РI предлагает вниманию читателей описание эволюции духовного развития Германии – от эпохи Реформации до времени «консервативной революции». По мнению историка Сергея Бирюкова, лютеровский протестантизм не смог духовно объединить Германию, а, скорее, способствовал ее политической раздробленности – и впоследствии идея национального объединения пришла в Германию как идея общего языка и культуры, а затем как мобилизационной миф, связанный культом государства и территориальной экспансией. Апология прусской монархии Гегелем, призванная сыграть роль консервативной, причем официальной, идеологии, была бесполезна для обоснования бисмарковской политики национального объединения. Становилось ясно, что институты прусской государственности не соответствуют приоритетам национального развития, однако, в Германии не возникло сильного консервативного движения, которое поставило бы своей целью сохранение политических и социальных достижений Бисмарка (единства государства, всеобщего пенсионного обеспечения) и вместе с тем модернизацию явно устаревших институтов кайзеровской империи. Это противоречие разрешилось катастрофой в эпоху Веймарской республики.
***
Историческая судьба немецкого консерватизма весьма драматична. Немецкое национальное сознание, казалось бы, которое самой судьбой, казалось, было предназначено к культивированию ценностей религии, семьи, честного и самоотверженного труда, законности, породило в ответ на кризисы исторического развития идеологические и политические феномены, приведшие в ХХ веке к масштабнейшей национальной катастрофе саму Германию, Европу и все человечество.
За искоренение нацизма (обоснованное и неизбежное) немцы заплатили фактическим разрушением позитивной национальной консервативной традиции. В рамках политической системы ФРГ признавался только «конституционный патриотизм», а все политические и идейные течения, стоящие «правее» платформы ХДС-ХСС, относились к неонацистской части идеологического спектра и автоматически маргинализировались.
Любая попытка рефлексии по поводу накопившихся проблем развития страны неизбежно упиралась в потолок из запретов, и немногие решались мыслить «поверх барьеров». Попытки генерирования новых и умеренных, укладывающихcя в рамки послевоенного идеологического консенсуса форм консерватизма: «ордолиберализм» (Ф.Бем, В.Ойкен, Л.Микш), католический неоконсерватизм, сформировавшийся на основе христианской социальной философии (Г.Гундлах, И.Меснер, А.Раушер, Г-Б.Штрайхофен), национал – консерватизм, развивающий идеи «консервативной революции» и ницшеанской критики культуры (А.Молер, Г.Рормозер, К.Хорнунг, Г.-К. Кальтенбруннер), технократический консерватизм, (Г.Люббе К.Штайнбух, П.Иордан), политико-экологический неоконсерватизм (В.Вебер, Р.Херцог), просвещенный неоконсерватизм, стремящийся ввести демократию в «управляемые рамки» (В.Хеннис, К.Зонтхаймер и др.) 1 оказались не слишком плодотворными.
По глубокому убеждению автора, Германия, для того, чтобы стать полноценной «державой в центре» (Герфрид Мюнклер) 2 в европейской геополитике, должна, помимо, всего прочего, выработать подлинно центристскую по своему духу политическую культуру и сделать ее преобладающей в обществе.
Является ли современная Германия страной победившего центристского консерватизма?
Да, но преимущественно с формальной точки зрения. Центристская (с уравновешивающими и балансирующими друг друга различными политико-идеологическими элементами) политическая платформа является в Германии результатом социального и политического конструирования послевоенного периода, а не эволюционного развития политической и идеологической традиции. Сегодня эта модель, сформировавшаяся еще в на заре политической истории ФРГ, сталкивается с вызовами как из «левой», так и из «правой» части политического спектра. Для этого требуются значительные рефлексивные усилия, которые бы соединили современную политико-идеологическую реальность с конструктивной политико-идеологической традицией.
Каковы же причины столь глубокой аберрации немецкой консервативной традиции, приведшей, в итоге, к аннигиляции самого немецкого консерватизма как направления мысли?
Изъяны германского духа
Своеобразную версию ответа на этот вопрос предложил Карл-Густав Юнг (1875 – 1961) – видный швейцарский психолог и философ культуры, представитель психоанализа. Примечательно, что сам критик немецкого исторического и культурного опыта родился в семье протестантского священника, при этом дед и прадед его (по происхождению немцы) были врачами. Более того – дед Юнга входил в кружки немецких романтиков в Берлине, но вынужден был перебраться в Швейцарию с рекомендацией А. фон Гумбольдта после ареста и запрета на преподавание во всех немецких землях (был дружен с Карлом Зандом, убийцей знаменитого сочинителя Коцебу за его «прорусскую» деятельность).
Специфику германской нации и истоки германского национал – социализма Юнг связывал со своеобразным комплексом Вотана. Последний рассматривался им как отказ от культуры и эксплуатация самых темных сторон коллективного бессознательного. Германия, по мнению знаменитого швейцарца, слишком тяжело пережила стирающую национальные особенности промышленную модернизацию, ответом на которую и стало возрождение архаических форм сознания.
Другим истоком упомянутого германского комплекса, по Юнгу, стало постоянное историческое «запаздывание» страны и народа. Немцы слишком поздно оказались в Дунайской долине, не преуспели в строительстве империи и в деле завоевания колоний. Параллельно с этим, по Юнгу, Германия пережила целую серию глубоких морально-психологических катастроф: Реформацию, крестьянские и религиозные войны, усиливавших раскол страны. Глубокие переживания относительно произошедших бедствий немецкую склонность к отвлеченному теоретизированию, к увлечению теориями и учениями, внушаемость и постоянный поиск вождя для себя.
Подобное объяснение представляется нам излишне упрощенным и метафоричным. На мой взгляд, истоки культурно-психологического комплекса, воспрепятствовавшего складыванию у немцев последовательного эволюционного консервативно-центристского мировоззрения, лежат более глубоко. И связаны они со специфическим вариантом ответа на повторяющиеся «вызовы истории» (А. Тойнби) и кризисы национально-политического и национально-государственного развития, который вылился в своеобразный комплекс идей и установок, ключевыми из которых являлись:
1) Склонность к изоляционизму и известное недоверие к внешнему миру (как культурно и политически чуждому пространству);
2) Идея ограниченности национального пространства и находящихся в нем ресурсов;
3) Рассмотрение немцев как «молодого народа» – что, помимо признания его творческого потенциала, выводило его из-под культурно-цивилизационных стандартов «чужеродного» романского (т.е. католического в своей основе) мира;
4) Этатизм – помещение государства в центр культурной и политической жизни, наделение его функцией консолидации и мобилизации всех ресурсов народа в целях будущих свершений;
5) Милитаризм – рассмотрение войны как естественного, дополнительного (и даже основного) инструмента политики, средства решения национальных задач;
6) Консервативный революционизм и радикализм – стремление разрушить неестественный и унижающий нацию политический и социальный порядок, с целью учредить (восстановить) порядок более органический, основанный на национальных ценностях.
Очевидно, что весь этот комплекс идей, убеждений и верований едва ли был совместим с принципами эволюционного, творческого и центристского консерватизма. В этой связи очень важно выяснить исторические, но прежде всего – идейные и мировоззренческие истоки германского мобилизационного мифа, приведшего в ХХ веке к драматическим последствиям для многих стран и народов.
Истоком описанного выше мировоззренческого надлома стала Реформация – своеобразная экстатическая и революционная реакция немецкого национального самосознания на катастрофу (вернее, на феномены катастрофического сознания, сложившиеся на рубеже XV- XVI веков), которая одновременно выступала как механизм радикализации национального самосознания в ответ на угрозу достоинству народа и самим основаниям его жизни. Выход из ситуации многовекового безвременья, связанного с ожиданиями общеевропейской катастрофы и даже конца света, а равно и способ возвышения «маленького немецкого человека» заключался в глубоком переосмыслении самой сути христианского учения: оправдание через веру ставило верующего выше любых церковных институций, авторитетов и установлений, давая ему надежду на спасение посредством индивидуального духовного усилия.
Обобщенно, целями Реформации как движения являлись исправление официальной доктрины римско-католической церкви, преобразование церковной организации (и обрядности), пересмотр взаимоотношений церкви и государства.
Наследие Лютера как предпосылка национальной раздробленности
Сторонники Реформации в Германии подразделялись на два основных направления – умеренное и радикальное.
Умеренное направление составляли представители низшего дворянства (т.н. имперские рыцари, идеологами которых были Ульрих фон Гуттен и Генрих фон Зиккинген), бюргерство и часть светских князей, рассчитывавших использовать движение для конфискации церковных земель и получения большей самостоятельности от Священной Римской империи Германской нации (именно они незадолго до выступления Лютера отправили в Рим знаменитые «Сто обид немецкой нации» – своеобразную «жалобную книгу» от сословий). Умеренные выступали за ограниченные по масштабу реформы – формирование дешевой национальной церкви, упразднение влияния Ватикана, укрепление светской власти (общеимперской или княжеской).
К радикальному направлению (или крылу) Реформации относились крестьяне и плебейские слои города, выдвигавшие радикальные требования о полном упразднении феодальных отношений и учреждении социального равенства. Общими для обоих направлений Реформации было признание принципа «оправдания верой», предпочтение Священного Писания перед Священным Преданием (история церкви, подвигов ее святых и других благих деяний, которые обеспечивали ей авторитет), а также утверждение права мирян «оправдываться верой» без посредничества священников.
Идейным вдохновителем и крупнейшим идеологом Реформации стал немецкий теолог, бывший монах августинского ордена Мартин Лютер (1483 – 1546). Сын саксонского горного мастера, рано переживший разочарование в жизни (из-за осознания непреодолимой греховности человека), рано ушедший в доминиканский монастырь. Впоследствии курфюрст саксонский Фридрих Мудрый пригласил его на должность профессора созданного им в Виттенберге университета.
Собственно Реформация началась с того, что Мартин Лютер (в ответ на решение папы Римского продать в Германии очередную партию индульгенций для финансирования строительства собора святого Петра в Риме) прикрепил 31 октября 1517 к входу к одной из церквей города Виттенберга свои знаменитые «95 тезисов» (в которой он осудил несовместимые с духом христианства папские индульгенции, и прежде всего – порядки и нравы римской курии), и той реакции, которую они вызвали. При этом политические позиции самого Лютера менялись – так, первоначально он обращался к недовольному существующими порядками рыцарству («священному дворянству германской нации») с призывом созвать собор, лишить папу светской власти и провести реформу церкви, попутно защищая земледельцев против купцов («Всякий, кто владеет сотней гульденов, может ежегодно сожрать одного мужика, сидя за печкой и угощаясь пирогом»).
При этом Лютер после получения поддержки от земельных князей после Вормского рейхстага 1521 года отказался от всяких намеков на радикализм, поддержав весьма умеренную политическую платформу «княжеской партии» (желавшей ослабления власти Ватикана и экспроприации его земельных владений в Германии), резко осудив восставших крестьян и призывая к расправе над ними. В последние годы своей жизни реформатор страдал от сильных депрессий и окончил он свою жизнь в 1546 г. на полпути к родному городу.
Лютеровская программа реформы церкви получила закрепление в т. н. Аугсбургском вероисповедании (1555), составленного его сторонником Филиппом Меланхтоном и ставшем своеобразным компромиссом между сторонниками и противниками Реформации после нескольких десятилетий тяжелой и кровопролитной борьбы.
Лютер способствовал созданию не просто более дешевой, но именно национальной церкви, а также укреплению национальной и культурной идентичности, переведя Библию на немецкий язык. В то же время он воспрепятствовал процессу политического объединения Германии, посодействовав ее конфессиональному расколу и отложив объединение на несколько столетий.
Реформация в Германии вылилась в гражданскую войну, которая отбросила страну в развитии на десятилетия назад. При этом Лютер отказывался от какого-либо радикального переустройства германской государственности, и его политическим идеалом оставалась свободная от церковных ограничений светская княжеская власть (т.н. модель «княжеского абсолютизма»). Лютеровский политический идеал представлял собой не вполне равноценную замену католическому универсализму Габсбургов, пытавшихся объединить Германию (тогдашнюю Священную Римскую Империю Германской нации) на принципах конфессионального единства (проект Карла V Габсбурга, последнего из коронованных в Риме императоров, отказавшегося утвердить Аугсбургский мир и оставившего это неоднозначное политическое наследие своим потомкам) 3. Последнее могло бы заложить фундамент для эволюционного, творческого консерватизма, способного сплотить существовавший тогда «германский мир» и некоторые другие связанные с Империей страны в единое цивилизационное и политическое целое. Однако история выбрала иной путь.
Германский раскол времен Реформации заложил основу для следующей общенациональной катастрофы – Тридцатилетней войны. Выход из послевоенной разрухи, что примечательно, осуществлялся на основе военно-бюрократической модели, сложившейся в Пруссии начиная со второй половины XVII века. Радикализация национального сознания в ответ на вызовы и угрозы национальному достоинству и существованию превратились в своеобразный механизм «вызова-и-ответа». Наряду с этим, именно в XVIII веке оформляется «германский дуализм», в рамках которого «просвещенному абсолютизму» военно-бюрократической монархии Фридриха Великого (1712-1788) 4 противостоят воплощенные в персоне императрицы Марии-Терезии (1717-1780) принципы «непреклонного» католицизма, которая была убеждена в том, что именно религия призвана обеспечить неразрывную связь между монархом и народом. Отныне конкуренция двух этих проектов будет во многом определять содержание «немецкого вопроса», и итоговое поражение Австрии в XIX веке будет способствовать торжеству более радикальных и этатистских подходов в борьбе за «национальное единство».
Вследствие пережитых ею потрясений и расколов Германия долгое время находилась на периферии европейской истории. Надлом Реформации и катастрофа Тридцатилетней войны обрекли ее ее на своеобразное безвременье, когда национальное самосознание не находило необходимой «почвы» для своего развития. Не имея опыта существования в едином государстве, немцы предпочитали говорить об общности на основе любви к «родной стране» (Heimat). Сама структура Священной Римской Империи, ослабленной вследствие войн и кризисов, не предполагала возникновения общенемецкого патриотизма. XVIII век и эпоха Просвещения подтвердили отсутствие необходимых оснований для формирования последнего. Готхольд Эфраим Лессинг (1729-1781), к примеру, горько резюмировал еще в 1765 году: «Мы хотим быть патриотами и не имеем даже нации». Ситуация в гораздо большей степени способствовала утверждению космополитического мировоззрения (Weltbürgertum).
Оживление идейно-политической жизни Германии началось с конца XVIII в., когда в германские земли постепенно переместился центр политической мысли национально-консервативного толка. Последнее было неслучайным. Революционные войны с 1792 года вызвали во всей Европе не только революционные ожидания, но и одновременно с этим – рост национального самосознания, идею борьбы за права своего народа, которая нередко принимала форму брутального национализма. Трансформации германского самосознания, вызванные к жизни событиями в соседней Франции, выглядели особенно удивительно на фоне давящей и застойной атмосферы еще первых десятилетий XVIII века. Великая Французская революция стала своеобразной точкой бифуркации, самим своим примером приведя широкие слои немецкого общества в движение и способствуя колоссальному эмоциональному подъему.
В ответ на это оживление среди немецкой интеллигенции выделилась группа писателей и публицистов, приверженных идее перемен и республиканского правления. Среди них были такие известные имена, как Фридрих Шиллер (драма «Валленштейн», «История Тридцатилетней войны»), Иоганн-Вольфганг Гете, Иоганн-Готлиб Фихте («Речи к германской нации»), Генрих фон Клейст. Следствием изменившихся настроений стали крестьянские восстания в Бадене, Саксонии, Пфальце. Открыто проявилось и недовольство горожан – так, например, весной 1793 г. произошло восстание ткачей в горных округах Силезии, а в Майнце на короткое время была провозглашена республика. Однако вскоре дороги видных немецких мыслителей разошлись.
Разбуженное событиями в соседней Франции и последующим наполеоновским нашествием немецкое национальное сознание сформировало два варианта ответа на вызов истории, и оба они лежали в плоскости культуры. При этом первый вариант ответа был общечеловеческим и творческим, второй – шовинистическим и изоляционистским. Представителями первого направления мысли были упомянутые выше Ф. Шиллер, И.-В. Гете и И.-Г. Гердер, второго – Г. фон Клейст и И.-Г. Фихте. Сам германский национализм родился по европейским меркам достаточно поздно, но постепенно принял достаточно жесткие формы – в чем, проявилась известная закономерность.
В то же время революция в соседней стране, принеся самой Франции упразднение абсолютизма, конституцию и Декларацию прав человека и гражданина, в самой Германии вдохновила прежде всего приверженцев Weltbürgertum. Именно под влиянием французских событий Иммануил Кант (1724-1804) пишет свой знаменитый труд «К вечному миру» (1795), где заявляет не только идею мирного сосуществования наций, но и идею единого человечества. В центре кантовской философии лежит нравственный закон (или категорический императив), требующий от человека поступать так, чтобы его поведение было образцом для других людей («максимой, которая бы стала всеобщим законом»), и подчинялось правилу «относиться к человеку всегда как к цели, и никогда – как к средству». То же время революционный террор и связанные с ними потрясения привели к разочарованию в революции и ее принципах некоторых первоначально приветствовавших ее немецких мыслителей – например, того же самого И.-Г. Гете, выразившего свои сомнения в знаменитой эпопее «Герман и Доротея» (1797).
Продолжателем «общечеловеческой линии» в немецкой мысли выступил выдающийся немецкий философ и историк Иоганн-Готфрид Гердер (1744-1803), выразивший свои взгляды в «Идеях к философии истории человечества» (1784-1791 гг.). Философия Гердера основана на идее, что человечество в своем развитии закономерно приходит к гуманизму, т.е. к совершенному порядку социально-политического устройства и отношений между людьми. Историческое развитие имеет прогрессивный, восходящий характер, который ведет его к идеалу, но не напрямую, а через эпохи, выразителями духа которых были отдельные выдающиеся народы (Египет, Персия, Греция, Рим, европейские народы, и в том числе немцы).
Весьма неоднозначным было отношение разбуженной немецкой мысли к личности Наполеона Бонапарта. С одной стороны, как представители демократического, так и представители романтического направлений приветствовали революционные идеи, которые несла на своих революционных штыках в Германию его армия – равно как и введение им в действие в германских землях знаменитого Кодекса, провозглашение равенства подданных перед законом и упразднение привилегий знати. Достаточно спокойно восприняли большинство немецких мыслителей и окончательное упразднение Бонапартом Священной Римской империи с созданием в 1806 году зависимого от Франции конфедеративного Рейнского Союза.
На фоне развалин «великого прошлого» великий Фридрих Шиллер (1759-1805) утешал себя мечтой о культурной силе германского народа, не зависящей от судьбы его правителей. В сходном ключе рассуждал великий современник и земляк Шиллера – Иоганн-Вольфганг Гете (1749-1832). Залогом единства немецкого народа он считал немецкий язык и культуру, распространению которой он уделял особое внимание. Неслучайно, что он говорит об исторической миссии немецкого народа, связанной не с государственностью, но с культурой: «Германия – ничто, но каждый германец в отдельности значит много… Надо, чтобы германцы рассеялись и были рассеяны, как евреи, для того, чтобы к благу всех наций и во всей силе развить ту массу добрых качеств, которые заложены в них самих».
В то же время, более позднее поколение немецких мыслителей, рассуждавших об исторической судьбе немецкого народа, попытались соединить «немецкую идею» с идеей государственности, и их национализм уже носил не «культурно-просветительский» (как у Гете и Шиллера), но уже достаточно жесткий и шовинистический характер.
Так, отказ Наполеона от более глубоких социальных преобразований породил в отношении него обвинение в «предательстве» идей революции со стороны его некоторых прежних поклонников, которые с этого момента перешли на позиции антинаполеонизма и радикального патриотизма, призывая Германию к освобождению от тех, кого еще недавно называли «освободителем». Подобными мотивами отныне руководствовались в своем творчестве и Иоганн-Готлиб Фихте, Генрих фон Клейст (1777-1811) и Эрнст-Мориц Арндт. У романтически настроенного Клейста национальное чувство постепенно трансформировалось в человеконенавистничество (знаменитая драма «Арминиево побоище», посвященная победе древних германцев над легионами Квинтилия Вара).
Иоганн-Готлиб Фихте (1762-1814) – один из виднейших представителей немецкой классической философии, профессор основанного в 1810 году Берлинского университета, разработавший концепцию полусоциалистического и автаркического по своему духу «Закрытого торгового государства», представлявшую собой идеализацию прусских порядков (то есть того, что Освальд Шпенглер назовет «прусским социализмом»). Под впечатлением побед Наполеона Фихте печатает свои «Речи к германской нации», проникнутые враждой к чужеземцам и их культуре.
Главное, что внесли Фихте и его единомышленники в политическую повестку дня – отказ от соединения национального и общечеловеческого, идейный разрыв с романской Европой, шовинизм как обоснование национальной мобилизации и этатизма. С точки зрения последних, немцы как юный народ не имели больше целью включение в пантеон других народов и культур, но в качестве новообретенных пассионариев противопоставлялись остальной Европе. Консервативный политический романтизм замкнулся в своих пределах, и уповал уже в большей степени на государство.
Одной из наиболее характерных (в политическом смысле) фигур консервативного романтизма являлся Эрнст Мориц Арндт (1769-1860) – апологет консервативного романтизма, для которого характерно закрепление шовинизма, милитаризма и этатизма. Первоначальный антинаполеоновский пафос перерастает у него в шовинизм и ксенофобию. Арндт принимал участие в мобилизации народа против оккупации Германии Наполеоном. Он по праву считается одним из выдающихся лириков эпохи освободительных войн против Наполеона. Деятельность Арндта оценивается по-разному: последний являлся не только германским патриотом, но также шовининстом, антисемитом и антиславянином.
Немецкий литературный романтизм конца XVIII – середины ХIХ веков (от Гельдерлина до Адельберта фон Шамиссо) в целом уложился в консервативно-изоляционистскую линию Фихте, соединяя веру в особый путь развития Германии с надеждой на обретение (либо возвращение) подлинного величия Германии. Рационализм французского Просвещения был в целом чужд немецким романтикам, что подчеркнуло отличия путей духовных исканий интеллектуальных сообществ двух стран. Такие представители романтического направления, как Новалис (1772-1801), в своем труде «Европа или христианство», вышедшем в свет в 1799 году, или братья Шлегель, развили в итоге концепцию национальности, радикально отличную от французской концепции государства-нации, которая опиралась на рационалистическую идею договора между государством и гражданами.
Романтики, напротив, представляли нацию как живой организм, гарантами существования которого являются традиции и вера, язык и культура. Немецкий романтизм адаптировал тогда несколько иррациональных концепций нации и одновременно обратился к революционному прошлому, к идее реставрации Священной Римской Империи (в том виде, в котором она существовала в Средние века), к идее «органической Европы», в которой нашлось бы достойное место «немецкому народу». С прежде торжествовавшим космополитизмом, таким образом, было покончено, а «консервативно-революционный» комплекс, получивший развитие в последующие десятилетия, приобрел вполне зримые очертания.
Таким образом, немецкое Просвещение, достигнув столь выдающихся вершин в лице Гете и Гердера, но не смогли должным образом укорениться в рамках немецкой идейно-политической традиции. Особую роль в ревизии идейного наследия российского Просвещения сыграл Георг-Вильгельм-Фридрих Гегель (1770-1831) – с помощью диалектического метода развернувший едва ли на 180 градусов национально ориентированную традицию германской политической мысли. В чем же конкретно заключалась интеллектуальная ревизия (и в равной степени инверсия), осуществленная Гегелем? Персональная биография мыслителя была небогата событиями. Он работал домашним учителем, преподавал философию сначала как приват-доцент в Иене (свою «Феноменологию духа» он закончил как раз за день до сражения по Иеной), далее в Нюрнберге, и затем – в качестве профессора Гейдельбергского и Берлинского университетов. При этом его собственно политические взгляды постепенно эволюционировали от радикализма к консерватизму. Так, в юности Гегель активно приветствовал Французскую революцию (хотя и осуждал якобинский террор), восхищался Наполеоном и презирал Пруссию, радовался победе французов в битве под Иеной (посадив вместе с друзьями «дерево свободы» на центральной аллее) – однако в последние годы жизни стал прусским патриотом и верноподанным идеологом охранительного толка.
В наиболее целостном и полном виде учение Гегеля о государстве и праве изложено в «Философии права» (1820) – сочинении, которое он пишет, живя при дворе прусского князя. При его написании он выполнял социальный заказ, стремясь обосновать положение о том, что существующая в Пруссии конституционная монархия является наилучшей из всех существующих форм правления. Описав гражданское общество как раздираемое противоречиями и не способное решить свои проблемы состояние, где каждый думает преимущественно о себе и руководствуется рассудком («В гражданском обществе каждый для себя – цель, все остальное для него – ничто»), Гегель последовательно перешел к апологии государственной власти в ее автократической форме.
Государство в форме конституционной монархии объявляется Гегелем высшим воплощением Мирового духа, а также свободы и права – при этом, по мнению философа, отдельные люди не имеют права его критиковать, так как их разум слишком слаб для того, чтобы понять его подлинное значение и миссию. Государство представляет собой единый организм, в котором растворяются отдельные граждане и их частные интересы. Как пишет Гегель: «Истинный гражданин не просто любит свое отечество, но живет в нем и ради него» – то есть, иначе говоря, ценен только как «функциональный элемент» в государственной машине. Развивая эту логику, Гегель утверждает, что княжеская власть, воплощающая в себе дух государства, стоит «выше ответственности, выше избрания и борьбы партий, выше договорных соглашений и обязательств», представляя собой автократию.
В своей «Философии истории» Гегель прямо указывает на предопределенность истории разных народов географическими факторами. Все народы, в соответствии с его подходом, делятся на исторические и неисторические. При этом только в исторических народах воплощен мировой дух, именно они создают великие государства, осуществляют территориальную экспансию. Неисторические народы (в т. ч. славяне) – выступают как объект их покорения и не имеют самостоятельной ценности для истории. Главное воплощение миссии «исторического народа» – создание великого государства, выражающего национальный дух. Такое выражающее национальный дух государство как естественный враг всех иных государств должно утверждать свое существование путем войны, которая нравственно оправданна и укрепляет дух и единство народа.
Таким образом, учение Гегеля представляет собой значимый в контексте наших рассуждений вариант синтеза национал-радикализма и этатизма. Отказавшись от апологии прогресса и своеобразного космополитизма, Гегель в итоге перешел к обоснованию политического конформизма и культу военно-бюрократической прусской государственности. Связав воедино национальный дух и государство автократического типа, он объявил миссией подлинного государства войну как средство осуществления призвания исторического народа. С кантовской космополитической и пацифистской традицией было покончено. При этом, поскольку Гегель все же оставался в русле своеобразного этатистского консерватизма, для завершения процесса формирования мобилизационного мифа требовался такой важный идеологический компонент, как праворадикальный революционизм. При этом завершение этого синтеза пришлось уже на первую треть следующего, ХХ века.
Между тем, логика исторического процесса также не способствовала национально-эволюционному решению «германского вопроса». Победа над Наполеоном, достигнутая группой союзных европейских держав, образовавших впоследствии «Священный союз», также не способствовала решению «германского вопроса». Было очевидно, что восстановление Империи в прежней форме уже невозможно. В итоге Венский Конгресс 1815 года, обеспечив некоторое приращение территории самой Пруссии, одновременно принял решение о создании конфедеративного Германского Союза (Deutscher Bund), состоящего из 39 де-факто суверенных государств без полновластного центра. Законодательным органом этой конфедерации являлось собрание во Франкфурте, любое решение которого фактически парализовалось необходимостью наличия квалифицированного большинства в две трети голосов.
«Весна народов», вылившаяся в революции в землях Австрии и Германии, также не привела к восстановлению германского единства. Деятельность Национально Ассамблеи во Франкфурте, в составе которой доминировали германские либералы, закончилась фактической неудачей. Долгие дебаты между сторонниками «великогерманского» (с участием Австрии) и «малогерманского» (без участия Австрии с доминированием Пруссии) подходов к объединению страны закончились голосованием 27 марта 1849 года, поддержавшим большинством в четыре голоса «малогерманский вариант» (в силу неприемлемости позиции Австрии, требовавший включить в состав будущего Союза свои негерманские территории). Роспуск парламента в июне 1849 года подтвердил сохранение «германского дуализма» и продолжение раскола Германии. В течение нескольких последующих лет Пруссия пыталась консолидировать вокруг себя своих сторонников в рамках «малогерманского проекта», в то время как Австрия, намеревавшаяся создать «Великогерманскую конфедерацию», собрала вокруг противников Пруссии (Ганновер, Саксонию, Баварию и Вюртемберг).
Прусский путь нациестроительства
Победа малогерманской концепции национального объединения над великогерманской означало победу Пруссии, исключение из процесса объединения Австрии и поражение ориентированных на нее государств Рейнской Германии – торжество национализма над универсализмом (который отождествлялся с католической династией Габсбургов), начал унификации над разнообразием. Прусский политический проект вследствие побед 1866 и 1870 годов получил пространство и возможность для реализации. В конечном итоге для объединения Германии потребовалось еще несколько войн и общее изменение ситуации в Европе, на что ушло более двух десятилетий. В результате, как германские либералы конституционалисты, так национал-радикалы в связке с «консервативными романтиками» не были удовлетворены в своих ожиданиях.
Бисмарковское объединение Германии «железом и кровью», тем временем, удалось. Ее основой стала консервативная модернизация с акцентом на этатизм и милитаризм, предполагавшая сохранение позиции традиционной элиты, государственный характер лютеранской церкви, ограничение роли политических партий и новых (буржуазных по своему происхождению) политических элит. Консервативные романтики (равно как и консервативные революционеры) и либералы не получили удовлетворения своих чаяний, будучи вытесненными на обочину политической жизни.
Особенно примечательной в этом контексте была борьба Бисмарка с партией Центра – германский национализм приобрел антикатолический подтекст и пафос, избавляясь от влияния католической универсалистской традиции. Одновременно уменьшалось региональное и конфессиональное разнообразие Германии, ослабевали содержательные основы для национального единства, разрушался сам фундамент для возможного консервативного центризма. И в итоге, в Германии не сложилась общенациональная консервативно-центристская партия, способная обеспечить устойчивое и эволюционное развитие страны; между тем, «правый» и «левый» полюса германской политики продолжали накапливать свой потенциал, постепенно радикализируясь и готовясь к итоговой «схватке за Германию», пришедшейся на 1920-30-е годы.
Идеологической основой германской версии консервативного центризма в послебисмарковскую эпоху мог стать национал-либерализм Макса Вебера (1864-1920) (колебавшегося между национализмом и либерализмом в течение всей своей политической карьеры) – однако это был практически последний шанс закрепить традицию центристского, эволюционного консерватизма. Формула консенсуса была следующей: экономический подъем и политические свободы как фундамент для настоящего и будущего национального величия.
Однако правящий слой Германии отказался от строительства подобного консенсуса, уповая на всеобщую лояльность государству и его институтам. Катастрофическое поражение в Первой Мировой войне и последовавшее за ним падение монархии в ноябре 1918 года создали ситуацию политического вакуума и поставили страну на грань еще одной (теперь уже социалистической) революции и национальной катастрофы. Однако общий надлом и морально-психологическая травма никуда не исчезли. Слабая и полулегитимная Веймарская республика, существовавшая в условиях перманентного кризиса, едва ли могла создать предпосылки для возникновения консервативного центризма. Ожесточенная борьба правых и левых, политическая поляризация общества открыли дорогу к власти нацистам.
Следует признать, что свой немалый вклад в ослабление эволюционно-консервативной традиции в истории немецкой политической мысли внесли некоторые видные представители классической германской геополитики.
Геополитика и консервативная революция
Германская традиция геополитической мысли была тесно связана с идеей о ограниченности жизненного пространства Германии и необходимости компенсации этого фактора за счет территориальной экспансии. Обоснование необходимости экспансии стало составной частью мобилизационного мифа, не оставляя пространства для формирования эволюционного консерватизма как формы общественного сознания. Так, германский исследователь Отто Данн, рассуждая о проблеме восприятия национальной территории в немецкой истории ХIХ-ХХ веков утверждает, что в немецкой истории 1813-1990 годов, оцениваемых автором как единый период, в отношениях между нацией и территорией присутствовала одна специфическая дилемма. Последняя была связана с неясностью вопроса о соотношении между собственно нацией и территорией, которая впоследствии переросла в имперскую традицию 5. Нация и территория в немецкой мысли долгое время рассматривались в отрыве друг от друга, что создавало известный простор для «геополитического воображения». В то же время, описанный нами мобилизационный миф позволял определенным образом увязать воедино понятия национального и территориального.
Немецкие мыслители посленаполеоновской эпохи, отказавшись от идеи о «всемирной отзывчивости немецкого духа», последовательно развивали положение о «пространственной замкнутости» страны и об ее «естественных границах». Последние, с одной стороны, создают чувство безопасности, а с другой – являются исходным пунктом для дальнейшего развития.
Наиболее значимые представители этой когорты мыслителей – Иоганн-Готлиб Фихте, Артур Мюллер (1876-1924) и Фридрих Лист (1789 – 1846), во многом предвосхитившие будущую науку о границах. Их подход подразумевал, что любая великая держава должна быть отграничена от соседних стран морями и высокими горами. Главной идеей на время становится идея «оборонной самодостаточности».
В частности, видный немецкий экономист, политик и публицист Фридрих Лист рассматривал «Срединную Европу» как переходный этап в процессе создания всемирной германской Империи. Главным требованием Листа был доступ Германии к морям, без которого, по его мнению, «немецкий народ был бы подобен птице без крыльев» 6.
Развивая этот подход, упоминавшийся нами идеолог германского единства Эрнст Мориц Арндт предлагал рассматривать Германию в качестве «середины нашей планеты» и «центрального пункта европейской жизни». Границы Германии, согласно Арндту, должны были простираться от Северного до Балтийского и от Черного до Балтийского морей. Именно в этом случае, согласно мыслителю, Германия смогла бы обладать «двумя руками и двумя глазами», с помощью которых она смогла бы «контролировать всю Европу» 7.
В свою очередь, на рубеже ХIХ-ХХ веков идеи избранности и экспансии были дополнены природно-географическим детерминизмом, благодаря чему произошел перенос биологических закономерностей на политику. Как справедливо отмечает польская исследовательница Анна Вольф-Повеска, атмосфера политического мистицизма, которая определяла состояние народной идеологии и политическое развитие Германии еще в первой половине ХIХ века, побуждала многих мыслителей использовать естественно-географическую аргументацию в пользу германского объединения 8. Мобилизационный миф получил, таким образом, очень сильное идеологическое подкрепление.
Свое логическое завершение этот подход получил в творчестве Фридриха Ратцеля (1844-1904), видного географа, этнолога и социолога своей эпохи, стоявшего у истоков классической германской геополитики. Ратцель сформулировал ключевые для классической немецкой геополитики понятия «антропогеография», «политическая география» и «жизненное пространство».
Для Ратцеля было характерно отождествление государства с «живым организмом». В итоге, пространство постепенно превращается в детерминируемую государственной волей категорию. Государство оказывается неразрывно связанным с определенными функциями обеспечения, интеграции и поддержания коллективных идентичностей, а также с определенной идеологией (в рамках которой он выступает как «народное тело», «культурное тело», «Отечество»).
По мнению Ратцеля, общая «ситуация господства» определяется в зависимости от пространственного положения государств. Сформулированный им в этом сочинении закон гласил, что «государственное пространство», понимаемое в качестве «жизненного пространства», должно возрастать вместе с ростом населения страны. Последнее предполагает неизбежное изменение границ, выступающих в качестве периферийных органов государства 9.
Таким образом, Ф. Ратцель рассматривал переход государств от малых пространственных форм к более крупным как проявление «естественного права растущих пространств». Границы в рамках его теории рассматривались как «постоянно изменяющиеся органы государства».
Из рассуждений Ратцеля о «жизненном пространстве» вытекает его требование к Германии наращивать свое «государственное пространство», что требовало от нее стремиться к изменению границ и покорению «периферийных областей». Ратцель выступает как принципиальный критик «малогерманской концепции», отвергая для Германии принцип «один народ – одно государство». Анализируя логику развития исторических (то есть национальных) движений, Ратцель к заключению о «запоздалости» создания немецкого национального государства в центре Европы и необходимости территориальной экспансии.
Концепция Ратцеля получила свое дальнейшее развитие в рамках классической немецкой геополитики, и, в частности, в творчестве Карла Шмитта (1888 – 1985). Ключевые понятия его теории – «пространство», «Империя», «большое пространство», «интервенция», «политическая идея», «права народа» – обозначили качественно новую политическую реальность, неразрывно связанную с последовательно актуализирующимся мобилизационным мифом.
В апреле 1919 года Шмитт представил свою теорию «больших пространств» общественности. На место преодоленных «прав человека», по его мнению, должен был прийти новый, основанный на «правах народа» порядок «Больших пространств». Последний императивно содержал в себе запрет на вмешательство в дела «большого пространства» любых чуждых и внешних по отношению к нему сил 10.
По мнению Шмитта, каждое «крупное государство» в рамках данного «большого пространства» призвано создать собственную Империю, придав таким образом, собственной конституирующей идее форму гегемониального порядка. В то же время неразрешенным у Шмитта остается противоречие между статичной по своему характеру идеей определенного территориального порядка и динамичным характером описываемых им геополитических процессов. Вследствие этого остaетcя до конца неясным, что представляют собой «большие пространства», объединенные политической идеей Империи 11.
Известную незавершенность концепции Шмитта стремился компенсировать в своем творчестве другой классик немецкой геополитики, его современник Карл Хаусхофер (1869-1946). Последний опирался на учения Ратцеля и Челлена. Ревизия духа и принципов Версаля, младогерманство, идея торжества немецкой культуры и духа – вот те идейные основы, которые вдохновляли творчество мюнхенского теоретика «больших пространств».
В конечном итоге, именно Хаусхофер придал геополитике нормативный характер. Для него, как и для Ратцеля, «политика государств является неизбежным следствием их географических данных». Хаусхофер полагал, что геополитическое сознание государства должно в решающей степени определяться «пространственным пониманием», «пространственным сознанием» и «волей к оружию».
Из этих рассуждений вытекает идея мира, состоящего из замкнутых, автаркичных и конкурирующих друг с другом «пространств», которые сосредоточены в континентальной Европе. По мнению Хаусхофера, «угнетение немецкого народа, а также 40 миллионов других национальных меньшинств» должно быть преодолено благодаря глубокому преобразованию общеевропейского пространства.
Анализируя общее положение дел в Европе и в мире, Хаусхофер пришел к выводу, что «в современной ситуации насильственное изменение и реорганизация пространства имеет «плодотворный и конструктивный базис» 12.
Упреждая возможные упреки, Хаусхофер осуждал те немногие голоса в Германии, которые требовали «уважать интересы других наций и в качестве равноправного партнера бороться за их интересы» 13.
Одноврменно Хаусхофер ставил вопрос о “жизнеспособности государств Восточной Европы” 14, оспаривая само их право на существование.
При этом хаусхоферовское видение организации «больших пространств» не предусматривает никаких межгосударственных отношений внутри предполагаемого Рейха. Одновременно с этим Хаусхофер полагал, что либеральная демократия чужда восточно- и среднеевропейскому пространству, где она может привести к «смешению духовного и политического порядков» 15. Таким образом, после обоснования идеи экспансии необходимо было связать последнюю с логикой развития государства как «политического организма», и более конкретно – с консервативно-революционной проблематикой.
Решение этой задачи обеспечил все тот же Карл Шмитт – не только геополитик, но и виднейший праворадикальный правовед, политолог и социальный мыслитель. По своим политическим взглядам – последовательный критик идеологии и политики либерализма, теоретик тотального господства и децизионизма (выбора народа) в ситуации угрозы его жизненным интересам, ценностям и самому существованию. Вместе с Артуром Меллером ван ден Бруком (1876-1925), Хансом Фрайером (1887—1969), Освальдом Шпенглером (1880-1936) и Эрнстом Юнгером (1895-1998) они образовали группу консервативных мыслителей, предсказывающих закат демократии и создание нового типа государства и общества, основанных на принципах «тотального» господства. Средством достижения этой цели объявлялась «революция справа» (Revolution von rechts) или «консервативная революция», соединяющая политический радикализм и революционные средства борьбы с национально-консервативными целями, не имеющими ничего общего с традиционным консерватизмом.
Таким образом, Карл Шмитт и связанные с ним идеологи консервативной революции завершили процесс радикализации национального сознания и дали обоснование новой версии мобилизационного мифа – антилиберального и праворадикального, соединив правый этатизм и консервативный революционизм в единое целое. Шмитт в значительной степени определил собственно политическое содержание этого мифа – этатизм, идею чрезвычайного правления и выбора народа, обоснование войн. Сформировавшаяся в 1931 году под влиянием идей видного геополитика и политолога платформа праворадикального межпартийного Гарцбургского фронта (Немецкая национальная народная партия Альфреда Гугенберга (1865-1951), Национал-социалистическая немецкая рабочая партия Адольфа Гитлера, объединения «Стальной шлем» и Пангерманский союз) окончательно легитимировала претензии национал-социалистов и открыла им дорогу к власти.
***
Таким образом, в Германии не сложилась устойчивая традиция консервативного центризма, опирающаяся на эволюционизм, консолидацию вокруг институтов государства, с одновременным признанием обязанности государства поддерживать гражданский мир и создавать условия для реализации творческих сил народа. Вместо этого в немецкой национальной политической традиции проявилась склонность к поочередному генерированию национального мобилизационного мифа в ответ на катастрофу либо угрозу последней. Мобилизационный миф был связан с идеями узко понятого национализма, изоляционизма, шовинизма, этатизма, ксенофобии и милитаризма. Мобилизационный миф, его политическое воплощение, в свою очередь, неизбежно вело к новым военно-политическим катастрофам.
Подобная интеллектуальная традиция, последовательно укрепляясь и укореняясь в немецкой политической мысли, не оставляла места для центристского, эволюционного и творческого консерватизма как идеологии национального развития. Все это имело драматические последствия для политического будущего Германии, приведя страну к двум военно-политическим катастрофам в течение ХХ века и фактической элиминации национально-консервативной и традиции, вместо которой Германии было предложено культивировать представление о «банальности добра» (Ульрих Бек).
Процесс возрождения последней неизбежно будет долгим и сложным, и потребует учета всей полноты последствий методологических ошибок и интеллектуальных спекуляций, совершенных предшествующими поколениями немецких мыслителей. Вместе с тем, современное поколение немцев впервые имеет возможность развивать национальную идею, которая не содержит имперских тезисов о необходимости завоевания новых территорий и борьбе за «жизненное пространство». Последнее создает фундамент для развития консерватизма творческого и эволюционного типа, не связанного с прежними радикальными концепциями и подходами.
Notes:
- Френкин А. А. Феномен неоконсерватизма // «Вопросы философии», 1991, №5. ↩
- Münkler Н. Macht in der Mitte. Die neuen Aufgaben Deutschlands in Europa. – Ed. Körber-Stiftung, Hamburg 2015. ↩
- Maissen Th. Geschichte der Frühen Neuzeit. Beck C. H., 2013, S. 43-44. ↩
- Greve U. (Hrsg.). Friedrich der Grosse. Dem Staate dienen. – Husum, 1986. – S. 5-15. ↩
- Dann O. Nation und Nationalismus in Deutschland: 1770 – 1990. – München, 1993. – S. 124-168, 197-218. ↩
- List F. Um deutsche Wirklichkeit. Seine Schriften in Auswahl. – Stuttgart: Kroner, 1938. ↩
- Arndt E. M. Staat und Vaterland: eine Auswahl aus seinen politischen Schriften. – München, 1921. ↩
- Wollf-Poweska A. Chancen und Risiken der Mittellage der Deutschen // Welttrends. – 1994. – Nr 4. – S. 48. ↩
- Ratzel F. Politischе Geographie. – Oldenbourg – München – Berlin, 1897; Его же. Die geographischen Bedingungen und Gezetze des Verkehrs und der Seestrategik Geographish Zeitschrift. – 1903. – Nr 9. – S. 489-513. ↩
- Schmitt K. Staat, Grossraum, Nomos: Arbeiten aus den Jahren 1916-1969. – Berlin: Duncker & Humblot, 1995. ↩
- Schmoeckel M. Die Grossraumtheorie. – Berlin: Duncker & Humblot, 1994. – S. 157. ↩
- Haushofer K. Bausteine zur Geopolitik. – Berlin: Vowinckel Verlag, 1928. – S. 24. ↩
- Haushofer K. Bausteine zur Geopolitik. – S. 208. ↩
- Op.cit. – S. 147. ↩
- Op.cit.. – S. 98. ↩