«РI»: Русский монархический консерватизм получил смертельную травму 110 лет назад – 9 января 1905 года, когда было расстреляно массовое выступление петербургских рабочих, обратившихся с петицией к царю. Русский царь испугался русского народа – эта внезапно поразившая общество мысль нанесла более существенный урон престижу монархии, чем все произведения Герцена, Бакунина и Чернышевского. И, возможно, травма 9 января стала истинной причиной пассивного поведения Государя во время февральского кризиса 1917 года. Кстати, массовые выступления зимы-весны 1991 года сыграли аналогичную роль в истории консерватизма советского. В чем же была все-таки реальная причина трагедии Кровавого Воскресенья? Провокации революционеров, двойная игра Гапона или неадекватность власти? Мы выслушаем разные точки зрения, не претендуя на окончательный исторический вердикт.
***
9 января 1905 года войска расстреляли демонстрацию рабочих в Петербурге. В юбилей массового убийства снова будут предприняты попытки оправдать этот расстрел. Наверное, найдутся человеколюбивые комментаторы, которые упрекнут Николая II в недостаточной жестокости. Будь он «решительнее» в подавлении недовольных, и революции не случилось бы. Ни Первой, ни Второй.
Такая историософия имеет право на существование. Более того, она опирается на почтенную традицию. Спартиаты убивали илотов, якобинцы – жирондистов, Бела Кун – белых офицеров, хуту – тутси (и наоборот). В подобных случаях обычно разъясняется, что если вовремя кого-то не убить (хотя бы безоружного и вовсе невиновного до кучи), то последствия будут самые пагубные. А если убить, то меньшим злом предупреждается большее.
В общем, ‘‘власть возьмет тот, кто не побоится стать жестоким и грубым” Хорошее правило для языческого вождя. Но когда апологеты Николая II применяют к нему «закон язычества», они таким образом сами выводят его правление за христианские рамки. И вряд ли после этого вправе в полемике с революционерами апеллировать к Иисусу.
Тут приходится выбирать: либо крест снимите, либо штаны наденьте.
Иначе неубедительно.
Есть еще версия, что царь ни в чём не виноват, поскольку решение принимали военные, а Николая Александровича поставили перед свершившимся фактом. Не будем по этому поводу иронизировать, предположим, именно так оно и было. Однако для истории зафиксирована оценка свершившегося факта царем. Она довольно определённая. «Его Величество Государь Император в среду, 19 сего января, осчастливил депутацию столичных и пригородных заводов и фабрик в Александровском Дворце, в Царском Селе, следующими милостивыми словами: … «Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их Мне, а потому прощаю им вину их». То есть, он прощает убитым их перед собою вину.
Очень напоминает реакцию на другую народную трагедию, ходынскую, после которой «вечером Император Николай II присутствовал на большом балу, данном французским посланником. Сияющая улыбка на лице Великого Князя Сергея заставляла иностранцев высказывать предположения, что Романовы лишились рассудка» (из воспоминаний в. кн. Александра Михайловича)
Вполне возможно, что наедине с собой или в узком кругу император и его близкие действительно переживали гибель подданных как трагедию: «Господи, как больно и тяжело!» (дневник Николая II). Я не уполномочен судить об искренности интимных переживаний, поскольку не являюсь экстрасенсом (или царским духовником). Важно то, что «граду и миру» было продемонстрировано определенное отношение к людям. В нем тоже нет ничего исторически сенсационного. Однако ХХ век – не ХVI. Изменилась и общественная мораль, и средства коммуникации.
Публичными демонстрациями высокомерного равнодушия к «мнению народному», к страданиям и гибели людей император как будто нарочно старался их вызверить. И в конце концов, добился результата, так что к 1918 году в огромной стране практически не осталось заступников ни у него, ни у его ни в чем не повинных детей.
Теперь обратимся к другой стороне. К тем, в кого 9 января стреляли. Давайте немножко конкретизируем понятие «рабочие». Контрреволюционнные мифы про бунтующих пьяных маргиналов разбиваются о конкретную статистику, это касается и броненосца «Потемкин» (где возмутились «грамотные старослужащие матросы технических специальностей», «самые развитые из команды»), и февраля 1917 года, и, безусловно, января 1905-го. Прямо из полицейских донесений можно извлечь перечень тогдашних очагов недовольства. Кроме всем известного Путиловского завода, завод Франко-русского общества (завод Берда), Невский судостроительный и механический завод (бывший Семянникова), Обуховский завод, Балтийский завод, Трубочный завод
Это опора России, двигатель её развития и промышленная элита. Труженики, которых разумное правительство должно было бы холить и лелеять, общаться с ними на самом высоком уровне серьезно и с почтением (а не через полицейских «политтехнологов»). Вспомним величайшего из русских царей, который и сам не брезговал тяжелым заводским трудом, и мастеров подчеркнуто уважал.
Что же стало первопричиной недовольства в начале января 1905 года?
Условия и оплата труда, необоснованные увольнения. Назовём ли мы экстремистскими, например, требования, чтобы сверхурочные, в случае их необходимости оплачивались «один час за два»? Или чтобы женщинам-чернорабочим установили плату «не ниже 70 к., и для детей их должен быть устроен приют-ясли»? Может быть, подрывают стабильность такие пункты: «Улучшить санитарные условия некоторых мастерских, особенно кузнечной… Медицинский персонал завода должен быть более внимателен к рабочим, особенно к раненым (увечным)», и помощь им оказывать бесплатно? Кто мешал восстановить на работе путиловцев Сергунина и Субботина, уволенных по весьма сомнительным основаниям? Социалисты? Японская разведка?
Поначалу господствующее на заводах настроение было резко против красных знамен и плакатов «Да здравствует свобода!»: председатель собрания «рабочий пар[овозно]-механич[еской] мастерской Путиловского завода Владимир Иноземцев заявил, что необходимо держаться на чисто экономической почве, не затрагивая политических вопросов». Но эти вопросы закономерно обретали популярность по мере того, как экономика упиралась в тогдашнюю бюрократическую вертикаль.
Исторические аналогии через столетие – весьма ненадежные мостики. Задаваясь вопросом: возможно ли сейчас нечто подобное Кровавому воскресенью, я был бы особенно осторожен. В современной российской столице на улицах протестуют не те граждане, которые добывают нефть или платину, создают космические корабли и атомные подводные лодки, и даже не среднеазиатские гастарбайтеры, на которых держится витринное благополучие лужковско-собянинской Москвы. Активность проявляет иной контингент. Вот его характеристика в дружественном источнике, по сути самоописание: «образованный, обеспеченный, молодой «креативный класс», занятый в масскультурном, досуговом, рекламном, медийном и т.п. бизнесе и имеющий к власти претензии скорее эстетические и вкусовые, чем какие-либо иные. Эта власть для него анонимная, серая, непродвинутая…. Он до сих пор тайно презирает как экономически ущемленные массы, так и экономически заостренные требования».
Понятно, что это никакая не альтернатива «режиму», а его худшая – откровенно паразитическая – составная часть. «Продвинутый» тусовщик, действительно, презирает рабочих и вообще людей, занятых полезным трудом (трудящееся большинство платит ему взаимностью) и совершенно не склонен подвергать опасности в уличных столкновениях своё «хорошее лицо» и дорогие «брендовые» тряпки. Угроза, от него исходящая, не прямая. Подобная фронда – индикатор реальных настроений среди высших сановников, которые, собственно, и откармливают «креативный класс» бюджетными деньгами за счёт экономии на тех, кто работает (на зарплатах, медицине, образовании, железнодорожном транспорте). Эти сановники, стимулируемые извне, могут сознательно провоцировать (уже провоцируют) народное недовольство. Но в любом случае опасность дестабилизации – изначально не уличная (тем более, не заводская), а дворцовая и кабинетная. Речь идёт о расколе внутри господствующего класса.
Не о революции, а о смуте.