых нет здоровья. Надо увидеть не только болезнь, но и здоровье»[24].
Опасностью и соблазном Ильин считал «солидаризоваться с коммунизмом как с якобы побеждающей силой». Коммунистическая революция победила потому, что дореволюционная Россия болела недостатком в своем организме правильного хозяйственного устройства: «Один из источников русской коммунистической революции: в массе был не воспитан и болел хозяйственный акт – неутвержденность частной собственности[25]; недостаточная вера в труд[26]; необеспеченность правопорядка; воля к наживе не через труд[27] и безволие в труде, неуверенность и задержанность хозяйственного самовложения – отсюда экстенсивность хозяйствования, пониженная доходность; вера в объем и неверие в качество хозяйствования[28]; склонность напирать на соседа (особенно на богатого, но и на бедного), а не на природу»[29].
Еще одной ошибкой является отождествление «бунта» народа против несправедливости власть-имущих и «революции», которая свергает эту власть и само государственное устройство. Революция (историческая или современная «цветная») – это не просто «бунт – бессмысленный и беспощадный»[30], а нечто более коварное и злое: «Революция есть не просто свержение наличной власти, а разложение правосознания, политической и хозяйственной жизни, души, творчества, это есть разрушение, сгнивание, разложение. Нечего играть словами: “мы – революционеры!” Мы – враги революции; и именно потому мы за творческое воссоздание России и ее здорового бытия на духовно верных основах»[31].
Русскую революцию Ильин представлял как переход от рыхлого организма в злую механику, не стыдящийся произвол, приведший к экспроприации и рабству, как классовое самоубийство[32], как сочетание злой воли и безволия, честолюбия и партийности и в самой России и в русской эмиграции. К причинам революции Ильин относил и формализацию культуры и духовное беспутство русской публицистики и всего Серебряного века, честолюбие и вредную идейность русской интеллигенции, расхождение социальных классов и не восхождение к идее целого, безыдейность императорского правительства и волевой паралич, неизжитую травму крепостного права. Революция как разнуздание в человеке и обществе злых сил привела к узаконению уголовщины и политизации криминала, развращению честных, но слабых людей, что вылилось в новую дифференциацию в обществе и возникновение ордена коммунистических рабовладельцев[33]. Путь революции: через лозунг равенства к новому неравенству, как ставка на худшего и спайка преступлением. Революция подорвала веру и будущее русской творческой демократии, как и современная революция – глубокой идеи свободы и самоуправления.
Для преодоления революции недостаточно искоренить большевиков, нужно возродить религиозность и правосознание и создать новые, справедливые установления и учреждения. А главное – возродить подлинную, а не формальную частную собственность, но не через «черный передел» или несправедливую «приватизацию», а через творческую, не формальную демократию, учредить законную, а не исторически возникающую за происходящими событиями власть и возродить свободную лояльность к такой власти. «Власть» (которую часто и неверно смешивают с «управлением») является не просто политическим или философским термином, а имеет глубинную, мистическую природу и религиозное содержание. Смысл её необходимо понимать, а настоящую, Богом данную власть, нужно лелеять и беречь, даже от себя самой, так как власть по природе своей трагична: вот она есть и вдруг ее нет; она может быть хорошей, но не законной (см. «Борис Годунов» Александра Пушкина). Без власти государственный строй может рассыпаться вмиг как карточный домик: «Средний массив, толща русского простонародья – во всей своей активистической неудобоподъемности – долго следила за тем, что происходит, пока не накалились его страсти (1914-1917) и не развязался государственный узел и удерж (отречение Императора Николая II). С этим отречением как бы утратилась грамота русской национальной власти; великое средоточие авторитета, державшее и ведшее страну веками, – угасло; государственная власть как бы разбилась на тысячи пылинок, разлетевшихся по стране. Вокруг опустевшего святилища государственной власти началась больная суетня. В мае 1917 года я публично говорил о том, что “тени самозванцев зареяли над Россией”. Первыми самозванцами были временное правительство и совет рабочих депутатов; Россия закипела “автономными республиками” – чуть ли не по числу губернских и уездных городов. Началось междоусобие между самозванцами, разрешившееся[34] переворотом октября»[35].
Мировые причины русской революции
Ильин считал, что «русская революция не есть чисто-русское событие, в России зародившееся и разразившееся; она возникла в мировом контексте – она имеет не только внутри-русские причины, но и причины чисто внешние, общемировые. Она исторически обусловлена и вызвана всем предшествующим развитием человечества; строго и полно говоря: ее история – есть всеобщая история человеческого рода. Не только потому, что идея коммунизма и уравнительного грабежа стара, как и сам человек, но гораздо больше потому, что она, русская революция, есть порождение трех великих мировых явлений:
1) мирового кризиса, переживаемого религией и христианством;
2) мирового кризиса, переживаемого правосознанием и государством;
3) мирового кризиса, переживаемого идею собственности»[36].
Описывая революционеров как действительно особых людей, Ильин не считал, что они сугубо русское явление. Это люди «с особым способом мыслить; с особенною установкой воли; с особым укладом чувства; с каким-то специфическим напором, самоуверенностью, претенциозностью, ограниченностью, порочностью и одержимостью. Они настолько тверды и неизменны в этой своей установке, что к ним отбираются люди, похожие на них, а непохожие незаметно ассимилируются и принимают даже их внешние манеры (эта нервная суетливость, это обилие ненавистно-ругательных слов, этот повелительный категоризм, эта быстрота на ложь и жестокость, эта кривая улыбка…). Как если бы из всех народов, племен и рас, известных доселе, отбиралось новое, особое племя, с особой жестоковыйностью, хищностью и цепкостью. Оно проходит через ассимилирующий фильтр в Советской России и рассыпается для своего мирового дела по всему миру… И всего замечательнее, что это особое революционное племя, составленное из всех рас и наций, – встречает отклики во всем мире. Иногда получается прямо такое впечатление, что люди этого уклада зародились повсюду одновременно и ныне скликаются друг с другом, как ждавшие друг друга и предназначенные друг для друга»[37].
Этому новому движению противостоит безвольное и податливое большинство. «Почему это?», «Откуда это?», «Как это сложилось?», «Куда это ведет?» – задавался вопросами Ильин. И отвечал: «в человечестве постепенно возникло особое умонастроение и волевое направление, особое умонастроение, способствующее современной революции и ведущее к ней; в нем, в этом настроении души и ума, заключается основная творческая причина революции»[38].
Не нужно думать, что русский философ скатывается к банальной конспирологии, несмотря на то, что он больше всего сейчас известен, как автор часто употребляемого термина «мировая закулиса». Обывательское мнение, что «революция есть просто результат заговора – все равно чьего (одни говорят английского, другие немецкого, третьи еврейского; масоны говорят католического, католики говорят масонского). Отсюда мир управляется заговорщиками, всех водящими за нос и всемогущими. А нам остается бежать за последствиями их поступков и разоблачающе их регистирировать – всюду подозревая иезуита, масона, еврея, англичанина или немца. Вот от этого вульгарного и демагогического подхода я совершенно отказываюсь. Совсем не потому, чтобы я думал, что иезуиты и масоны не влияют на события; нет, несомненно, влияют – одни в одну сторону, другие в другую, обычно прямо противоположную. Но потому, что это есть не объяснение, а мнимое объяснение; это ссылка не на причину, а на одно из проявлений причины»[39].
Для него важнее всего направить русский взгляд на подлинные, главные, а не второстепенные причины русской революции. Значит ли это, что я отрицаю влияние иезуитов, масонов, англичан и евреев – в ходе войны и революции? Не значит. Значит ли это, что я отрицаю целесообразность и необходимость научного изучения их деятельности? Нет, не значит. Что же я отрицаю?
- Компилятивную болтовню об этом из вторых и третьих рук, ненаучную и демагогическую;
- возможность объяснить этим причины мировой и русской революции;
- пользу для русского национального дела, если кто-нибудь начинает заменять самообличение – мнимыми разоблачениями чужого злодейства, начинает подменять серьезный диагноз – бактериологической манией преследования»[40].
***
Вот, пожалуй, основные и главные причины, по Ильину, русской революции. Столь глубокий и фундаментальный анализ стал возможен за счет феноменологического метода, по явлению определяющего сущность его, которая не есть ни голая эмпирия, ни психологизм. Этот метод может быть продуктивно использован в наше сумбурное время, когда революция и революционеры приобрели новые современные формы, а ошибки и промахи отдельных людей или даже всех стран и народов остались неизменными: «заменять самообличение – мнимыми разоблачениями чужого злодейства», или вместо раскаяния и религиозного понимания природы человека, находить извечного и знакомого по Библии «козла отпущения», считая, что после этого все сложные проблемы решатся сами собой. Однако нет «монополии» ни на зло и злые поступки, ни на мнимые добрые дела, которые под видом благотворительности или под видом «выполнения социальных обязательств» демонстрируют себя, – но есть внутренняя свобода человека, народов, стран и государств на Божье дело на земле. Именно внутренняя свобода может дать шанс отказаться от своей порочной воли.
[1] Даже в последней попытке восстановить монархию во Франции в 1873 году легитимисты Французского Собрания требовали от претендента на престол «принятия триколора с лилиями, а не белого королевского флага, а также всех идеалов революции 1789 года – «свобода, равенство, братство», которые так и не осуществились, а, по Владимиру Соловьеву, никогда и не могут быть осуществлены.
[2] Ф.М. Достоевский, ПСС в 30-ти тт., Т. 21, Л., 1980, с. 9. Выделения сделаны мною.
[3] Интернационалка – это I Интернационал в понимании Достоевского и его читателей, а на самом деле цитата из бакунинского «Альянса социалистической демократии». Откуда, заметим, и растут ноги будущего социал-демократического движения и одноименных партий.
[4] Ф.М. Достоевский, ПСС в 30-ти тт., Т. 21, Л., 1980, с. 10. Выделения сделаны мною.
[5] Там же, с. 133. Выделения сделаны мною.
[6] Там же, с.59.
[7] См. Прот. ,Георгий Флоровский, Пути русского богословия. Париж, 1983, с. 299.
[8] Из письма И.А. Ильина к господину Председателю Правления Фонда имени И.В. Кулаева.
[9] И.А. Ильин, Собрание сочинений, [Т. 19] «О революции. О религиозном кризисе наших дней», М., 2001, с. 147.
[10] Там же.
[11] Там же, с. 147-148. Все выделения и особые поднятия букв в цитатах Ильина сделаны им самим и оставлены здесь (выше и ниже) без изменения.
[12] Там же, с. 149.
[13] Там же, с. 154.
[14] Там же, с. 155-156
[15] Там же, с. 164.
[16] Там же, с. 166.
[17] Здесь можно вспомнить «Капитал» Карла Маркса, марксистскую экономическую науку и многочисленных западных лауреатов Нобелевской премии по экономике.
[18] Там же, с.166. Здесь можно добавить, что так называемая «протестантская этика», которая служила и продолжает служить «образцом религиозного протестантского влияния на бизнес, или хозяйствование», не более, чем проведенное выше сравнение религиозных пуританской и исламской революций с революциями атеистическими и безбожными.
[19] Добавим от себя, что он до сих пор продолжается и осложняется в современных условиях и реалиях.
[20] Добавим от себя, что у Христианской Церкви совсем другие цели и задачи – служение Богу, миссия людям и спасение человека. Ильин ниже определит роль Христианской Церкви в других областях.
[21] Там же, с. 167-175.
[22] И.А. Ильин, Яд большевизма. См.: Ильин И.А., Собр. соч. [Т. 18], М., 2001, с. 358.
[23] В Советском Союзе мало кто различал эти понятия – «большевизм» и «коммунизм», поэтому частый вопрос ребенка своему отцу: «Папа, ты большевик или коммунист?» ставил родителя в затруднительное положение; ещё бы, не только его.
[24] И.А. Ильин, Яд большевизма. См.: Ильин И.А., Собр. соч. [Т. 18], М., 2001, с. 103.
[25] Эта болезнь остается и в современной России.
[26] Сейчас «труд» не в тренде, как выражаются сегодня в России.
[27] Даже, кажется, что это и есть подсознательная современная «русская идея», а потом уехать за границу («свалить за бугор» на слэнге).
[28] Назовем это в современном мире «китайской болезнью».
[29] И.А. Ильин, Яд большевизма. См.: Ильин И.А., Собр. соч. [Т. 18], М., 2001, с. 104.
[30] Цитата из А.С. Пушкина так много раз повторяется к месту и не к месту, что сделалась невоспринимаемой в сознании современного читателя. Хочется, чтобы здесь было последнее ее упоминание в контексте революции и ее неприятия.
[31] И.А. Ильин, Яд большевизма. См.: Ильин И.А., Собр. соч. [Т. 18], М., 2001, с. 105.
[32] Характерна фраза в «Истории КПСС»: «5 миллионов кулаков были уничтожены как класс», а ведь этим революционным действием было на долгие годы подорвано и уничтожено русской сельское хозяйство.
[33] В современной русской революции – это слой олигархов – искусственных собственников и владельцев несметных богатств в России, а в мире – транснациональные корпорации.
[34] На самом деле не разрешившееся, так как следующие затем «власти» сменяли друг друга внутренними переворотами: власть Свердлова и покушение на Ленина, власть Ленина и борьба за власть во время его болезни между Троцким, Каменевым, Зиновьевым, Бухариным и Сталиным, загадочная смерть Сталина и устранение «авантюриста» Берии Маленковым, Булганиным и Хрущевым, захват власти Хрущевым и его низвержение ближайшими соратниками через 10 лет «волюнтаристкого правления», устранение Подгорного Брежневым и его правление в немощном и болезненном состоянии до Андропова и следующего Черненко уже с его болезнями, Горбачева, подхватившего эту «умирающую власть» и растерявшего ее, отказавшегося от нее после «обретения» власти Ельциным – власти, ставшей результатом сознательного распада или точнее расчленения страны и создания нежизнеспособного СНГ, и дальнейшие передача власти «преемнику» и «местоблюстителю», как новые формы политической «преемственности», отражают почти столетнюю «проблему власти» в революционной и не обретшей себя России.
[35] И.А. Ильин, Яд большевизма. См.: Ильин И.А., Собр. соч. [Т. 18], М., 2001, с. 110-111.
[36] Там же, с. 181-182.
[37] Там же, с. 176-177.
[38] Там же, с. 178.
[39] Там же, с. 179.
[40] Там же, с. 180-181.
