Рубрики
Интервью Размышления

Возрождение принципа легитимизма является утопией

РI: Интервью профессора ГУ ВШЭ Александра Филиппова, посвященное различению понятий «легитимности» и «легальности», опубликованное на нашем ресурсе на прошлой неделе, вызвало большой резонанс в ФБ. Для многих сам факт несовпадения этих двух понятий стал настоящим открытием.

В нашем новом интервью в серии материалов «новый легитимизм» известный политолог, заместитель директора Центра политических технологий Алексей Макаркин критикует подход российской дипломатии с несколько иных позиций – он полагает, что этот подход невозможно провести в жизнь последовательно и непротиворечиво. Как и американцы, и даже еще в большей степени, чем американцы, российские дипломаты будут всерьез принимать во внимание только соображения так наз. «реальной политики», а установка на легитимность служит по существу риторическим прикрытием подлинных устремлений.

Не отрицая очевидных противоречий российской внешнеполитической идеологии, мы бы со своей стороны не решились вслед за автором интервью сводить ее лишь к голой риторике: Россия в лице Путина выступила против свержения Каддафи отнюдь не потому, что была так уж заинтересована в его нахождении у власти, а потому что увидела в поддержке этого свержения со стороны НАТО претензию на доминирование сильного в международной политике. И, конечно, нужно учитывать важный нюанс – Россия не столько борется с революциями и переворотами (иногда их результаты и в самом деле нельзя не признать), сколько протестует против инициирования революций извне, против того, что часто именуется «экспортом революций». Разумеется, это не означает, что нужно поддерживать любые режимы против любых сил сопротивления. С учетом этого нюанса интервью Алексея Макаркина будет очень полезно для наших читателей, в том числе и в целях продолжения так удачно начавшейся дискуссии.

 

Любовь Ульянова

Уважаемый Алексей Владимирович, на Ваш взгляд, что такое “легитимизм”? В чем смысл этого политического феномена?

Алексей Макаркин

Легитимизм – это крайне ортодоксальный монархизм, который нельзя путать с легитимностью. Например, легитимисты во Франции в XIX веке считали незаконными не только бонапартистские режимы, но и орлеанскую «Июльскую монархию» Луи Филиппа – близкого родственника короля Карла Х, пришедшего к власти в результате революции, свергшей Бурбонов. Легитимизму свойственна ригористичность – так, потомок Карла Х граф Шамбор в 1870-е годы отказался от короны, не желая принять связанный с революционной традицией трехцветный флаг и не соглашаясь в этом вопросе ни на какие компромиссы. Российские легитимисты («кирилловцы») стараются выполнять все условия для будущего царя, содержавшиеся в Основных законах Российской империи, не действующих уже почти сотню лет. Кстати, несмотря на это, они подвергаются критике со стороны еще больших сторонников легитимизма, которые доказывают, что «кирилловская» ветвь романовской династии неоднократно нарушала эти строгие правила. Вообще, на каждого легитимиста приходится свой «суперлегитимист», причем в современном мире все это выглядит весьма маргинально. Для европейских династий легитимистские правила давно неактуальны. В Британии, например, последний равнородный брак монарха – между королевой Елизаветой и принцем Филиппом, герцогом Эдинбургским. Браки и принца Чарльза (первый и второй), и принца Уильяма в строгой легитимистской традиции выглядят неравнородными.

Любовь Ульянова

Существуют ли отличия в западных и российских представлениях такого понятия, как легитимная власть?

Алексей Макаркин

Что касается легитимной власти, то западные концепции восходят к Максу Веберу, который выделял три типа легитимности. Первый – традиционная легитимность, свойственная наследственным типам правления (обычно абсолютным или близким к ним монархиям, в том числе и «думской монархии» в России в последнее предреволюционное десятилетие). Именно здесь легитимность совмещается с легитимизмом. Вторая – харизматическая легитимность, основанная на вере населения в величие и непогрешимость политического лидера. Такой тип легитимности свойственен многим авторитарным и тоталитарным режимам. Наконец, третий тип – рациональная легитимность, еще называемая демократической. Ее особенность – уважение к процедурам, в том числе электоральным, которые играют большую роль в функционировании общества. Такая легитимность возможна и в формально монархическом государстве, в котором монарх играет символическую, церемониальную роль. Не случайно, что в современной Европе короли все чаще уходят на пенсию, что невозможно для сакрального «короля-чудотворца». Британская монархия еще держится старых принципов, а в Испании и Бельгии недавно появились «короли-пенсионеры» (в Голландии такая практика существует с 1948 года и сама стала традицией). Добавим к этому первый в «посттридентский» период уход в отставку папы Римского.

Особенность современного западного подхода – как в экспертном сообществе, так и в обществе – заключается в том, что настоящей легитимностью признается демократическая. Если она нарушается, то граждане имеют право на сопротивление – ненасильственное (здесь каноническими являются примеры Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга), а в крайних случаях – и насильственное. Впервые право на восстание было письменно зафиксировано в Декларации независимости США, а затем во французской Декларации прав человека и гражданина. Статья 20 Основного закона ФРГ провозглашает, что «Федеративная Республика Германия является демократическим и социальным федеративным государством» и «Всякому, кто попытается устранить этот строй, все немцы имеют право оказывать сопротивление, если не могут быть использованы иные средства». Характерно, что положение о восстании, хотя и с существенной оговоркой, содержится во Всеобщей декларации прав человека, принятой ООН в 1948 году. В ее преамбуле говорится, что «необходимо, чтобы права человека охранялись властью закона в целях обеспечения того, чтобы человек не был вынужден прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения».

Любовь Ульянова

Мы видим, что российское руководство считает власть Асада легитимной, а страны Запада – нелегитимной. Удастся ли Западу навязать всему миру свое представление о легитимности? Удастся ли России отстоять свое понимание легитимности?

Алексей Макаркин

В Уставе ООН нет определения легитимности – да его и невозможно было бы согласовать в 1940-е годы, когда этот документ разрабатывался и принимался. В его преамбуле говорится о решимости «вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности, в равноправие мужчин и женщин и в равенство прав больших и малых наций», а также «содействовать социальному прогрессу и улучшению условий жизни при большей свободе». Указания на то, что политические режимы являются несменяемыми, в Уставе нет. В статье 2 есть положение о том, что члены ООН «воздерживаются в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с Целями Объединенных Наций», однако в статье 1 одна из этих Целей формулируется следующим образом: «Осуществлять международное сотрудничество в разрешении международных проблем экономического, социального, культурного и гуманитарного характера и в поощрении и развитии уважения к правам человека и основным свободам для всех, без различия расы, пола, языка и религии». То есть режим, режим, грубо нарушающий права человека, оказывается в уязвимом положении – односторонние действия против него Уставом ООН совсем не приветствуются, но в то же время он сам выглядит нарушителем тех принципов, на которых – по крайней мере, декларативно – основывается ООН. Российский подход к легитимности в настоящее время основан на консервативном антиреволюционном принципе неприятия насильственной смены правящих режимов. Это может нравиться некоторым правителям, находящимся в уязвимом положении. Но такой подход в современном мире не может быть мейнстримным – он носит ярко выраженный оборонительный характер. Например, если еще несколько десятилетий назад США отстаивали законность присутствия в ООН представителей свергнутого вьетнамцами репрессивного режима «Демократической Кампучии» (Пол Пота), то сейчас такое было бы невозможно.

Любовь Ульянова

Легитимизм был идеологией Священного Союза, доказывая нелегитимность любой революционной власти и готовность коалиции западно-европейских держав признавать только власть наследственных монархов. Очевидно, что Россия пытается в какой-то степени воспроизвести подобную консервативную установку, выступая с инициативой о непризнании государственных переворотов в любых странах. Может ли такой легитимизм возобладать в международных отношениях или он окажется жертвой реальной политики?

Алексей Макаркин

Легитимизм как доминирующая в Европе идеология продержался лишь полтора десятилетия (1815-1830 годы) и быстро ушел в историю. С самого начала возникла проблема – источником легитимности признавалась Божественная воля, а одним из лидеров постнаполеоновской Европы оказался бывший сержант французской королевской армии и наполеоновский маршал Бернадот, который был шведским наследным принцем, а с 1818 года – королем и основателем новой династии, правящей страной до сих пор. И хотя он был формально усыновлен последним королем из династии Ваза, но реально решение о «призвании» Бернадота принимал парламент («мужики торговые», как называл депутатов Иван Грозный в письме английской королеве Елизавете). Участникам Венского конгресса пришлось закрыть глаза на эту особенность. Через несколько лет после Венского конгресса начинается греческое восстание против вполне легитимного турецкого султана, приказавшего повесить Константинопольского патриарха (кстати, осудившего революцию, что делало эту казнь особенно возмутительной). И Александр I, несмотря на российское общественное мнение, принимает решение не вмешиваться – впрочем, не только из легитимистских, но и из прагматических соображений. Очень хороший аналитик подполковник Пестель дал заключение, что восстание Ипсиланти (кстати, генерала на русской службе) не имеет шансов на успех – об этом можно прочитать в биографии Пестеля, написанной Оксаной Киянской. И, одновременно, многие декабристы и «околодекабристы» (не столь прагматичные, как Пестель) были возмущены позицией Александра по отношению к единоверцам – ведь декабристское движение было не только либеральным, но и националистическим. А когда Николай I решил вмешаться в конфликт и помочь грекам, то просвещенная Россия ему аплодировала, несмотря на недавний разгром декабристского восстания. А в 1830 году легитимизм рухнул – после свержения Бурбонов во Франции и отделения Бельгии от Голландии. При этом если Карл X во Франции грубо нарушил Конституционную хартию, то голландский король Вильгельм I хотя и вызвал сильное недовольство бельгийского общества, но все же вел себя не столь вызывающе. Но в конце 1830 года представители пяти великих держав (Россия, Великобритания, Франция, Австрия и Пруссия) собрались в Лондоне и признали «самопровозглашенный» суверенитет Бельгии. Голландцев на конференцию не пригласили (они признали Бельгию только спустя почти десятилетие), зато Франция была представлена дипломатами «нелегитимного» Луи Филиппа. Затем бельгийский парламент избрал короля (Леопольда I), с кандидатурой которого в той или иной степени согласились державы – например, Англия активно поддержала, а Россия почти до конца пыталась помочь «голландскому» кандидату (принцу Оранскому). Но это были уже частности.

Любовь Ульянова

Можно ли ожидать своего рода воскрешения легитимизма?

Алексей Макаркин

Сейчас возрождение принципа легитимизма является утопией – причем речь идет не только о практике, но и о теории. Думается, что российский подход сейчас более ситуативен, чем решения Венского конгресса. Речь идет скорее об импровизации в условиях резко осложнившейся международной ситуации. Для участников Венского конгресса легитимизм был выстраданной альтернативой революции и наполеоновскому режиму. Для России же героем является Уго Чавес, который хотя и в 1998 году пришел к власти демократическим путем, но за несколько лет до этого пытался свергнуть законное – хотя и непопулярное – правительство Венесуэлы. Для участников Венского конгресса подобный подход был бы немыслим – для них законный монарх был априори лучше, чем республиканец (по крайней мере, в Европе). В современной же России принцип обезличенных case study совершенно не работает. Например, можно описать реальный пример (без указания конкретных сторон), и общество может возмутиться действиями «государства Х» или «группировки Y». А потом выяснится, что в этом «кейсе» Х или Y не любят Америку – и отношение к ним сразу меняется в лучшую сторону. Какой уж тут легитимизм?

Любовь Ульянова

Может ли какое-либо большое государство, включая Россию, быть полностью последовательным в проведении подобной политики, учитывая ситуацию в Египте?

Алексей Макаркин

Разумеется, не может – реальная политика исходит как из идеологических принципов, так и из прагматичных соображений. Чаще из вторых, чем из первых, хотя роль идеологии нельзя преуменьшать. Фельдмаршал ас-Сиси является противником «Братьев-мусульман», которые в соответствии с принципом демократической легитимности правили страной в 2012-2013 годах. Для России любой светский правитель Египта является более приемлемой фигурой, чем сторонник исламизма. Впрочем, ас-Сиси нельзя считать диктатором в чистом виде. В переходный период (2013-2014 годы) обязанности президента Египта исполнял председатель Конституционного суда. В 2014 году в стране прошли ограниченно конкурентные президентские выборы (хотя их проигнорировали исламисты и их сторонники), а в 2015-м – парламентские, где уровень конкуренции был выше. Можно вспомнить 1993 год в России, где после неконституционного роспуска парламента в еще более короткие сроки были проведены референдум по новой Конституции и парламентские выборы с весьма широким участием оппозиции. Хотя режим ас-Сиси является куда более жестким, чем режим Ельцина (один пример – Мурси и ряд его соратников приговорены к смертной казни). И в развитие ответа на прошлый вопрос. В 2010 году Россия поддержала отстранение от власти киргизского президента Бакиева, который вопреки предыдущим устным обещаниям стал сближаться с американцами и пытался сохранить их военную базу на территории страны. Новое правительство пришло к власти революционным путем, но затем легитимировало свою власть посредством проведения президентских и парламентских выборов. Кстати, в Киргизии имеет место интересный для Центральной Азии опыт функционирования президентско-парламентской республики и на двух прошедших после смещения Бакиева парламентских выборах избирался вполне плюралистичный представительный орган власти. Но в смысле легитимизма Россию обошел Лукашенко, который негативно относится к любым революциям и укрыл Бакиева на территории своей страны.

Любовь Ульянова

Могут ли США, с другой стороны, быть столь же последовательны в своем стремлении наделить демократический процесс правом считаться единственным источником легитимной власти, учитывая их союзнические отношения с целым рядом недемократических государств в Азии?

Алексей Макаркин

То же самое. Союзником США является королевский режим в Саудовской Аравии, основанный на принципе традиционной легитимности. В стране нет парламента (вместо него действует законосовещательный меджлис, члены которого назначаются королем – как в России до 1905 года), а критика короля законодательно запрещена. В Бахрейне суннитское меньшинство доминирует над шиитским большинством («зеркальная» ситуация по отношению к Сирии). Однако на территории Бахрейна находится главная оперативная база Пятого флота США – поэтому американцы заинтересованы в стабильности суннитской монархии, поддерживаемой Саудовской Аравией. В 2012 году саудиты подавили шиитское движение, направленное против правящей династии. Отличие заключается в том, что американцы действуют часто более тонко – они на вербальном уровне призывают союзные им режимы к либерализации. Во время волнений в Бахрейне Обама выражал явную заинтересованность в том, чтобы давление на оппозицию было ограниченным и не приобретало брутальных форм. Такая «тонкость» связана во многом с тем, что американские (как и европейские) власти больше зависят от общественного мнения в проведении внешней политики, чем российские. Дружить с тиранами им сложнее, хотя и можно, если очень надо.

Любовь Ульянова

На Ваш взгляд, имеет ли смысл исходить из равного критерия легитимности по отношению к разным регионам мира?

Алексей Макаркин

Равные критерии, наверное, невозможны – многое зависит от исторических условий и культурных особенностей. Например, в Сирии последние свободные выборы проходили, наверное, в 1961 году, причем избранный тогда парламент просуществовал очень недолго. А переворот, после которого был установлен авторитарный баасистский режим, произошел еще в 1963 году – задолго до того, как после очередного переворота к власти пришел Хафез Асад. В то же время надо отметить два фактора. Первый – режим, который жестоко разгоняет мирные демонстрации, в современном мире оказывается уязвимым – и чем дальше, тем эта тенденция в глобальном мире будет сильнее. И второй – надо стимулировать превентивные перемены, которые предотвращали бы революционные смуты. Причиной переворотов и революций нередко является негибкость правящих режимов, не обращающих внимания на необходимость представительства различных групп интересов и соблюдения демократических процедур. Отсюда пренебрежение правилами электорального процесса, которые вызывают общественное возмущение и провоцируют массовые выступления. Поэтому критерии оценки текущей политики могут быть разными, но ориентиры, к которым надо стремиться – сходными.