Россия как “возмутитель спокойствия”

События мировой истории последних ста с лишком лет позволительно представить в форме дилогии; такое представление имеет по меньшей мере эвристическую ценность. Понятие дилогии принадлежит художественной сфере, в частности драматургии, но памятуя о словах Ивана Ильина, что христианское понимание исторических реальностей — поэтико-драматическое, попытаемся применить если не поэтический, то по крайней мере драматический ключ к тем события, о которых здесь идёт речь.

Акт первый – 1917 год, Русская революция.

Акт второй – 2022 год, “специальная операция” на Украине, перерастающая, судя по всему, в Третью мировую войну. Сюжетные линии, темы первого и второго актов перекликаются.

В обоих случаях дело обернулось нашим разрывом с Западом. В первом случае разрыв был вызван тем, что Россия показала себя чересчур радетельной ученицей Запада: лейтмотивом русской жизни стали две темы, в западном мире созревшие, но оставшиеся там побочными. Одна из них – тема социальной революции по Марксу. Другая, во многом ей близкая и в то же время соперничающая с ней – тема авангардизма (значение которой нашими историками, насколько я могу судить, сильно недооценено), не в смысле только художественного направления, а в том широком значении, которое вкладывали в это понятие некоторые фурьеристы 1830-х, а именно, радикального переустройства всей жизни, включая такие её пласты, которые социальная революция оставляла нетронутыми.

В обоих своих течениях Русская революция заявила о себе, как мировая, но отечественному наследию враждебная.

Запад, ещё относительно консервативный, мировым замахом Русской революции был, естественно, напуган и попытался вмешаться в наши дела. Вмешательство это было довольно слабым и предотвратить неуспех Белого лвижения не смогло.

Подлинную контрреволюцию – хотя и “хитрую”, представленную как продолжение революции, – осуществил в России несколько позднее Сталин. Оставалась в силе риторика революционных лет, были сохранены некоторые реальные преобразования, ставшие результатом социальной революции, зато авангардизм был задавлен целиком и полностью. Назрела психологическая апелляция к русскому прошлому, всплеск её пришёлся уже на годы войны. Сам Андрей Жданов, которого считают её инспиратором (он был, между прочим, дворянин и выпускник классической гимназии), по свидетельству сотрудника, в приватной обстановке цитировал строки Тютчева о русском народе:

Он чует над своей главою

Звезду в незримой высоте

И неуклонно за звездою

Спешит к таинственной мете!

Мета для этого круга звала не столько вперёд, сколько назад, к тому, что ещё недавно называли “проклятым прошлым”.

Но понимание прошлого было суженным, приноровленным к уровню восприятия “советского человека”, по многим признакам наследника дореволюционных разночинцев, отвергвшего всё, что не укладывалось в формулу “правильной жизни”, по рецептм, близким тем, что были выработаны ещё шестидесятниками. По этой же причине разрыв с Западом в “сталинские” годы не только не ослаб, но даже усугубился: разноцветье тамошней культуры смущало и отталкивало.

Другой причиной была внешняя политика СССР. Ставка большевиков на мировую революцию не оправдалась, но идея мировой революции осталась у СССР “в крови”; и советские руковолители проводили экспансионистскую политику даже там, где с точки зрения реальной политики это было невыгодно. Что, естественно, создавало напряжённость в отношениях с Западом, со своей стороны преследующим свои эгоистические интересы.

Горбачёвскую “перестройку” в её внешнеполитической части можно оценивать с разных точек зрения. Были в ней геополитические просчёты. Но был и порыв к открытости и дружелюбию, подготовленный переменами в общественном сознании за предшествующие десятилетия. Надо учитывать и то, что в 80-е годы Запад ещё сохранял остатки прежнего своего обаяния.

Но что мы получили в ответ? Не изжитые до конца подозрения и, вероятно, желание унизить вчерашнего противника, столь долго державшего в напряжении Запад. Отсюда методическое (и бесчестное – вопреки данному Горбачёву обещанию) продвижение НАТО на восток, “показательная” – специально для России – бомбардировка Югославии , и т.п.

Украинский пожар занялся усилиями очень специфических украинцев, вышедших из карпатских лесов, но разжигать его стали натовцы, в первую очередь американцы, угадав в нём средство спалить то, что осталось в России от имперских амбиций, а по возможности спалить и самоё Россию. Пожар имеет шансы перерасти в мировой: уже сейчас косвенно участвуют в войне на стороне киевского режима тридцать стран! Впору ещё раз процитировать Тютчева:

….Такого ополченья

Мир не видал с первоначальных дней.

Велико, знать, о Русь, твоё значенье!

Мужайся, стой, крепись и одолей!

Эти строки написаны в 1863 году, когда в поддержку восставшей Польши складывалась складывалась широкая коалиция европейских держав. Коалиция, впрочем, так и не сложилась. Зато сегодня эти строки попадают в самую точку.

Но в чём сегодня наше значенье? Если коротко, то в том, что мы сегодня поотстали на пути “прогресса” и эта задержка может стать спасительной для нас и, если так сложатся обстоятельства, для всего евро-американского мира.

Это не значит, что “прогресс” изначально был плох. В частности, такие его основополагающие понятия, как либерализм и демократия, обогащали жизнь европейского человечества, пока и поскольку они выступали, как частные истины в окружении главной истины – христианства (известная концепция В.С.Соловьёва). По мере того, как слабела сила притяжения главной истины, окружающие её превращались в подобие стручков с высохшими плодами.

Демократия изначально была “скользким” понятием. В древних Афинах, где она родилась, на отведённом для неё Пниксе происходили народные собрания, где голос каждого гражданина приравнивался, так по крайней мере считалось, к голосу любого другого, а в то же время рядом, в театре на Акрополе, “представители” демоса выступали в комических масках, зато богам, царям и героям полагались трагические (уместно вспомнить суждение прот. Г. Флоровского, что созидающим может быть только трагик, ибо ему ведомы антиномии бытия). Что-то от такого, не лишённого глубины, распределения ролей нелишне было бы перенять в наши дни, когда требования демократии низводят культуру ко всё более примитивному уровню, а шутовство задаёт тон.

Люди тянут друг друга книзу, по замечанию М.О. Меньшикова. И равенства они ищут не там, где следовало бы. Средневековые принцессы, моющие ноги бродягам и после воду ту пьющие, показывают куда более высокий образец равенства “во человецех”, чем современные витии, декларирующие равенство в правах.

Либерализм тоже можно мерить античными мерами, такими, как анабасис и катабасис; первое означает восхождение, второе спуск. Воля к свободе, пока она была связана с христианством (“Стойте в свободе!” – призыв ап.Павла), привела европейскую цивилизацию к свершениям, дотоле в истории неизвестным. Переход к самодвижению означает нисхождение, чем дальше, тем всё более крутое.

Подобную же эволюцию претерпело и правосознание, а это в либерализме несущая основа. Постулат о “правах человека” имел определённый позитивный смысл в случаях вопиющего человеческого бесправия (как в эпоху певоначального накопления в Англии, например), но в дальнейшем он зачастую превращается в средство потакания разрушающему обществу эготизму.

Другой аспект правосознания, ныне особо насущный: международное право способствовало урегулированию межгосударственных отношений, но только до определённого момента. Сейчас мы видим, что при попытке уловить реальности в сеть правовых отношений эта последняя рвётся под тяжестью “силы вещей” (выражение, употребляемое некоторыми философами уже в XVIII веке) Это, однако, не означает, что можно целиком довериться “силе вещей”. Есть нечто, что превосходит как правовые отношения, так и “силу вещей”. По мнению самого, пожалуй, авторитетного из дореволюционных наших правовелов Павла Новгородцева, в любом случае надо “чувствовать и сознавать себя перед лицом и судом Божиим”. Это очень не просто, но надо хотя бы к этому стремиться. Где этого нет, там начинается катабасис.

Нисходить тоже можно по-разному. Освальд Шпенглер, ставший пророком “заката Запада”, призвал своих читателей “мужественно идти ко дну”. Но мужественность покидает западных людей, и закат они справляют иначе – чем-то очень похожим на античные сатурналии, “праздники” хаоса и блуда (запрещённые Константином Великим с принятием христианства).

Около полувека назад ещё один пророк заката известный искусствовед Ганс Зедльмайер только на основании анализа произведений искусства пришёл к заключению, что эпилогом станет для Запада безумие. Как в воду смотрел. Преследование свободы, многое поменяв – что-то к добру, что-то к худу – вокруг человека, обратилось на самого человека, дерзая пересоздавать его по его же произволу. В пределе ему светит некий “наоборотный” мир, предугаданный Мариной Цветаевой. Где

Рыбам – петь, бабам – умствовать, птицам – ползть,

Конь на всаднике должен скакать верхом,

Новорождённых надо поить вином,

Реки – жечь, мертвецов выносить – в окно,

Солнце красное в полночь всходить должно,

Имя суженой должен забыть жених.

Как и суженая – имя жениха. Гендерное безумие пытается “взорвать” морфологию бытия, отражённую в христианстве и других “авраамических” религиях и, между прочим, обрывает традицию великого европейского романа о взаиммоотношениях мужчины и женщины, идущего от культа прекрасной дамы, возникшего “на гребне” Крестовых походов (то есть косвенно обязанного тому же христианству, хотя и привносящего в этот лирический нарратив некоторую лукавинку).

Удивительно, сколь многие на Западе заражены такого рода безумием. Это “успех” авангардизма в изнчальном, фурьеристском смысле термина, однажды потерпевшего поражение в России и теперь берущего реванш в краях, где он зародился.

И уже не так удивительно, что ему сопутствует новое увлечение идеями социальной революции, особенно в студенческой среде. Хотя в отличие от России здесь ведущей является тема авангардизма, а социальная тема второстепенна. И хотя здесь читают среди прочего «Манифест коммунистической партии», больше следуют идеям анархизма, а не коммунизма.

Но вот парадокс, напоминающий об известной картине Хокусая “Волна”: о ней трудно сказать, влечёт ли она вперёд или отбрасывает назад и кому угрожают подобия когтей, которыми по периметру своему ощетинилась волна. Подобным образом набежавшая волна авангардизма на Западе, оставившая наше отечество в этом смысле далеко позади, по сути представляет собою гипертрофированное повторение русского опыта. А значит, актуализирует и опыт борьбы с нею, который велся на протяжении 30-х годов и позднее.

К этому опыту надо отнестись с большой осторожностью. Это была эпоха “владык зверонравных”, хотя им тоже интуиция порою подсказывала правильный выбор средь предлежащих путей. Бесспорно позитивным было обращение к русской классической литературе, вообще культуре. И хотя оно тоже было суженным, обставленным требованиями правящей идеологии, непосредственное знакомство с текстами позволяло им в той или иной степени овладевать воображением новых, вступающих в жизнь поколений. Оно позволяло услышать “музыку души” прежней России или хотя бы обрывки её. О “музыке души” известный композитор и культуролог Владимир Мартынов писал, что она “образует некую “распорку бытия”: если убрать эту “распорку”, бытие опадает и скукоживается”¹.

Конечно, и собственно музыка отворяла слух навстречу “музыке души”, о которой идет речь. По радио (а тогда была, сколько помню, единственная программа) потоянно передавали целые оперы и симфонии великих композиторов, и не только русских, но и иностранных. Конечно, только классиков; о модернистах, вроде Веберна или Берга, мы даже не слышали

К счастью, мы находимся в более выгодной позиции, чем ранние славянофилы, в том конкретно отношении, что у нас не может быть чувства неполноценности собственной культуры, совсем наоборот. Едкий Чаадаев писал: “Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера”. Очень скоро Россия заставила себя заметить совсем иначе – породив великую литературу, великое искусство, великую философию, что поставило её рядом, и нисколько не ниже, с самыми именитыми их европейских наций.

И пусть не смущает нас удалённость той жизни, что отражена в произведениях классики. Для сравнения: европейская поэзия, европейское искусство ещё в XVIII – XIX веках, отчасти и позже, опирались на античные образцы. Хотя возраст их исчислялся даже не столетиями — тысячелетиями.

Замечательный писатель Михаил Пришвин, один из самых проницательных наблюдателей “быстротекущей жизни” XX столетия, на вопрос о месте своего рождения отвечал парадоксально: “Капитанская дочка”. Можно надеяться, что ещё не одно поколение “из неё” выйдет.

И можно надеяться, что удастся избежать впадения в провинциальность, случившегося в 30-х годах (острая реакция на прокламированную в 20-х “земшарность”) и в последующие десятилетия не изжитого. Ибо мы в принципе владеем средством, делающим возможной “распорку бытия” – это православие.

Радикальное отличие нынешней консервативной волны от той, что прошла в 30-х, – обращение к православному христианству, образующему мировоззренческую основу, о существовании которой классическая культура позволяла только догадываться, но которая теперь может быть внятно артикулирована. И хотя уровень христианизации нашего общества оставляет желать лучшего, уже поднята, пусть даже преимущественно метафорически, православная хоругвь, перед которой наш противник, “отзвонивший звонарь”, может поднять только вылинявший флажок демократии.

Если прибегнуть ещё и к спортивной аналогии, между Россией и Западом произошёл за минувшую сотню лет “обмен воротами”: Запад теперь стоит в тех воротах, которые в 1-м акте защищала Россия, и наоборот. Это, кстати, должно охолодить тех наших соотечественников, которые продолжают любить Ленина и коммунистическую революцию (любовь многих наших соотечественников к сталинскому “коммунизму” – это всё-таки другой коленкор, в сталинизме пережитки левачества накладываются на консервативный, даже реакционный костяк); радикальное левачество, многим схожее с нашим левачеством 1-го акта, теперь на стороне противника.

Как и ранее, в 1-м акте, Россия выступает “возмутительницей спокойствия” в мире, но вот разница: в 1-м акте – преимущественно в негативном смысле, а во 2-м (так на мой взгляд) – в безусловно позитивном. Ибо спровоцированная коллективным Западом (продвижением НАТО на Восток) война ведётся не только за сохранение России и за прояснение судеб Украины, но и за всё христианство и, нашими же руками, за саму Европу, которой грозит один из вариантов “Смерти распутницы” Иеронима Босха.

Строки Максимилиана Волошина, прозвучавшие уже в 1-м акте, ещё настойчивее звучат во 2-м:

Не нам ли суждено изжить

Последние судьбы Европы,

Чтобы собой предотвратить

Её погибельные тропы?

Но если в 1-м акте мы пытались изжить европейские судьбы на собственном опыте, то теперь мы должны попытаться отвратить Запад от погибельных троп или по крайней мере самим их избегнуть.