РI: Русская Idea продолжает размышлять о причинах событий 1917 года и публикует интервью с историком, доктором исторических наук, профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге и Центрально-Европейского университета в Будапеште Алексеем Миллером, посвященном вопросу – могла ли Россия не вступать в Первую мировую войну и сохранить при этом статус великой державы. Алексей Ильич обращает внимание на недостаток реализма и прагматики в политике российской элиты как главную причину бессмысленного вступления в войну, нам же, в свою очередь, хотелось бы задаться вопросом – существует ли альтернатива имперскому мышлению в стане тех, кто считает себя русским государственником? И могут ли действительно вопросы престижа и представления о приоритетной поддержке тех стран, которые мы считаем союзниками, оказаться неважными для внутренней легитимности действующего режима?
Любовь Ульянова
Уважаемый Алексей Ильич! Существует известная точка зрения, что революция не случилась бы или она не случилась бы в такой форме, если бы не Первая мировая война. На Ваш взгляд, были ли мотивы вступления России в ПМВ достаточными для того, чтобы обосновать те жертвы, которые Россия понесла в ХХ веке? Насколько оправдано очень характерное для сегодняшнего дня, разделяемое и Александром Солженицыным, несколько презрительное и отстраненное отношение к этим мотивам?
Алексей Миллер
Мне представляется вполне очевидным, что Россия совершенно спокойно могла позволить себе, если бы она считала это необходимым, подождать со вступлением в войну. Как неоднократно поступали США. Вступить чуть позже, чуть более подготовленными, чуть лучше понимая, что это за война. А это в 1914 году мало кто понимал. Не вступить в войну сразу – не означало не участвовать вообще.
Была ли для такой стратегии практическая возможность? Размышлял ли кто-нибудь над этим? Да. Такие люди были. И не только Петр Дурново, написавший известный всем меморандум. С похожих позиций выступал барон Роман Розен. На эту тему есть большой раздел «Последние недели» в книге Доминика Ливена «Крах царской России», где он перечисляет людей, которые говорили, что либо нам вообще не надо вступать в войну, либо наши противоречия с Германией могут быть урегулированы иначе, что наше целеполагание в войне отличается размытостью, нечеткостью.
Кто и как формулировал цели в войне? Скажем, Петр Струве вполне ясно писал на эту тему: цели России в войне – Константинополь и проливы. Но объяснял ли кто-нибудь, зачем России проливы? Ведь проливы важны не сами по себе, а в контексте режима их функционирования. Очевидно, что России был нужен режим, который гарантировал бы функционирование этих проливов. Лучше всего – международный режим. То есть адекватной целью России была бы интернационализация проливов, а вовсе не захват их Россией. Не говоря уже о том, что такой захват был нереальным.
Присоединить Галицию? Позиция Дурново такая – мы получили бы несколько сотен тысяч прорусски настроенных галичан, и миллион антирусски настроенных украинцев, которые отравят и всю российскую Украину. Оказался прав.
Тем самым, целеполагание России в войне в высшей степени нечеткое. Большинство Государственного совета настаивает на влезании в войну, чтобы Россия из великой державы не превратилась в Персию. Фраза красивая, но ничего не значащая.
Есть ещё один важный момент. Про него у нас не любят говорить. Россия опережающими темпами проводила мобилизацию. Причем значительную часть мобилизации проводила скрытно, без её объявления. В некотором смысле Россия начала мобилизацию первой. Мне кажется возможным допущение, что война вообще не началась бы в тот момент, продемонстрируй Россия тогда сдержанность. Однако такой способ рассуждений непопулярен у нас, ведь гораздо приятнее говорить, что эскалацию конфликта спровоцировала Германия, у которой в войне цели как раз были сформулированы вполне определенно. Но в Германии тоже были свои метания. Если в России сомнения были связаны с размытым целеполаганием, то в Германии доминировал сильный страх перед предстоящей войной, так как всем было ясно, что шанс в ней победить до крайности мал.
Резюмируя этот тезис, можно сказать так. Исторический анализ показывает, что шансы не втягиваться в войну были, но они не были использованы.
Следующий момент. Насколько правомерно утверждение, что в событиях 1917 года Первая мировая война сыграла определяющую роль? Недавно в Европейском университете мы провели конференцию “Россия между реформами и революциями”. Это период 1906 – 1916 годов. Для меня было важно разобраться, в чем состояло развитие в тот период. Этот исторический промежуток – это история дальнейшего нарастания противоречий, которые не сумела решить революция 1905 года, в этом случае война стала лишь катализатором и так шедших процессов, или же это история в высшей степени многообещающего развития, модернизации, сопровождающейся, естественно, некоторыми кризисными явлениями, но не случись войны, не было бы и революции? Я склонен, скорее, ко второму варианту. Именно война запускает революцию 1917 года.
Следующая развилка в дискуссиях связана с вопросом о том, могла ли «правильная» Февральская революция не перерасти в «неправильную» Октябрьскую. На мой взгляд, такой вариант был бы возможен только в том случае, если какой-нибудь эффективный и жесткий диктатор сумел бы взять под контроль события до перерастания их в анархию, закончившуюся большевистским переворотом. К сожалению, в России такого диктатора не нашлось.
Не будь войны, центр тяжести империи в результате политики Витте-Столыпина постепенно сдвигался бы на восток. Отчасти мы можем наблюдать схожие процессы и сегодня. В других, конечно, обстоятельствах.
Любовь Ульянова
Могла ли Россия бросить на произвол судьбы своего союзника Сербию? Почему именно отношения с Сербией Россия поставила во главу угла в начале ХХ века, несмотря на то, что правившая в ней антинемецкая династия была, скорее, профранцузской, чем пророссийской?
Алексей Миллер
Для начала стоило бы разобраться, кто так ставит вопрос. Уместно вспомнить слова Виктора Черномырдина – «не чеши там, где чешется».
Величие державы заключается в осмысленности её политики, в реализме её целеполагания, стратегии и тактики.
Известна история, как барон Розен в 1916 году в составе российской парламентской делегации поехал в Европу. В ходе посещения парламентариями Англии его выгнали из состава делегации, во Францию он уже не поехал. Потому что был единственным, кто, основываясь на прагматике и реализме, посмел сказать, что страна уже устала воевать. Если бы тогда его услышали, то смогли бы понять, что терпеть и держать фронт ещё можно было бы, как французы сделали, а вот жертвовать сотнями тысяч жизней в наступлении уже нельзя без риска потерять контроль над ситуацией. А вся делегация набросилась на Розена в духе напыщенной риторики про «произвол судьбы», «союзнический долг», «славу оружия» и т.д.
Стоны о невозможности предательства Сербии исходили от шумного, но бессмысленного либерального общественного мнения, проигравшего, по сути, и войну, и 1917 год. С этими стонами можно было бы легко справиться, будь у России качественные политические элиты.
В конце концов жалость к Сербии – надуманный предлог. Ведь им не грозил, скажем, холокост. Пусть бы и победили их, и отняли у них независимость. Что с того?
Из-за эфемерного понятия престижа державы мы получили 1917 год. Вот уж когда престиж страны был просто фантастическим. А закончилось всё сепаратным миром, позорным по своим условиям.
В этом сюжете особое значение приобретает отнюдь не Сербия, а роль общественного мнения для выработки государственной политики. Как минимум, это означает, что с общественным мнением надо работать. Скажем, под давлением общественного мнения Александр II вступил в войну с Османской империей. Но ведь он не полез на рожон брать Константинополь – вопреки всем воплям общественного мнения, хотя в чисто практическом плане легко мог это сделать. И сдал Болгарию на Берлинском конгрессе, о чем болгары до сих пор переживают. Но России-то что с того? Так ли уж много хорошего балканские страны сделали для нашей страны?
Когда в России начали играть в панславизм, его неоднократно критиковали. Отнюдь не все были панславистами в начале ХХ века. Но так совпало, что у противников панславизма не оказалось достаточной политической массы, а главное – мощной политической фигуры. Столыпина уже не было в живых, Дурново был слишком слаб физически и вообще через год после начала войны умер. Розен в 1916 году оказался в политической изоляции из-за якобы недостатка патриотизма. Всю патриотическую риторику присвоили себе либеральные профессора. К сожалению, Павел Милюков в этом смысле не сильно отличался от Струве.
Любовь Ульянова
Действительно, в панславизме в начале ХХ века определенное влияние приобрел либеральный оттенок, несмотря на то, что изначально панславизм был все-таки связан с консервативным, скорее, славянофильством. Это и министр иностранных дел Сергей Сазонов, и его правая рука Григорий Трубецкой, и даже Милюков, занимавший проболгарскую позицию. Чем объясняется возникновение либерального панславизма? Национализм в этот момент стал либеральным и не был ли изначально обречен либерально-национальный синтез, возникший вокруг панславизма?
Алексей Миллер
«Либерально-националистический синтез вокруг панславизма» – для меня это непонятный конструкт, не имеющий какого-либо отношения к действительности. Но дискутировать об этом сейчас мне бы не хотелось.
Вопрос поставлен методологически неверно. Увлеченность панславизмом – не вопрос идеологических предпочтений. На консервативном фланге ещё в 1870-е годы Константин Леонтьев камня на камне не оставляет от панславизма. У нас были панславистские консерваторы, панславистские либералы, были какие-то панслависты-революционеры, которых описывал, скажем, Николай Тургенев.
Действительность строилась по-другому. Показательно, что среди либералов противников войны практически нет. Это важный момент. Среди консерваторов они есть. Среди левых они есть. И как бы просто это не звучало, дело всего лишь в умственных способностях. Умный человек в 1914 году не мог не понимать, что влезать в войну – это, значит, совершать самоубийство. Что это просто глупо. Мы до сих пор не понимаем, что для того, чтобы удержаться от соблазна войны, достаточно было политического разума, обычной прагматической смекалки. Отсюда все разговоры про поддельность записки Дурново. Мы до сих пор не можем представить, что человеку всё было предельно понятно в феврале 1914 года. Просто потому, что он, извините, включил мозги.
Любовь Ульянова
Был ли в начале ХХ века шанс на продолжение восточнической политики, которую отстаивал тот же барон Розен, несмотря на поражение в Русско-японской войне. Помогла бы такая политика избежать прямого столкновения с Германией? Можно ли считать восточничество реальной внешнеполитической альтернативой того времени?
Алексей Миллер
Опять же в Вашем вопросе страдает формулировка. Что это значит – «восточническая политика»?
О чем говорит Розен? О том, что России нужно идти на восток. Поражение в войне с Японией затруднило эту политику. Но ни в коей мере не блокировало её. Переселенческая политика Столыпина разве не исходила из возможности продолжать колонизацию Сибири и Дальнего Востока? Желающих переселиться было множество. Есть точка зрения, что переселенческая политика зашла в тупик, но ведь после непродолжительного кризиса цифра переселенцев перед войной снова достигла 250 тысяч в год.
Да, влезли неподготовленные в глупую войну, проиграли, что-то потеряли. Кстати – прежде всего, недотерпели. Потому что из-за логистики было понятно, что первый год войны будет неудачным, но потом японцам придется худо. А «потом» случилась революция… Но это никоим образом не связано с перспективами восточнической политики. Япония не могла блокировать русского движения на Восток.
Любовь Ульянова
Но группа в элите, которая лоббировала эту политику, была дискредитирована поражением в русско-японской войне.
Алексей Миллер
Это произошло из-за того, что та группа ассоциировала себя с авантюрной малой победоносной войной. Главное различие в политическом классе, как я уже сказал – не идеологические предпочтения, а способность видеть ситуацию в прагматическом ключе, оценивать политику, исходя из реалистических интересов. То есть, скорее, интеллектуальные параметры. Александр Безобразов, отстаивавший активную восточную политику, имел своё её видение, но это видение было крайне примитивным. И он втянул Россию в войну. Но были и другие. Они говорили о том, что гравитационный центр империи должен сдвигаться. Чтобы огромное количество ресурсов гигантской континентальной империи поднимали пространства за Уралом. Стоять сильной оборонительной позицией в Европе, но развиваться – на Востоке. Если бы Россия стала развиваться именно таким образом в начале ХХ века, продолжая столыпинскую стратегию, вероятно, ХХ век принадлежал бы России. И США. В начале ХХ века ведь были рассуждения о том, что будущее – именно за этими двумя колоссальными континентальными имперскими блоками.
Зачем лезть в войну при годовом росте промышленности в 10%? Почему китайцы не лезут ни в какую войну? Они за счет экономического роста тихо выигрывают войны без войны. Был такой шанс и у России. Но в Китае – другое качество элит.
Разве идеи Розена о продолжении восточнической политики связаны с новой войной с Японией? Отнюдь. Разве не могло быть экономического проникновения на те территории? Могло. Шли разговоры о второй ветке транссибирской магистрали? Шли. Игнорирование этого варианта развития было ничем иным как колоссальной глупостью.
Любовь Ульянова
В начале ХХ века стоял на кону престиж страны – она не могла не вступить в войну и не могла из неё выйти сепаратно без утраты репутации. В своей книге «Russia and the Origins of the First World War» Доминик Ливен предполагал, что если бы Россия не вступила в войну или если бы она вышла из нее сепаратно, то это привело бы к немедленному восстанию против Романовых. Согласны ли Вы с этим утверждением?
Алексей Миллер
Это глубочайшее заблуждение. И Вы опять формулируете ложные альтернативы. Не вступила в войну – это одна история. Как я уже сказал, был шанс вступить в эту войну на других условиях и в другое время. Да, есть союзнические обязательства, но никто не заставлял проводить мобилизацию первой, никто не мешал объявить, скажем, о вооруженном нейтралитете.
Сепаратный мир – это совсем другая история. России просто не нужно было наступать. Власти – не слушать истерическое общественное мнение. Почему бы в 1916 году России – единственной из воюющих сторон, где нет карточек на продукты, – просто не стоять? Наращивать производство вооружений, что делать уже научились, наладить работу железнодорожного транспорта, чтобы до городов доходила еда, которая была в стране. И стоять. Германия задохнется просто потому, что она уже третий год голодает. У неё уже нет никаких шансов. Несчастные Литву и Белоруссию они уже ограбили, а до Украины в 1915 году не добрались.
Отсутствие прагматического реализма в политике того времени проявилось не только в том, что не понимали целей в войне, но и того, как лучше воевать, когда наступать, а когда – нет.
Убеждение, что Россия должна подтвердить свое нахождение на стороне просвещенного человечества, а в 1917 году, после Февраля – и на стороне демократии, и поэтому должна жертвовать всем и идти вперед, привело к катастрофе.
Любовь Ульянова
На Ваш взгляд, в 1917 году могло ли Временное правительство реально выйти из войны? Скажем, Александр Керенский объявил бы, что Россия выходит из войны, в одностороннем порядке прекращает боевые действия, даже без объявления готовности к сепаратному миру.
Алексей Миллер
Временное правительство уже ничего не могло. Оно уже было нелегитимное, оно уже ничего не контролировало. Это такой велосипедист, который не может останавливаться.
Главное символическое событие между Февралем и Октябрем – это летнее наступление русской армии. Шансов на успех почти нет. И все об этом знают. Но всё равно его готовят – чтобы армия не вышла из-под контроля. А армия всё равно вышла из-под контроля. Во многом, кстати, из-за этого наступления.
Любовь Ульянова
Союзники сильно настаивали на наступлении в 1917 году.
Алексей Миллер
Ну и что бы сделали союзники, откажись деятели Временного правительства от наступления? Объявили бы о выходе России из союза?
Неспособность к прагматическому реализму вкупе с собственной глупостью и доктринерством стали главным толчком к катастрофе в 1917 году.
