Николая Фёдорова можно назвать философом одной идеи – торжества духа над материей. Все отдельные мотивы его мировоззрения подчинены главному императиву – исправить при помощи разума трагическое несовершенство природы, беременной смертью. Этой же цели должна служить и эстетика как учение об искусстве действительности. Эта статья – об оригинальных эстетических воззрениях Николая Фёдорова в их связи с философией общего дела.
Теоантропоургия как искусство подобий
Начало искусства – это боль утраты. Это горестное осознание близкого присутствия смерти, творящей сирот из любящих детей. Начало искусства – это восстание безутешных сынов против природы, осознающей благодаря человеческому переживанию собственное несовершенство. Восстать – это принять вертикальное положение, ведь мёртвое – горизонтально. Восстать – это оторвать взгляд от земли, поглощающей отцов, и устремить его в небо, где отцы могут продлить своё бытие, свободные от налагаемых природой границ. Восстать – это продолжить говорить с мёртвыми как с живыми, обращая голос не глухой земле, а бездонному вместилищу звука – небу.
И потому первым актом искусства Фёдоров полагает молитву, но произнесённую вертикально, как, кстати, и по сей день требует Православная церковь. Следующие акты искусства – изображение умерших отцов как живых, памятники лежащим в земле как стоящим вертикально, а затем, образно говоря, превращение этих памятников в колонны храма – древнего, языческого, соединяющего небо и землю как два полюса нерасторжимо дуального мироздания.
Изначальное искусство Фёдоров считает несовершенным.
Это идололатрия – поклонение кумирам, ведь изображение и памятник не есть подлинное воскрешение умершего, а только лишь создание подобия. И пока в мире живёт подобие из камня или красок на холсте, дух умершего продолжает обитать «на небе» – реальности, трансцендированной человеком. Разрыв между небом и землёй не сокращается и не исчезает, ведь всё духовное в человеке отторгается от земли и помещается в небо, а земля продолжает оставаться смертоносно бездуховной. Не преображает природу человеческий разум, «сосланный» в высшую сферу, не усовершенствует её, и потому не рождает из хаоса вселенной подлинный космос.
Однако как первый этап движения к подлинному искусству действительности языческое искусство подобий необходимо. Да, его храм – это лишь воплощение земной механики, чья задача – «удержать тела от падения». И в том числе человеческое тело, должное оставаться вертикальным. Такое искусство есть, по Фёдорову, «теоантропоургия» – процесс одновременного творения Богом человека и человеком Бога. То есть актом восстания против смертной природы человек не только создаёт «небесное» измерение, но и открывает в нём сначала богов, а потом Бога, и самовольно отдаёт высшей духовной инстанции право стать создателем человека. Но высший дух творит человека средствами и силами, а точнее, усилиями самого человека, и потому человек вполне может считать себя самосозданным, и значит, свободным.
В своей наиболее зрелой форме сакральное мировоззрение и соответствующее ему искусство подобий воплощено в иудео-христианском понимании Бога, оставляющего человеку свободу воли. Но этому предшествовал долгий период господства истинно языческих богов – трансцендированных на небо природных сил, поименованных и персонализированных. Ведь что такое, например, Кронос, как не обожествлённое время – одна из слепых сил, прислуживающих смерти в её природной вотчине? Зачем человек родил богов, заменив ими своих умерших отцов, для которых небо и создавалось? Это стало возможным, считает Фёдоров, из-за умаления человеком собственной разумности, из-за того, что право на господство над природой, на преображение её человеком не было осознано. Преображение, которое и превращает искусство подобия в искусство действительности.
Язычество с его искусством подобия – это птолемеевский этап культуры, когда человек предстаёт преимущественно созерцателем, завороженным множеством вращающихся вокруг него по небосводу сущностей. Хоровод созвездий дарует удачу, времена года задают ритм, льющийся молниями гнев обрекает на судьбу.
Напротив, иудаизм и затем христианство – это предтечи коперниканской революции, когда перемещаться вместо небосвода начинает свободный человек, и его нравственная деятельность уже может побеждать смерть – Иисус тому примером. Победить смерть – значит, воскреснуть подлинно, а не в виде подобия – картины или памятника. Это значит – преобразовать человеческую и всякую иную природу. Это значит – не оставить прежними и небеса, сотворив из материального хаоса разумный, очеловеченный космос. Вразумлённый и живоносный.
Впадение в антропоургию
Но что же делает человек дальше? Развивает ли заложенные в христианстве интенции? Переходит ли от искусства подобий к искусству действительности? Нет, говорит Фёдоров, человек рушится в бездну антропоургии.
Конечно, искусство Нового времени формально можно назвать следующим шагом в развитии человечества, но только в том смысле, в каком следующим шагом по отношению к тезису выступает антитезис. Теоантропоургия была священным искусством уже хотя бы потому, что включала в себя богов и Бога – «Тео». Теперь же этот элемент отбрасывается за ненадобностью, и человек как творец искусства замыкается в себе. По сути, в собственной природной ипостаси, по-прежнему не облагороженной разумом, и более того, в качестве стихии бессознательного активно наступающей на разум. Поэтому Фёдоров называет это новое искусство, с одной стороны, «скотским и зверским», а с другой стороны – «индустриально-милитарным».
Индустриальный аспект светского искусства проявляется в том, что оно ориентировано преимущественно на материальную сторону жизни человека и производит не столько ценности, сколько вещи. Иными словами, не столько культуру, сколько цивилизацию, и в этом смысле искусство как сфера человеческого творчества вплотную смыкается с индустриальным производством материальных благ и даже подчас бытует в одной и той же экономической логике. Если высшим достижением предшествующего этапа для Фёдорова был храм, то теперь им стала выставка. Не случайно всеобъемлющие смотры производительной мощи цивилизации – Всемирные выставки – были весьма популярными в XIX веке. А на место идололатрии как поклонения природным силам, превращённым в кумиров, пришла идеолатрия – «преклонение перед мыслью, не переходящей в дело». То есть перед знанием бездушным и бесцельным – знанием учёных, раздробивших единый процесс постижения мира на специальности без какой-либо общей онтологии и общей, объединяющей цели.
И это отсутствие чего-либо общего, кроме разве что природы – вообще характерная черта Нового времени. Всё потому, что подвергся забвению ключевой для Фёдорова аспект – родственный. Люди забыли, что они – дети своих отцов, ступени уходящей во тьму веков лестницы поколений, и потеряли связующие нити сначала с предками, а затем, как следствие, и друг с другом. Семья стала лишь первичным звеном процесса воспроизводства капиталистического общества, цивилизация с её выставками – «магазином прихотей», а индустриализм приобрёл неотчуждаемую ипостась – милитаризм. Ведь если вместо братства, общей цели и общего дела есть лишь сообщество индивидов, руководящихся прихотями, войны и насилие неизбежны.
Итак, очередной извод искусства подобия – светское искусство – по-прежнему отчуждено от нравственности как средства объединения людей и от подлинной науки как орудия вразумления природы и победы над смертью. Чаемого Фёдоровым искусства действительности – коперниканского, а не птолемеевского – так и не возникло, хотя много говорят о коперниканском перевороте в естественных науках. Птолемеевский человек – созерцатель, коперниканский – деятель, видящий в мире не объект бездумного восхищения, а тёмную силу, на которую можно и нужно воздействовать светом разума.
И хотя человек Нового времени при помощи своей науки всё-таки воздействовал на природу, реализуя коперниканский идеал, но всё-таки не в том направлении, в каком этого ждал русский философ – не для того, чтобы отобрать у природы дорогих нам мертвецов. Поэтому теоантропоургия нарушает только одну божью заповедь – не творить кумиров, а антропоургия нарушает их все.
Эпоха бесплодной эстетики
Интересно, что ещё в начале XIX века, незадолго до рождения русского мыслителя, было создано произведение, герой которого поставил схожую с фёдоровской задачу – победу над смертью путём оживления неживого. Речь о «Франкенштейне» Мэри Шелли. Оживить мёртвую материю у «нового Прометея» действительно получилось, причём именно научными, а не магическими методами, но это не принесло Виктору Франкенштейну ничего, кроме ужаса перед своим творением, а самому творению – лишь одиночество и страдание. Такой итог кажется неизбежным, учитывая, что эксперимент произведён в не в фёдоровских условиях братства людей и их связанности «общим делом», а в ситуации духовной разобщённости индустриального общества, бесцельности научного поиска и торжества гордыни учёного.
Отметим, что Франкенштейн не воскресил некогда жившего человека, а создал нового, чем обрёк его на существование вне родственных и социальных связей. Воскресшие «отцы» Фёдорова испытали бы радость возвращения к оставленной жизни и покинутым людям, а творение Франкенштейна испытало лишь пустоту отверженности и бездомности.
Ещё один важный нюанс – цель воскрешения. В учении Фёдорова человек должен стать инструментом высшего духа в его торжестве над материальной природой, он не соперник духовной инстанции, а её со-трудник, рука Бога в мире. А герой Шелли не намерен согласовывать собственную волю с волениями духа, он бросает вызов всему высшему, стремясь доказать, что высшее – это он сам. Его опыт – это торжество идеолатрии, а сам он – плоть от плоти современной светской цивилизации, так как не признаёт метафизических целей.
Для Фёдорова принципиально важно, чтобы разум завоевал контроль над материей, поставил её себе на службу – это предварительное условие укрощения смерти. Франкенштейн не выполнил это условие в полной мере, и неудивительно, что своим «спящим» разумом он породил всего лишь чудовище, которое сразу же вышло из-под его контроля и поставило перед собой свои собственные цели, противоречащие целям создателя. Точно так же, как техника выходит из-под контроля инженера, а атомная бомба – из-под контроля физика-ядерщика.
Человек эпохи антропоургии преисполнен гордыни, но обречён на страх перед своими созданиями, он производит всё больше, но не может преодолеть отчуждение от произведённого, потому что в первую очередь отчуждён от других людей.
Разве не в этом главный пафос марксистской критики буржуазного общества?
По сравнению с эпохой Николая Фёдорова мы не приблизились к рождению искусства действительности ни на шаг. Искусство всё ещё зациклено на животной, чувственной ипостаси человека, опускаясь на всё более иррациональные глубины. Отделённая от искусства наука всё так же не имеет общей картины мира и общей цели развития, подчиняющей и согласовывающей отдельные исследования. Если нет даже единого универсального определения жизни, как возможно её торжество над смертью?
И столь же непримиримо от искусства и от науки отделена религия – третья важнейшая составляющая фёдоровского духовного синтеза. И потому мы по-прежнему видим выставку достижений техногенной цивилизации там, где родоначальник русского космизма видел высший образ храма – музей всех наук с символическим центром в виде астрономии.
Да и космос у нас – лишь потенциальный источник ресурсов, а не побеждённый разумом природный хаос, ставший прибежищем освобождённых от смерти людей. Только тогда, когда слепая и жадная земля откроет своё чрево и выпустит на космический простор бесчисленных пленников, и свершится, по Фёдорову, подлинный и окончательный коперниканский переворот. Тогда и возникнет искусство действительности, а эстетика станет практическим знанием, движущим человечество вперёд.
P.S. Конечно, это учение Фёдорова, несмотря на безграничную веру в разум и науку, можно назвать наивной мечтой, хотя возвышающая человека мечта всяким лучше, чем обессиливающий скепсис. Однако в философии общего дела можно увидеть и проект, альтернативный Просвещению. В отличие от проекта английских эмпириков и французских материалистов, чурающегося религии и метафизики и приведшего к торжеству позитивизма, Фёдоров представляет целостное видение науки, этики и эстетики. Фактически, идеал философии общего дела – это калокагатия, но вбирающая в себя поиск истины как ещё одну важную человеческую добродетель.
В так понятом Просвещении наука не провозгласила бы свободу от ценностных оценок и не стала бы отчуждённой и отчуждающей силой общества. Более того, наука имела бы пред собой нравственную цель, чего сейчас невозможно даже вообразить. И эта цель не позволила бы науке распасться на множество отдельных дисциплин, не связанных общими задачами. Поэтому при разработке какого-либо современного просвещенческого проекта, в частности, консервативного Просвещения, опыт фёдоровского синтеза эстетики, этики и науки просто невозможно не учитывать.
_______________________
Наш проект можно поддержать.
