Рубрики
Интервью Размышления

Я в каком-то смысле первооткрыватель Бёрка

Напомню знаменитую формулу Бёрка – государство, которое не имеет средств к изменению, не имеет средств к сохранению

Русская Idea продолжает разговор о британском консерватизме и публикует интервью с известным политологом, крупнейшим специалистом по истории консервативной мысли, доктором философских наук, профессором, заведующим кафедрой общей политологии факультета прикладной политологии НИУ ВШЭ, председателем редакционного совета «Тетрадей по консерватизму» Леонидом Поляковым. Тема нашего разговора – фигура Эдмунда Бёрка, фактического основоположника консерватизма как направления политической философии. В какой мере Берк остается «иконой консерватизма» сегодня, когда наследие критикуемой им Французской революции стало законным компонентом европейской политической традиции?

 

Любовь Ульянова

Уважаемый Леонид Владимирович, в рамках обсуждения темы британского консерватизма на сайте Русская Idea мы хотели бы рассказать нашим читателям о Эдмунде Бёрке. На Ваш взгляд, можно ли сказать, что именно Бёрк в своей философии выразил консервативную реакцию на Французскую революцию, сформулировал своего рода консервативное антиреволюционное кредо?

Леонид Поляков

Действительно, Эдмунд Бёрк после начала Французской революции 1789 года сформулировал четкие принципы, по которым стало возможным определять консерватизм, отличать его от других идеологических установок. В этом смысле Бёрк является безусловным отцом-основателем современного европейского, в первую очередь – британского, но и европейского в целом консерватизма. Да и не только европейского, но и консерватизма в тех странах, где существовало европейское культурное влияние, в том числе я имею в виду и Россию.

Любовь Ульянова

На Ваш взгляд, правомерно ли утверждение, что консерватизм как партийная идеология тори отличался от консерватизма в философском смысле? Насколько они совпадают? Можно ли сказать, что это вообще два разных консерватизма?

Леонид Поляков

Думаю, что здесь действительно невозможно провести полного тождества. Скажем, знаменитое произведение Бёрка – «Обращение старых вигов к новым». Здесь Бёрк выступает от имени старых вигов, обращаясь к новым вигам, то есть к тем, кто предпочел тем или иным способом оправдывать революцию во Франции.

При этом сам Бёрк – это ситуация идеального совпадения. Он представлял собой некое естественное единство и политического, и философского аспектов консервативного мировоззрения. Однако в истории консерватизма, в том числе британского, такое совпадение можно обнаружить не всегда. Показателен случай США, когда те, кого именуют консерваторами, далеко не всегда легко сходятся со своими политическими репрезентантами, которые именуются республиканцами. В самой же республиканской среде можно обнаружить такие явления, которые далеко не всегда соответствуют консервативным принципам. Мне кажется, отождествление и совпадение политического и философского аспектов консерватизма естественно и желательно во всех случаях.

Но посмотрим, как видел консерватизм один из виднейших его представителей, классик политической философии консерватизма Майкл Оукшотт. В его формулировке консерватизм – это всего лишь некая установка, некая предрасположенность (disposition), которая далеко не всегда включает в себя некий обязательный набор политических установок. Например, в классическом варианте консерватизм, конечно, связан с признанием религии в качестве важнейшей компоненты социальной жизни и духовного мира человека. Однако Оукшотт писал о том, что прямой и непосредственной связи между религиозностью и консерватизмом нет.

Любовь Ульянова

Можно ли сказать, что с появлением Бёрка консервативная партия стала ориентироваться на его идеологические позиции? Или это произошло не сразу?

Леонид Поляков

Ситуация была достаточно сложной, если смотреть на политическую историю того времени, а именно – отношения между Англией и Францией. Последние выстраивались не столько по модели реакции тори или вигов на то, что произошло во Франции, сколько по модели неизменных национальных интересов. В этом смысле и представители тори, и представители вигов в какой-то момент оказались близки.

Можно сказать, что Бёрк поставил точку в истории политического консерватизма. Переломную точку. Потому что в дальнейшем отношение к тому, что произошло во Франции в годы революции и в послереволюционный период, в период реставрации – это всё существенным образом влияло на конфигурацию консервативного лагеря в Великобритании.

Кроме того, необходимо отметить и такой факт. Существует точка зрения, что довольно часто виги выступали как консерваторы, будучи правящей партией. Однако подобная перемена ролей – когда либералы могли выступать с консервативных позиций, а консерваторы – напротив, с либеральных – имела место только до правительства Дизраэли. С Дизраэли начинает формироваться история собственно консерватизма в классическом бёрковском смысле – что-то вроде традиции в Америке. Что-то вроде знаменитого GOP – Grand Old Party.

Любовь Ульянова

То есть политический и философский консерватизм сливаются со времени правления Дизраэли?

Леонид Поляков

Думаю, да. С Дизраэли партия тори начинает искать некую более широкую мировоззренческо-философскую идентичность. Причем такую идентичность, с которой они могли позиционировать себя как консерваторы в новой конкурентной среде. А именно – в условиях конца XIX века, когда в британском политическом контексте появляется третья сила – лейбористы, социалисты, которые начинают сильно смещать влево весь прежний политический спектр. Позиционирование консерваторов себя как классических правых оказалось востребованным.

Любовь Ульянова

В работе «Консерватизм как идеология», перевод которой был опубликован в последнем номере «Тетрадей по консерватизму» Сэмюэль Хантингтон показывает, что Бёрк стал родоначальником консервативной философии, потому что нашел тот набор аргументов, который позволяет критиковать требования перемен, но без опоры на какую-то жесткую систему ценностей. Условно говоря, можно критиковать быстрые изменения во имя равенства и всесословности, не обосновывая при этом иерархическое строение общества. Можно критиковать идею народного представительства, при этом не оправдывая монархию. Можно ли сказать, что Бёрк стал начальником не консерватизма в целом, а ситуационного консерватизма, как его описывает Хантингтон?

Леонид Поляков

Действительно, Сэмюэль Хантингтон выделяет подход Бёрка в качестве классической парадигмы. Но, мне кажется, у Бёрка происходит совпадение того, что Хантингтон обозначил как аристократическое определение и ситуационное определение. Позиция, сформулированная Бёрком, всё-таки ситуационно была вызвана попытками некоторых его современников перенести принципы Французской революции на британскую почву. В этом смысле Бёрк стал классическим выразителем именно аристократической реакции на обрушение старого порядка, старого режима в континентальной Европе. Работа Бёрка, менее известная, «Письма о мире с цареубийцами», – работа, которую он писал до конца жизни и не успел закончить – как раз и показывает его сосредоточенность на этом ключевом событии в европейской и мировой истории – Французской революции, которая означала крушение всего традиционного мира.

В этом смысле аристократическую реакцию Бёрка позволительно трактовать как ситуационную позицию. В то же время Бёрк одновременно пытался выстроить некую универсальную систему ценностей, которая должна была бы распространяться на любое человеческое сообщество. Но здесь есть важный момент, который подчеркивал и сам Хантингтон в своей знаменитой статье: фактически Бёрк первым заложил принцип ценностного релятивизма. Он, по сути дела, предвосхитил стратегию восприятия мировой истории как некого поля проявления разных культур, с разными ценностными ориентирами и разными ценностными шкалами. На этом основано его отношение к американским колонистам, к их праву на создание своей собственной государственности, его отношение к традиционной культуре Индии.

Поэтому три консервативных подхода, которые выделил Хантингтон, – естественным образом совпадают в фигуре Бёрка. Но в дальнейшей истории способ классификации различных методологических стратегий в отношении консерватизма, предложенных Хантингтоном, работает.

Любовь Ульянова

Можно ли назвать Берка консервативным романтиком в духе Карла Шмитта – что Бёрк выразил размывание всех ценностных альтернатив, которое (размывание), по мнению Шмитта, выражали все романтики?

Леонид Поляков

Я бы сказал так. Романтизм – это некая ментальная установка и культурная практика, всё-таки более близкая континентальному стилю мышления, более близкая континентальным культурам. Может быть, ближе к немецкой, итальянской. Меньше – к французской. И то, что расцвело на континенте в качестве романтического мировосприятия, на британской почве привилось в меньшей степени. Если рассуждать в духе Карла Шмитта, то я бы определил Бёрка как консервативного прагматика.

Любовь Ульянова

Можно ли сказать, что Бёрк превратил консерватизм из дворянской идеологии в идеологию буржуазную?

Леонид Поляков

Буржуазное – это слишком широкое определение. Бёрк, безусловно, создал позицию, которая стала приемлема для тех британцев, кто принадлежал к средним классам. Собственно бёрковское определение – это «middle classes». Для них традиционный порядок Британии оказался тем ценностным фундаментом, который необходимо было сохранять. Но я напомню знаменитую формулу Бёрка – государство, которое не имеет средств к изменению, не имеет средств к сохранению. Это уникальная формула выражает тот консерватизм, который заложил сам Бёрк в британскую политическую традицию – умение сохраняться при всех изменениях. Сохраняться, изменяясь.

Любовь Ульянова

Вы упомянули о влиянии Бёрка на континентальную традицию. Можно ли сказать, что учителем консерватизма для Германии был Бёрк, а для России в большей степени таким учителем стал Жозеф де Местр? И, несмотря на большое влияние Германии на Россию, российский консерватизм имеет, скорее, французское, чем британское происхождение. Или же влияние Бёрка на Россию было столь же значительным, что и на Германию?

Леонид Поляков

Когда в начале нашего разговора я сказал, что Бёрк оказал серьезное влияние на континентальную традицию, в том числе российскую, я имел в виду парадигмальное влияние. Если смотреть исторически, то, конечно, по прямым и непосредственным контактам России более близок Жозеф де Местр, чем Бёрк.

И в то же время, когда мы читаем записку Николая Михайловича Карамзина, 250-летие которого Россия будет отмечать в декабре 2016 года, «О старой и новой России», то мы находим там набор принципов, которые как будто списаны у Бёрка.

Что касается Германии, то здесь мне хотелось бы обратить внимание на исследование консервативной мысли, которое осуществил Карл Мангейм еще в 1929 году, когда он проанализировал Адама Мюллера как классика германского консерватизма. И мне думается, что германская традиция в значительной степени автохтонна. Безусловно, Бёрк был в числе тех, кого читали в Германии. Но германская почва породила собственную консервативную традицию. И если говорить о консерватизме как философской позиции, то, безусловно, стоит назвать и имя Гегеля.

Любовь Ульянова

А насколько хорошо знакомы в России с Бёрком? Насколько полно переведены его работы?

Леонид Поляков

Наследие Бёрка известно в России выборочно. Его знаменитая работа – «Размышления о революции во Франции» – издавалась один раз в сокращенном переводе. На русском языке она вышла в свое время в Лондоне.

Есть небольшой сборник работ, переведенный, подготовленный к публикации и изданный мной. С моими комментариями. Этот сборник называется «Эдмунд Бёрк. Правление, политика и общество». Книга карманного формата под твердой обложкой, издана в издательстве КАНОН-пресс-Ц, «Кучково поле» в 2001 году.

Поэтому я в каком-то смысле первооткрыватель Бёрка.

В России Бёрк, конечно, больше присутствует в учебниках по истории политической мысли как икона консерватизма. Из его трудов, по большому счету, известен только один. В узкой среде специалистов по британской мысли, разумеется, Берка хорошо знают, но я бы не сказал, что Бёрк – это хорошо известная и популярная фигура в нашем интеллектуальном сообществе.

Любовь Ульянова

В какой мере антиреволюционаризм Бёрка характерен для современных США и Британии?

Леонид Поляков

Прагматический консерватизм Бёрка был буквально привит для британской мысли и британской политической практике с XIX века и вплоть до сегодняшнего дня. Именно благодаря тому, что сделал Бёрк и те, кого можно назвать его учениками, его продолжателями, Британия сохраняет до сих пор среди своих европейских собратьев наиболее уникальный традиционный вид, хотя, безусловно, и на континенте можно найти не мало традиционного. Но Британия – некий естественно-исторический музей, наполненный живой жизнью. Или, говоря иначе – живая история, которая сохраняет в себе все прошлое и наполняет это новой жизнью.

Британская монархия, которая воспринимается со стороны как некая экзотика, невероятно близка и дорога самим британцем. И на этом фоне – трагический чудовищный контраст представляет собой наша с вами история, в которую умещается несколько циклов революционно-радикального пересмотра и отказа от самих себя. Уничтожение всех прежних ценностей, например, если речь идет о первых 15 годах после захвата власти большевиками, примерно с 1917 по 1933 года.

Любовь Ульянова

В какой мере российской консерватизм, возникающий сегодня, должен ориентироваться на Бёрка как на классического консерватора? Должен ли он защищать какие-то ценности, сложившиеся институты от радикальных изменений? Какие это должны быть ценности и институты в условиях, когда всё новое? Когда новая государственность?

Леонид Поляков

Это самый сложный вопрос для российских консерваторов. Мне в свое время приходилось писать на эту тему в «Отечественных записках» – о парадоксах отечественного консерватизма. Наша традиция – это традиция самоотказа, если посмотреть на ключевые, поворотные моменты нашей истории. Крещение, когда мы отказались от собственного так называемого язычества. Призвание варягов, когда мы отказались собственной власти. Попытка приглашения на наш трон в Москве польских претендентов. Знаменитая церковная реформа Никона, которая вызвала раскол. До сих пор не преодоленная в национальном самосознании, которое формировалось под влиянием православной традиции, петровская реформа. Большевистская революция. И, безусловно, 1991 год, когда произошел радикальный отказ от всего советского.

В этом смысле консерваторы в России находятся в чрезвычайно трудной позиции. Поэтому либо приходиться выбирать кусками. И отсюда возникают такие парадоксы, как, скажем, левый консерватизм КПРФ, который предполагает, что всё советское превращается в то прошлое, которое нам нужно если не реставрировать, то сберечь. Либо предпринимается пока еще неоформленная до конца и в этом смысле пока еще не ставшая успешной попытка создать интегральный образ страны, в рамках которого можно было бы четко, однозначно и непротиворечиво собрать некий набор ценностей, от которых никогда не отказывались.

В этом есть трудность. В этом проблема.

Как её преодолевать? Можно работать с выдающимися фигурами в нашей истории, начиная с Николая Михайловича Карамзина.

Называть консерваторами те или иные фигуры в XIX веке, в ХХ веке, выстраивать цепочку консервативных мыслителей, интеллектуалов. Начиная от Карамзина и до Солженицына, до его знаменитой работы «Как нам обустроить Россию», в которой содержится точный, продуманный, консервативный проект построения новой России после неизбежного крушения коммунизма.

Как сшить всю нашу историю, состоящую из столь взаимоотрицающих периодов? Российские консерваторы понимают этот вызов, но пока не могут найти на него ответ.

Любовь Ульянова

Политический консерватор Бёрк экономически выступал как либерал – как сторонник свободы торговли. Можно ли сказать, что эта сторона воззрений Бёрка не так для нас актуальна? Или же сегодня российский консерватор должен защищать свободный рынок?

Леонид Поляков

Как оценить с сегодняшней ситуации эту позицию шотландской школы и Адама Смита в экономике? Да и не только в экономике, ведь Иеремия Бентам разработал концепцию утилитаризма, ставшую философским обоснованием экономической теории Смита, а именно – что каждый должен думать о себе и способствовать благу общества в целом.

Опыт последних двух веков заставляет думать, что, пожалуй, необходимы какие-то иные подходы. Предполагать, что консерваторы должны быть всегда безоглядными рыночниками, я думаю, сегодня не актуально. Это прошлое. Такое представление сыграло важную роль, в том числе в истории республиканского консерватизма. Но сегодня нужно искать позиции, адекватные сегодняшнему дню.