Отклик на публикацию сайта Русская Idea статьи Николая Бердяева “Общественный и бюрократический консерватизм”
***
1915–1916 гг. – время максимального расхождения Николая Бердяева с прежним кругом: Булгаковым, Флоренским, Эрном. Если до начала Мировой войны происшедшее расхождение не становилось предметом публичной полемики, то «славянофильствующая» публицистика первых месяцев войны – «от Канта к Круппу», рассуждения о русском призвании Вячеслава Иванова и лирические заметки Василия Розанова о «русском возрождении» вызвали со стороны Бердяева известное рассуждение «о “вечно бабьем” в русской душе» (1915) и продолжились серией очерков «Типы религиозной мысли в России» (1916), в которой он критически обозревал всех тех, с кем некогда сближался, иногда вплоть до единомыслия.
Тем примечательнее, что если в это время Булгаков и Флоренский живут в перспективе конца «священного русского царства» и эсхатологических переживаний, если Розанов чает «возрождающегося Египта», то Бердяев актуализирует язык десяти- и более -летней давности, противопоставления «бюрократии» и «общественности».
Любопытно, что сам Бердяев, приписывая «бюрократии» «консерватизм», осознает всё несоответствие подобных утверждений реалиям – и делает оговорку о «либерализме», но непременно «бюрократическом». Риторика «средостения» задействована в этом тексте целиком, за исключением самого ключевого термина, в силу его явной уже архаичности.
«Официальная государственность» предстает, несмотря на разнообразие изменчивых характеристик, неизменной в одном – в сущностной безыдейности, в то время как общественность – чем бы ее конкретные группы не увлекались, имеет «связь с народной жизнью» (что в свою очередь увязывается с идейностью). Однако Бердяев попадает в своеобразную ловушку, которой риторически избегает лишь чередованием «официальной государственности» с «бюрократией», ведь требовать от бюрократии, напр., идейности – значило бы требовать принципиально противоположного самой ее сути, а утверждать, что наличная государственность свободна от идей – значило бы выводить за пределы «официальной государственности» и Государственную Думу, и Государственный Совет, и во многом высших правительственных лиц, за последнее десятилетие, думскую эпоху, ставших политическими, а не сугубо бюрократическими фигурами.
Тогда возникает вопрос – отчего текст, вроде бы столь далекий от реалий, читается как вполне убедительный?
Мне представляется, во многом за счет самой системы понятий, используемой Бердяевым: он обращается к ставшим за последние полвека само собой разумеющимися противопоставлениям, наделяя «общественность», независимо от воззрений, благими чертами, – и читатель с приязнью относит и себя к ней, тогда как противоположной стороной оказывается «бюрократия», свободу от черт которой утверждает почти каждый государственный чиновник, сам способный произнести и написать сколько угодно филиппик против «бюрократизма».
Узнаваемость языка и простота готовых противопоставлений создает эффект «узнавания реальности» за которым скрывается узнавание своего, уже давно готового и завершенного, ее образа. Впрочем, от газетного текста иного не приходится ждать; другое дело, что выступать с проповедью общественной самодеятельности и т.п. в начале третьего года Мировой войны несколько безответственно, но в этом случае упрек может быть брошен слишком многим.
Наш проект осуществляется на общественных началах. Вы можете помочь проекту: https://politconservatism.ru/
