Рубрики
Размышления Статьи

Русская идея и политический консерватизм

Русская философия очень рано сделала предметом рассмотрения то, что стало сегодня очевидным фактом – движение Европы в сторону постхристианства. И «русская идея» с самого своего пробуждения носила крипто-консервативный смысл, который только сегодня может стать основанием нового российского политического самосознания. В точке скрещения левой утопии и правого пафоса политического консерватизма и находится то основание нашего будущего интеллектуального поиска, поиска новой цивилизационной формы, в которую воплотится наше новое национальное самоощущение.

Когда президент России в декабре 2013 года в ежегодном Послании Федеральному собранию в качестве мыслителя, выразившего суть консерватизма, сослался на Николая Бердяева, в кругах историков русской философии это вызвало некоторое замешательство. Бердяев в 1918 году действительно написал одно произведение, которое, с политической точки зрения, можно было бы посчитать «консервативным» – работу «Философия неравенства» – и в котором он и рассуждал о правде «консерватизма», но все-таки большую часть своей жизни он был мыслителем скорее левых, даже радикальных взглядов.

Даже после расставания с марксизмом он неизменно критически относился к капитализму, он приветствовал падение царского режима и впоследствии после высылки за границу на «философском пароходе» в 1922 году относился все более сочувственно к Советской власти. Поклонники Ивана Ильина не могли простить Бердяеву его «Русскую идею» – великолепное сочинение 1946 года, в котором мыслитель признал большевизм законным наследником культуры XIX-XX столетия, а Третий Рим отождествил с Третьим Интернационалом.

С высоты сегодняшнего полета, когда позитивному переосмыслению подвергается все советское, все те старые возмущения и протесты кажутся странными – то, что советская цивилизация, при всех порожденных ею ужасах и кошмарах, представляла собой некий извод цивилизации русской – в этом очевидном факте не надо сегодня убеждать людей даже настроенных супер-консервативно. Сегодня поклонники Константина Леонтьева и ревнители памяти Сталина могут спокойно вместе заседать в каком-нибудь собрании экспертов – и ни у кого их соседство не вызывает ни удивления, ни протеста.

И все же есть в бердяевской «Русской идее», как и во всем творчестве этого мыслителя, некая глубинная лево-революционная составляющая, которая вроде бы никак не подпадает под термин «консерватизм». Николай Бердяев считал, что русский человек не мог смириться с отчуждением от культуры большей части занятого в материальном производстве, неграмотного и бесправного населения – и вот именно этот протест высокой культуры против социального неравенства и определил генезис «русского коммунизма». Примерно об этом же писал, правда, в своих терминах, еще до революции, в период мировой войны, в статье «О русской идее» другой выдающийся русский мыслитель и поэт Вячеслав Иванов: «Попытки интеллигенции возвести народ до себя, сделать весь народ интеллигенцией в смысле культуры критической и тем самым внерелигиозной разбивались до сих пор о стихийные условия нашего исторического бытия; и если бы даже им суждено было преуспеть, то могло бы случиться нечто неожиданное: верхи могли бы преодолеть свою критическую культуру, и все же не достигнуто было бы слияниевсегонарода в неправде культа отвлеченных начал.»

Вячеслав Иванов, а впоследствии и Николай Бердяев, видели в «русской идее» – залог возрождения «духа» после нисхождения его в народную стихию – то есть протест против отчуждения высокой культуры от стихии народной жизни, вообще от жизни как таковой. Бердяев любил повторять загадочную фразу Шпенглера о том, что русская культура – это бунт Апокалипсиса против Античности. Бердяев понимал под этим восстание против той недопустимой для всякого подлинного христианина ситуации, когда приобщенность к «духу» остается уделом только узкой группы «духовных» людей. Вяч. Иванов предпочитал говорить в почерпнутых у Ницше понятиях Аполлон и Дионис, или таких категориях, как «критическая» и «органическая» культура. Но смысл был тот же.

Как бы то ни было – весь этот комплекс идей носил безусловно левый, можно сказать, эгалитарный характер – и его соотнесение с консерватизмом может быть сочтено натяжкой. И тем не менее мы считаем, что именно этим парадоксальным на самом деле соединением русской идеи и политического консерватизма – и может быть заложен фундамент новой русской цивилизации, того что сейчас принято называть «русским миром».

Прежде всего, русская философия очень рано и очень быстро схватила и сделала предметом рассмотрения то, что стало сегодня очевидным фактом – движение Европы в сторону постхристианства. Это движение началось в философии, потом, прежде всего во Франции конца XIX века, перешло в сферу политических и социальных институтов, и теперь, видимо, достигло своего предела – проникнув в область семейных отношений. Данилевский, кстати, предупреждал об этом еще в 1869 году, в сочинении «Россия и Европа», что секуляризация рано или поздно приведет к легализации извращенных сексуальных отношений.

Но русские философы-славянофилы почувствовали неладное уже в 1840-х годах, когда в Германии романтический ренессанс христианского идеализма вдруг сменился торжеством материализма – причем материализма вульгарного во всех отношениях. Прежние шеллингианцы и гегельянцы начали задаваться вопросом, чем оказался помрачен европейский дух, что он так быстро сдался перед напором нигилизма. Ответы давались разные, не все из них сегодня можно принять без критики.

Русская философия никогда не переставала задаваться этим, на самом деле главным для нее вопросом – о причинах неуклонного движения Европы в сторону апостасии. Для того же Берядева самой большой интеллектуальной загадкой, которую он разгадывал и в позднем «Самопознании» и особенно в трактате 1931 года «О назначении человека», была причина отпадения целого ряда немецких философов-идеалистов от христианства в 1920-30- е годы. Это же была целая серия по существу религиозных отречений – Хайдеггер, Макс Шелер, Николай Гартман, Людвиг Клагес. К этому ряду можно причислить и Макса Вебера. Бердяев лучше других почувствовал и проанализировал глубинную неслучайность этого второго «кризиса западной философии», который Хайдеггер назвал распадом «онто-теологического единства», разрывом философских представлений о бытии с библейскими представлениями о Боге.

Так что «русская идея» с самого своего пробуждения носила вот этот крипто-консервативный смысл, который только сегодня становится, или, точнее, может стать основанием нового российского политического самосознания.

Отсюда на самом деле и вот это бердяевское ощущение возможности низвержения всего христианского общежития в социальный хаос – отсюда и его не характерное для мыслителя левых взглядов тяготение к мыслителям типа Жозефа де Местра или Константина Леонтьева, которого Бердяев назвал философом русской реакционной романтики.

И тем не менее «русской идее» до сих пор не хватало консерватизма в этом самом простом смысле – хотя бы в том, в каком употреблял этот термин крупнейший британский философXXвека Майкл Оукшотт. Консерватизма как верности настоящему укладу в его противопоставлении всем самым прекрасным утопиям. Консерватизма как готовности следовать «холодным» и абстрактным нормам, сопротивляясь воздействию «горячих» и манящих за собой ценностей. Стало уже хрестоматийным упрекать философов русского Возрождения за игры в альянс «революции» и «религии» – «дух» действительно излился в массы, но итогом этого стало не возрождение органической культуры, как о том мечтал Вячеслав Иванов, а стремительное одичание великой цивилизации, из которой оказалась искусственно исключена ее выдающаяся страта – земельная аристократия. Значение которой для национального бытия оказалось явно недооценено русской культурой – зато теперь мы понимаем, какое это было величайшее богатство – элита, гнушающаяся конвертировать свое общественное положение в денежное накопление.

Но, честно говоря, последствия трагического разрыва «русской идеи» и политического консерватизма мы могли испытать и уже в нашей собственной жизни. Возрождение русской философии в самом конце 1980-х годов, прямо на излете советской истории, казалось бы, могло увеличить число тех критически мыслящих личностей, кто тогда сопротивлялся надвигающейся катастрофе – распаду империи, краху экономики, последующей деградации культуры и, наконец, наступлению до сих пор еще не вполне завершившегося периода внешней зависимости.

Увы, ничего подобного тогда не случилось – интерес к русской философии и отчаяние от происходящего в стране – эти чувства жили как бы отдельно друг от друга, располагались в разных регистрах национальной души. И только, пожалуй, сегодня они начинают сходиться воедино – когда предсказанное отечественными мыслителями наступление в Европе темных веков постхристианства становится воочию зримым феноменом, отрицать который едва ли возможно любому наблюдателю.

Так что где-то здесь, по ту сторону правого и левого, как писал в одноименной статье Семен Франк, в точке скрещения левой утопии «русской идеи» и правого пафоса политического консерватизма – как в его русском, так и западном понимании – и находится то основание нашего будущего интеллектуального поиска, которому и будет посвящен наш сайт, – поиска новой цивилизационной формы, в которую, надеемся,воплотится наше новое национальное самоощущение. И произойдет это в ту пору, когда «русская весна» с ее страстями и метаниями сменится «русским летом», и когда последующая за ней «русская осень» принесет нам благодатные культурные плоды.

Автор: Борис Межуев

Историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
Председатель редакционного совета портала "Русская идея".

Обсуждение закрыто.