Рубрики
Размышления Статьи

Педократия как отрицательная духовная величина (в прошлом и настоящем)

Феномен «педократии» – несомненное открытие русской консервативной мысли. Этот термин русская философия использовала для обозначения того льстивого отношения к молодежи, которое было столь характерно для революционных кругов и которое еще в большей степени оказалось свойственным европейскому радикализму 1960-х. Можно с полным основанием говорить о «педократическом» перерождении леволиберальной культуры Запада, начиная с эпохи молодежных бунтов и контркультуры. В оборот русской религиозной мысли это понятие ввел в своей «веховской» статье философ, экономист, богослов и будущий священник Сергей Булгаков. В статье, написанной для нашего издания, литературовед, философ и публицист Ирина Роднянская, один из лучших знатоков творчества отца Сергия, попыталась раскрыть свое понимание  его идей, сохраняющих свое значение и для сегодняшнего дня. 

***

Общее сцепление мыслей в «веховской» статье  С.Н. Булакова «Героизм и подвижничество» однажды было уже проанализировано мною[1] четверть века назад. Ныне мне предложено редакцией «РI» выделить из этого сцепления тему педократии. И,  действительно, порожденная конкретной исторической ситуацией и, казалось бы, архивированная внутри этой ситуации, на поверку она проецируется на будущие десятилетия даже явственней, чем другие мыслительные ходы автора.   

В «Вехах» недавний опыт Первой русской революции осваивается всеми участниками этого резонансного сборника  как глубоко отрицательный,  опасный для бытия страны – и ищутся пути предотвращения его рецидива. Нам отлично известно, что рецепты веховцев не были приняты русским обществом и прежде всего его мыслящим классом, интеллигенцией, но многие предупреждения, оказавшись пророческими, остались все еще нераспечатанным завещанием XX, а теперь и XXI веку[2] (притом  не только российским этим векам). 

Статья Сергея Булгакова, как и идеи  сборника в целом, направлена на защиту социального эволюционизма против революционной идеологии любого разлива, – и, пожалуй, даже  с большей настойчивостью, чем  у прочих собратьев по «Вехам». Перед нами выступление либерального  консерватора, который считает эволюционный путь залогом не только остойчивости державного корабля, но и спасением освободительного движения в России от перечеркивающего его цели радикализма.  И выявление синдрома «педократии» находится в центре его аргументации. 

По определению самого философа-публициста, педократия – духовное господство детей (уточним: «юнцов»; «дети» – просто метонимия). Над кем, собственно, господство, если реальная власть в стране не в их руках? Это идейное иго молодого поколения, наложенное на старших агентов духовного производства. Не только разрыв с ценностным миром этих старших (как будет сказано  поэтом: «Я  над всем, что сделано, ставлю “nihil”»), но и капитуляция последних перед таким ультиматумом («Славьте меня», а не прежних ваших «великих»);  сдача позиций из страха не поспеть за молодежью и схлопотать ярлык ретрограда. 

Булгаков описывает широко разлитую общественную атмосферу, когда слова «студент» и «героический борец с самодержавием»  стали в сознании леволиберальной интеллигенции синонимами, когда (как мы хорошо знаем из свидетельств мемуаристики) бомбистов прятали от полиции в «порядочных семьях». «Противоестественная гегемония  учащейся молодежи» – по Булгакову, факт, свидетельствующий о тревожной  слабости общества («гражданского общества» – сказали бы мы в терминах сегодняшнего дня). 

Но синдром педократии этим у Булгакова не исчерпывается. Шире, так надо понимать идеологическую власть инфантилов, независимо от их возрастного ценза. Конкретно, это, по мысли автора,  отроческий духовный возраст русской передовой интеллигенции: ее религиозное невежество, детски затверженный догматизм, именуемый «принципиальностью», нетерпеливая экзальтация, ожидание  социального чуда, не требующего долгой подвижнической  работы и осуществляемого единовременным «прыжком» в царство свободы (говоря  уже не марксистским языком, а слоганом  молодежной революции ХХ в.: «Рай – и немедленно!»). Этот «героический авантюризм» и становится основой для подражания седовласых юношей своим жизненно неискушенным детям и внукам. 

Наконец (мысль,  здесь только заявленная Булгаковым, хотя и достаточно внятно), педократию питает отроческая незрелость исторического духовного возраста России.  В отличие от Европы (заметим: тогдашней еще Европы, укорененной в последовательных стадиях своего религиозно-общественного прошлого), Россия не прошла через Реформацию и Контрреформацию – через эти великие эпохи-трансформаторы, преобразующие религиозную энергию в энергию гражданского строительства – без утраты трансцендентного начала[3].Булгаков, противопоставляя героическому авантюризму инфантилов, живущих вне национальной истории и в отсутствие понятия греха, подвиг христианской аскезы в миру, рисует  фигуру нового деятеля из образованного класса – «с русской душой, просвещенным разумом, твердой волею», такого деятеля, для которого «нормой является ровность течения, “мерность”, выдержка», «дисциплина послушания», противоположная «исторической нетерпеливости», готовность нести «историческое тягло, почвенность, чувство связи с прошлым и признательность этому пошлому» – в целом, наклонность распутывать (вопреки античному анекдоту) гордивевы узлы истории, а не разрубать их единым махом. 

Помимо  религиозных и социальных обертонов этого образа (интеллигент, переживший «метанойю», «перемену ума»,  и от разрушения обратившийся к гражданскому созиданию) здесь важны   возрастные показатели. Это портрет зрелого летами человека, умудренного как личным опытом, так и исторической традицией и углубленного духовно.  Другими словами, идейному господству молодежи противополагается авторитет людей, прошедших драматический путь гражданского взросления и научившихся сочетать (как сказано Булгаковым в другой работе) «верность преданию со способностью к развитию»; практикующих религиозно мотивированную трудовую этику в условиях классового мира (впоследствии всё это получит название «солидаризма»).  А.И. Солженицын заметил, оглядываясь назад, что в 1910-х годы такие «острова» новой интеллигенции начали появляться в России и менять ее лицо, но были выбиты или вышвырнуты октябрьской катастрофой. 

Психофизиологические параллели как прием аргументации, понятое дело, сомнительны – но нельзя совсем от них удержаться. Молодежь – оружейное мясо революций, пафос которых, по Булгакову, «есть ненависть и разрушение», – независимо от того, выделяет ли она лидеров из своей среды или движется в фарватере старших/старейших наставников, будь то Ленин, Мао, Пол Пот либо Маркузе. С преклонным возрастом тех, кто задержался у идейно-политического руля, не без основания ассоциируется «застой», непроизвольное желание оставить «всё как есть», «подморозить» общество и государство (вспомним характеристику, данную К.Н. Леонтьевым такому выдающемуся деятелю, как К.П. Победоносцев: «Он как мороз; препятствует дальнейшему гниению; но расти при нем ничего не будет»[4]), – хотя их поздняя мудрость может быть  принята во внимание. Социальными же реформаторами, поборниками поступательного движения  excelsior, оказываются люди возрастной «середины» (30-50 лет), чаще других способные совмещать историческую оглядку с футуристическим дерзновением (в этой возрастной категории, кстати, находились веховцы; так, Булгакову в ту пору был 38 лет). В нашем отечестве реформаторам при начале или на пике их деятельности было: М.М. Сперанскому – 36 лет, Александру II – 43 года, П.А. Столыпину – 44, А.В. Чаянову, идеологу и организатору кооперативного движения, которое могло бы преобразить предсталинскую Россию, – меньше  сорока, А.Н. Косыгину при его попытке спасительных  реформ – около   55,  Е.Т. Гайдару в 1991 г. – 35[5] . 

Послереволюционные общества как правило испытывают острый кадровый голод в либерально-консервативных реформаторах, ибо, начиная с «чистого листа»[6] – вплоть до смены календаря и топонимики, эти общества выдавливают  соответствующие группы из политической жизни, если не из жизни  вообще. Страна, таким образом, обрекается движению от лозунговой педократии («Коммунизм – это молодость  мира, и его возводить молодым»)  к ригидной геронтократии, к «гонкам на лафетах», проскакивая среднее, срединное, сердцевинное звено развития – развития не на песке. В очерке, написанном в эмиграции, Булгаков вспоминает  о своем неосуществленном стремлении «найти внереволюционный, свободный от красной и черной сотни центр»[7]. Есть известное  идейное соответствие  между  парами крайностей – «красносотенством» (педократией) и «черносотенством» (геронтократией) при «утрате середины» (формула австрийского культурфилософа Х. Зедльмайра). 

Являются ли молодежные движения стимулом обновления общества,  генераторами  конструктивных перемен?  Обращаясь к опыту ХХ века, я ответила бы на этот вопрос отрицательно: не являются или являются в очень ограниченной степени. Перед глазами пример контркультурной революции на Западе во второй половине прошлого века (знаменитый 1968 год и всё последующее). Эта революция была относительно свободна от террористических эксцессов (хотя существовали экстремистские политические группы, например, «везермены» в США[8]). Она по своим итогам вроде бы благополучно ассимилирована пореволюционными  обществами (заразительные новшества в  музыке, поэзии…), однако на деле не «приручена» ими, напротив – эти общества скорее ею совращены. Это ярчайший пример близкой к нам по времени педократии, когда молодежная «пермиссивность» (скажем по-русски: распутство и левый кураж блудных детей века) была возведена в общепризнанную норму. Едва ли не принудительное полевение западной университетской среды, включая профессуру, – грань этой новой педократии. 

Еще одна ее грань:  потребительская ассимиляция контркультуры привела к культу развлечений, своеобразному культу беспечности (напомню слова из Поэмы о великом инквизиторе насчет  сладости «детского счастья» и  «тысяч миллионов счастливых младенцев»). Как частные следствия «власти детей» – навязчивость молодежной моды, страх морщин, старения[9], гигантская индустрия, всячески вуалирующая приближение человека к смерти и даже сам материальный факт мертвого тела. Можно констатировать философское и политическое  несовершеннолетие, проникшее в умственную атмосферу Запада, –  все тот же виток леволиберальных идей, о котором писал Булгаков применительно к России  «между двух революций». 

Еще тревожнее, что комплекс «героического авантюризма» перекочевал в нынешний, XXI век в устрашающем обличье «Исламского государства», которое в значительной мере является радикальным молодежным движением, пусть и руководимым многоопытными  наставниками.  Это  движение не «низов», а по преимуществу интеллигентной и обеспеченной молодежи. Двадцатитрехлетний тунисский террорист был университетским студентом, фигура характерная. Вне зависимости от классовой, «национально-освободительной» либо (псевдо)религиозной мотивации перед нами знакомый духовно-психологический тип, давно охарактеризованный Булгаковым: «…освобождаю себя от уз обычной морали … разрешаю себе право на жизнь и смерть других, если это нужно для моей идеи». Впору воскликнуть: «Терроризм – это молодость мира!» Молодежные движения позитивны, когда, усилиями старших и умеренных «кураторов», удалены от политического фанатизма и перенаправлены в сферы миссионерские, волонтерские, с известными оговорками – в экологические, – т. е. в области социального милосердия в широком  его понимании. Таковы некоторые успешные движения среди католической и протестантской молодежи. У нас в России есть зачатки подобных, групп и начинаний, но они разрознены, и облик нового молодого деятеля – Алёши Карамазова – так и остается, по слову его творца, «невыяснившимся», как и будущность такой фигуры – не застрахованной (опять же, согласно мыслям, посещавшим Достоевского) от перехода  к радикализму…


[1] Роднянская И.  Распутывание гордиева узла // «Литературное обозрение, 1990, № 8. Переиздано: Гальцева  Р., Роднянская И., К портретам русских мыслителей. М., 2012.

[2] Статья Р. Гальцевой к 100-летию «Вех» так и названа: «Непройденные “Вехи”»  (см. в указ. изд.: «К портретам русских мыслителей»).

[3] Нынче можно  не без грусти заметить, что реформация и контрреформация «в одном флаконе» в России осуществилась – но исключительно на бумаге: в творениях русских христианских философов и богословов  конца XIX – ХХ вв. То и другое не было  действенно спроецировано на сферы социального бытия.

[4] Цит. по: К.Н. Леонтьев. Pro et contra. Кн. 2. СПб., 1995, с. 108.

[5] Только геронтократическая инерция оппонентов побуждала называть команду Гайдара, людей вполне зрелых, «чикагскими мальчиками в коротких штанишках»,, «МНС-ами» и т.п.

[6] В подстрочном переводе из Э. Потье знаменитая строка  Интернационала («Весь мир насилья…») звучит так: «Из прошлого сделаем чистый лист».

[7] Булгаков Сергий, прот.., Автобиографические заметки. Дневники. Статьи. Орел, 1998, с. 47.

[8] См.: Роднянская И.Б., История контркультуры в зеркале американской социологии // Давыдов Ю.Н., Роднянская И..Б. Социология контркультуры. М., 1980.

[9] И снова Владимир Маяковский: «У меня в душе ни одного седого волоса, / и старческой нежности нет в ней! / Мир огромив мощью голоса, / иду – красивый, / двадцатидвухлетний». Тут и  угроза «миру», и предъявление ему эталона для подражания.