Рубрики
Размышления Статьи

Современный консерватизм: параметры трансформации

При попытке концептуализации консерватизма возникает целый ряд существенных проблем. Хотя формально в современной общественно-идеологической ситуации консерваторам, как правило, противостоят либералы, на самом деле консерватизм и либерализм как идеологические комплексы, а не как наименования конкретных партий или течений, не являются непосредственными идеологическими соперниками. Консерваторы никогда не выступали против «свободы», причем почти в любом ее понимании. Исторически консерватизм был ориентирован не против либерализма, но против «прогрессизма», прежде всего в его радикально-революционной версии.

Прежде чем обсуждать тенденции эволюции современного консерватизма, следует вначале договориться об определении этого понятия. По мнению одного из наиболее влиятельных исследователей феномена «консервативного мышления» немецкого социолога Карла Маннгейма, консерватизм, или как он предпочитал говорить, «консервативное мышление», возникает в эпоху, наступившую после господства идеологии Просвещения, приведшей к Французской революции XVIIIвека. «Консервативное мышление», по Маннгейму, представляет собой прямую антитезу просветительскому рационализму – господству разума консервативное сознание противопоставляет веру в традицию и предрассудок.

В работе «Консервативная мысль» (1953) Маннгейм подверг анализу феномен немецкого консерватизма начала XIX в., возникшего как реакция на Французскую революцию XVIII в. «Если рассуждать a priori, – писал Маннгейм, – на тему, какая группа делает акцент на жизни, а какая строит теории, опираясь на абстрактные неизменные понятия, то следовало бы сказать, что на жизнь упор делают прогрессисты, а консерваторы полагаются на жесткие нормы и абстракции. Однако беглый взгляд на исторические события убеждает нас, что в действительности было как раз наоборот. Причина этого заключается, очевидно, в том, что революционная мысль буржуазии возникала в союзе с рационализмом. А потому реакция приняла противоположную идеологию как для оппозиции, так и для более значительных целей. Революционная мысль черпает силы в желании реализовать точно определенный образец совершенства политического и общественного порядка. Консервативная мысль, противостоя реализации этой утопии, должна непременно задуматься над тем, почему современное состояние общества не соответствует этому рациональному образцу».

Между тем, в русской философии XIX-XXвека постепенно вызревает принципиальное другое истолкование консерватизма, в котором это идеологическое направление воспринимается как противостоящее не столько рациональности и разуму – ценностно-ориентированному или технически-инструментальному, сколько – регрессу и хаосу. Любопытно, что это понимание «консервативной мысли» не было связано с каком-либо определенным политическим лагерем: оноотличало откровенного реакционера Константина Леонтьева с его страхом перед энтропией всеобщего уравнивания, религиозного либерала Владимира Соловьева, видевшего цель государства в том, чтобы общество не стало адом, и левого христианского мыслителя Николая Бердяева, доказывавшего в «Философии неравенства», что консерватизм «препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию».

В России, как отчасти и в Германии в конце XIXвека, такое переосмысление консерватизма оказалось возможным в силу известного кризиса рационалистической философии, утраты веры в разумность исторического процесса и распространением пессимистических настроений в духе Шопенгауэра и «философии жизни», согласно которой наиболее фундаментальной силой, господствующей как в природном, так и социальном бытии, является иррациональная воля.

Однако воскрешение нового рационалистического историзма в виде различных версий социализма и социал-прогрессизма вновь сделали актуальным представление о консерватизме именно как об антирационалистической, антипрогрессистской силе, критически воспринимающей наиболее фундаментальные тенденции современного мира, в числе которых в первую очередь нужно указать на вмешательство государство в сферу экономики, утверждение социального государства и достижение гендерного и этно-расового равенства. Поскольку социальная и классовая природа этих двух консерватизмов – антиреволюционного и антибуржуазного конца XVIII – начала XIXвека – и антисоциалистического середины XXвека – были не вполне одинаковы, складывалось логическое предположение, что данная идеология – в отличие от либерализма и социализма – не обладает постоянным ценностным ядром, консервативной интеллектуальной традиции не существует, а политическая направленность консерватизма зависит от ситуации. Так возникло ситуационное понимание консерватизма, которое разработал политолог СэмюэльХантингтон .

Британский опыт политического консерватизма работал как раз на эту трактовку – если в XIXвеке консервативная партия Великобритании выступала за промышленный тариф и протекционизм, то в XXстолетии под руководством Маргарет Тэтчер та же партия стала выразительницей идеи свободной торговли. Консервативным в этом консерватизме было только то, что его сторонники негативно относились к модным экономическим и политическим воззрениям.

Тем не менее, с нашей точки зрения, у консерватизма существует свое особое ценностное содержание, которое можно выделить аналитически и которое сохраняло свою инвариантность при всех предшествующих трансформациях консервативной идеологии на Западе и которое, возможно, сейчас претерпевает радикальные изменения.

***

При попытке концептуализации консерватизма сразу возникает целый ряд существенных проблем. Хотя формально в современной общественно-идеологической ситуации консерваторам, как правило, противостоят либералы, на самом деле консерватизм и либерализм как идеологические комплексы, а не как наименования конкретных партий или течений,не являются непосредственными идеологическими соперниками. Консерваторы вообще никогда – даже в момент своего исторического возникновения – после Французской революции XVIII– не выступали против «свободы», причем почти в любом ее понимании.

Соотнесение либерализма со «свободой» тоже весьма относительно, учитывая как разноречивое понимание этого понятия, такимногообразие версий либерализма в истории общественной мысли – этим термином часто называются противоположные друг другу политические течения. Но главное не в этом, а в том, чтоценностное ядро консерватизма не было никогда нацелено против «свободы», в том числе свободы индивидуальной и частной. Радикальный государственный этатизм гоббсовского толка никогда не обозначал себя термином «консерватизм», с другой стороны, история общественной мысли знает немало примеров возникновения различных «либерально консервативных» синтезов – от Берка до Петра Струве.

Исторически консерватизм был ориентирован не против либерализма, но против «прогрессизма», прежде всего в его радикально-революционной версии. Консерваторы выступали не столько в защиту статус-кво, сколько против культа будущего в социальном мировоззрении и, прежде всего, того будущего, которое представлялось,с точки зрения учета основных тенденций современности, наиболее вероятным. Для консерватора наиболее оптимальное будущее никогда не являлось будущим наиболее вероятным. Отсюда некоторая жесткость консерватора в плане защиты общественных установлений, препятствующих движению в то самое наиболее вероятное будущее, которое представляется консерватору далеко не идеальным.

Что не устраивает консерваторов в прогрессизме и том будущем, которое оно с сбой несет? Не устраивают консерваторов, как правило, две вещи – то, что прогресс ориентирован на социальное равенство, на политическое равноправие и полное устранение всех возможных общественных иерархий, включая преимущества тех или иных этнических, гендерных, сексуальных групп, а также то, что прогресс неразрывно связан с окончательным разрывом общества с религиозной традицией.

Ценностное ядро консерватизма на самом деле – двухсоставно – консерваторами называют тех, кто выступает против тотальности равенства и тех, кто выступает против тотальности секуляризации. Все остальные характеристики и черты, присущие определенным историческим разновидностям консерватизма, производны от этих двух черт – от признания ценности той или иной иерархии, иерархии как таковой, и от признания значимости той или иной религиозной традиции, или опять же – традиции как таковой. Скажем, защита экономической свободы консервативными либертарианцами в США производна от идеи защиты экономического, а в подтексте также и этно-расового неравенства как некоего природного факта, который пытается нивелировать индоктринированное либеральными идеями современное государство.

Точно также отрицание просветительского рационализма было мотивировано, в частности, сохраняющимся до середины XXвека стремлением элит бороться за те или иные цензовые ограничения в плане избирательного права. Неприятие абстрактного рационализма во многом вытекало и служило основанием для критики равноправия абстрактных, отвлеченных от своей социально-культурной конкретности, индивидов и примата абстрактного большинства.

Борьба с дарвиновским учением, а также легализацией однополых браков, разумеется, вытекает из необходимости защиты религиозной традиции или во всяком случае из примата борьбы с тотальностью секуляризации.

***

Проблема, однако, заключается в том, в какой степени идейное ядро консерватизма можно считать внутренне не противоречивым – проще говоря, в какой мере борьба за иерархию логически обусловливает борьбу за религиозные основы общества и наоборот. Можно предположить, что в современном мире возникает все больший зазор между этими двумя хотя и связанными исторически, но тем не менее не имеющими строго логической связки ценностными основаниями консерватизма.

Отчасти этот зазор связан с возникновением новых видов иерархий. Тех, которые по сути своей не вполне совместимы с приматом религиозной традиции. Например, иерархии государств, на вершине которой находятся Соединенные Штаты. Обоснование этой иерархии часто обнаруживается не только в том, что США – лидер демократического мира, но и в том, что в США религия отделена от государства, и ни одна конфессия не пользуется здесь государственными привилегиями. Весь смысл неоконсерватизма, собственно, и заключается в необходимости идеологической защиты именно этой международной иерархической пирамиды.

Несомненно также, что процесс секуляризации обеспечивает определённые преимущества – в том числе культурные, социальные и экономические – меньшинствам, для которых сохранение в обществе пережитков религиозной традиции являлось основанием их дискриминации. Такими меньшинствами могут считаться люди нетрадиционных сексуальных ориентаций, активисты гендерного равноправия, а также этно-религиозные меньшинства.

Признание,и ценностное утверждение,этих новое секуляризированных или точнее пост-религиозных иерархий опять же выдвигает запрос на обновленное консервативное самосознание, уже явно не находящееся в связке с религиозным традиционализмом.

Наконец, возникает и обратная реакция – бунт против новых иерархий логически сближает сторонников равенства – то есть левых – и так наз. социальных консерваторов. В Америке разговор о таком лево-правом альянсе против «новых элит» и «новых иерархий» идет постоянно, именно это является предметом диалога традиционных левых типа социального активиста Ральфа Нейдера и традиционных правых типа публициста Патрика Бьюкенена .

Некоторую устойчивую почву этот процесс лево-правого сближения может обнаружить в своего рода промежуточном идеологическом течении, позволяющем снять крайности левого и право-консервативного подходов – а именно – либертарианстве. Можно предположить, что популярный лидер, предположительно республиканец, представляющий либертарианское движение, но не занимающий в нем крайне правые позиции, сможет взять голоса той части электората Демократической партии, который разочарован в левом прогрессизме после неудачного президентства Барака Обамы.

Это лево-правое сближение происходит в настоящее время очень непросто, но тем не менее оно оказывается вполне реальным, и нужно подчеркнуть, что консервативный мессидж Владимира Путина, отразившийся в его речи на Валдайском клубе, находит свой отклик преимущественно в тех средах, которые в наибольшей степени открыты для диалога и сближения левых и социальныхконсерваторов.

Здесь можно вспомнить весь круг интернет-издания Counterpunch, занимающий по всем вопросам более чем пророссийскую политику: на этом сайте был ведущим колумнистом бывший заместитель министра финансов Пол Крейг Робертс. Стоит вспомнить и журнал «Американский консерватор», ведущий редактор которого Род Дрейер, публицист православного вероисповедания, сочетающий приверженность христианскому традиционализмуи озабоченность экологическими проблемами. Именно Род Дрейер вслед за Патриком Бьюкененом назвал Путина лидером христианского консерватизма во всем мире и сказал, что «христиане на Ближнем Востоке имеют большего друга во Владимире Путине, чем в Бараке Обаме и Джордже Буше» . К левым консерватором того же толка стоит отнести и лидера Национального фронда Мари Ле Пен во Франции, о которой с явной симпатией говорил левый экономист Жак Сапир, как о фактически главной защитнице социальных интересов большинства в сегодняшней Франции . Итак, во всех тех общественных средостениях, где левая идея смыкается с традиционалистской, там Россия пользуется наибольшей поддержкой.

И любопытно, что от России отворачиваются по понятным причинам как антитрадиционалистски настроенные левые, для которых наша страна остается оплотом мракобесия и олигархического капитализма, так и твердые в своей правизне социальные консерваторы, например, правые католические публицисты типа Джорджа Вайгеля или Билла Беннета, видящие в России полноправную наследницу атеистического Советского Союза или же уклонившейся от правильного религиозного пути Византии.

В тех же средах, где левые и консерваторы могут соприкасаться и где они приходят к взаимопониманию, мгновенно возникает сочувствие к России как силе одновременно и консервативной, и в определенной степени революционной по отношению к существующему миропорядку.

Между тем, надежды на то, что консервативная идеология Путина найдет множество сторонников на Западе, могут быть чрезмерными в силу того, что в США блестяще работает идеологическая полиция, которая зорко подмечает все имеющиеся в общественном мнении высказывания в пользу российского президента и очень жестко блокирующая распространение симпатий к России и ее лидеру.

После Валдайской речи немедленно были поименованы во множестве статей и подвергнуты жесткой критике все те консерваторы, кто позитивно откликнулся на обращение Путина к христианским традициям Европы, включая вышеупомянутых Бьюкенена и Дрейера, но также лидера Американской семейной ассоциации Брайана Фишера, кто назвал Путина «львом христианства» . Тем не менее сам факт этой идеологической кампании, нацеленной на подавление путинизма среди консерваторов Америки, свидетельствует о том, что опасения относительно скрытых симпатий традиционалистского большинства к Путину имеют под собой некоторые основания.

______

Проект Русская Idea осуществляется на общественных началах и нуждается в финансовой поддержке своих читателей. Вы можете помочь проекту следующим образом:

Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)

Реквизиты банковской карты:

— счет 40817810540012455516

— БИК 044525225

Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com

Яндекс-кошелек — 410015350990956

Автор: Борис Межуев

Историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
Председатель редакционного совета портала "Русская идея".

Обсуждение закрыто.