РI начинает тему, посвященную особому концепту, возникшему как раз в рамках русской умеренно-консервативной мысли. Речь идет о понятии «педократия» – «господстве детей». Речь идет, конечно, не о детях в прямом смысле этого слова, но об учащейся молодежи, исповедующей радикальные взгляды. Обычно считается, что этот термин ввел философ Сергей Булгаков, который в своей веховской статье 1909 года «Героизм и подвижничество» назвал «педократию» «величайшим злом нашего общества», при котором мнения «молодых оказываются руководящими для старейших». Однако Василий Ванчугов установил, что термин «педократия» использовал ранее Булгакова другой философ – князь Сергей Трубецкой, когда в 1905 года резко выступал против превращения Московского университета в площадку для революционных митингов. Известно, что еще один консервативный мыслитель – Сергей Сыромятников, кстати, однокашник и товарищ Александра Ульянова, был автором книги «О педократии», которая, однако, так и осталась неопубликованной.
Как бы то ни было, моральное давление якобы прогрессивных студентов на якобы консервативных преподавателей – это мощнейшее оружие в руках лево-либеральных политиков, и мы знаем, что об использовании этого оружия начинают задумываться и в России. На Западе, в частности, в США фактически то же самое явление получило распространение под термином «политическая корректность». Конкретный смысл этого понятия немного стерся, но на самом деле речь шла именно о моральном терроре студентов над преподавателями в высших учебных заведениях, при котором оказывалось недопустимым любое высказывание, подчеркивающее преимущество большинства над теми или иными меньшинствами.
Именно «педократия» под названием «политкорректность» превратила США из самой религиозной страны Запада в страну, где официально легализованы однополые браки и почти табуировано обращение к религиозным ценностям в публичных речах и заявлениях.
Поэтому открытие феномена «педократии» несомненно входит в число величайших достижений русского консерватизма.
***
Духовная педократия (господство детей) — есть величайшее зло нашего общества, а вместе и симптоматическое проявление интеллигентского героизма, его основных черт, но в подчеркнутом и утрированном виде. Это уродливое соотношение, при котором оценки и мнения «учащейся молодежи» оказываются руководящими для старейших, перевертывает вверх ногами естественный порядок вещей и в одинаковой степени пагубно и для старших, и для младших.
Сергей Булгаков «Героизм и подвижничество»,
История студенчества всегда поучительна, ведь именно из этой среды появляются, преимущественно, ученые и политики. Еще интереснее и полезнее для нас такая тема, как политизация университетов, прежде всего, студентов, за которыми, как все понимали и понимают, будущее любой страны.
Однажды на Высших женских курсах перед лекцией по логике Александр Иванович Введенский назвал «баранами» тех курсисток, которые слепо идут за вожаками-агитаторами, призывающими их бросить занятия и включиться в революционную борьбу. Эта зооморфная метафора профессора Петербургского университета вызвала возмущение прогрессивных курсисток, и вскоре начались сходки, протесты, требования извинения, но Введенский остался при своем мнении и предпочел уйти с Курсов.
Профессор, преподаватель логики, выведенный из себя революционной активностью слушательниц, безусловно, в состоянии аффекта допустил явную оплошность, потому что с учетом гендера следовало назвать их либо «овцами», либо «козами». «Бараны» же в то время располагались в императорских университетах в столице, в Москве, Киеве, Харькове и Казани, куда женский пол не допускался. Но и при раздельности обучения в Российской империи и студенты, и курсистки в одинаковой мере преисполнены были революционного пафоса, а потому то и дело топали ногами, свистели, шипели в аудиториях, находя соответствующие их умозрению поводы к обструкции — срыву учебной лекции, академического заседания, ученого собрания, подбивая товарищей к остракизму — гонению, отвержению, презрению преподавателей, придерживающихся «отсталых», то есть консервативных убеждений, в то время как «всякий порядочный человек» непременно, как минимум либерал, а как максимум — революционер.
1 декабря 1894 г. Правление Московского университета, в присутствии попечителя учебного округа, ректора и четырех деканов, рассмотрело дело по докладу инспектора «о шуме, сопровождавшемся свистками со стороны небольшого числа студентов университета, произведенном 30 минувшего ноября в 20 минут 12 часов утра в большой словесной аудитории в новом здании университета и после лекции в 12 часов во время выхода профессора в шинельной юридического подъезда».
Поводом к собранию стал инцидент 30 ноября, когда студенты и встретили, и проводили известного всей стране профессора свистом и криками: «Позор!». Что же случилось с ним?
20 октября скончался Александр III, а через неделю профессор Ключевский, председательствовавший на заседании «Общества истории и древностей российских», произнес речь «Памяти в Бозе почившего Государя-императора Александра III», бывшего при жизни попечителем этого общества.
Выступление Ключевского было отпечатано и широко разошлось по Москве. «Наука отведет императору Александру III, — завершал профессор свою речь, — подобающее место не только в истории России и всей Европы, но и в русской историографии, скажет, что он одержал победу в области, где всего труднее достаются победы, победил предрассудок народов и этим содействовал их сближению, покорил общественную совесть во имя мира и правды, увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, ободрил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное сознание и сделал все это так тихо и молчаливо, что только теперь, когда его уж нет, Европа поняла, чем он был для нее»…
Когда 30 ноября Ключевский появился на лекции, часть студентов его освистала. При этом на кафедре уже лежал текст его речи, но с вклеенным листком, где на гектографе напечатали басню Фонвизина «Лисица-Кознодей», и все завершалось словами: «знатному скоту льстят подлые скоты». Только под «подлыми скотами» подразумевались не студенты, а профессор, который, выступая, хвалил «знатного скота» — Александра III.
Студенты той поры всякую речь уснащали словом «прогресс» и в своем воображении возносились на верхнюю ступень развития, что позволяло судить все и всех: и царя, и профессора, не скупясь обидные эпитеты. За что? За то, что первый правил не так, как надо, второго за то, что посмел сказать не так, как следует, согласно воззрениям передовой и юной части человечества. Неважно, что к этому времени Ключевский давно уже читал курс русской истории в университете, был членом-корреспондентом Академии наук по разряду историко-политических наук, а студенты еще не прошли полного курса науки и относительно их профессиональных качеств в будущем трудно судить, потому что постоянные сходки не позволяли в полной мере учиться.
Зато благодаря внушенным им извне «прогрессивным воззрениям» им позволялось уже сейчас устанавливать кому, когда и что говорить.
***
Свое мнение о курсистках («бараны») Введенский высказал в разгар революционных волнений, начатых в 1905 г. В том же году С. Н. Трубецкой в статье «Быть или не быть университету?» (25 февраля) отметил, что «жандармократия, полицейское управление школой заменилось анархической педократией, вольницей студентов и гимназистов»[1]. Это замечание князя, профессора и философа верное, однако установившаяся педократия («власть детей») была не анархической, а давно организованной, и за спиной подростков и девиц стояли взрослые дяди, искушенные в политике.
Первым политическое влечение к детям проявил Платон, который в качестве строителей идеального государства предложил привлечь совсем юные создания[2]. Последующие времена также дают разнообразные примеры использования отроков и отроковиц: в мае 1212 г., когда немецкое народное войско прошло через Кельн, в его рядах насчитывалось около двадцати пяти тысяч детей и подростков, направляющихся в Италию, чтобы оттуда морем достигнуть Палестины; во Франции в то же время у пастушка Стефана произошло видение — в образе белого монаха ему «явился» Иисус, велевший встать во главе «Крестового похода», в котором приняли бы участие лишь дети, дабы без оружия, с именем божьим на устах, освободить Иерусалим… Ну а раз без оружия, кто же посмеет поднять на них руку? Важная роль отводилась молодежи и в строительстве Третьего Рейха, еще одного «идеального государства», для чего будет создан «гитлерюгенд», куда будут принимать по достижении 10 лет. Организованные группы подростков нападали на кинотеатры, где шли показы неправильных фильмов, участвовали в недельных акциях публичного сбора «разлагающих книг»: наводили порядок в библиотеках своих знакомых, устраивали чистку публичных библиотек, чтобы затем предать огню все «нездоровые» для избранной нации книги. В Советской России после 1917 г. появятся октябрята, пионеры и комсомольцы, в Китае хунвейбины — отряды студенческой и школьной молодежи.
Однако, «revenons a nos moutons», как сказала бы учительница французского той поры, давно раздраженная революционно настроенной молодежью, всякий раз не успевающей из-за сходов и акций выучить заданный урок — «вернемся к нашим баранам», то есть обратимся к основному объекту нашей ретроспекции — российской молодежи, сплачиваемой во имя прогресса.
Одна из таких групп представлена в романе Достоевского «Бесы» (1871—1872), где описан губернский город, в котором сын либерала старинного образца Степана Трофимовича Верховенского — Петр — собирает «сочувствующую» революции молодежь, а чтобы связать кровью созданную им ячейку, замышляет убийство бывшего студента Ивана Шатова, из-за увлечения идеей народа-«богоносца» покинувшего движение… Эти «бесы» были повсюду, только они отдавали предпочтение не роману Достоевского, а «Что делать» Чернышевского, но выше всего ставили «Катехизис революционера» Нечаева, предпочитая идти к светлому будущему не благодаря устройству разного рода мастерских, а через революцию, повод к которой дает террор. Среди них — Желябов и Перовская, которые в 1879 г. создали в Петербургском университете студенческий кружок. Вскоре он дал о себе знать. 8 февраля 1881 г., во время ежегодного торжественного отчета в актовом зале, в присутствии четырех тысяч студентов, после ректорского доклада студент Лев Коган-Бернштейн произнес с хоров пламенную речь, а находившийся у трибуны студент Паппий Подбельский попытался нанести пощечину министру народного просвещения Сабурову.
А начиналось все с малого. Константин Яковлевич 3агорский, прибывший в столицу из Киева, оказавшись на юридическом факультете, был крайне удивлен, увидев, что «студенческие сходки собирались совершенно беспрепятственно в университетских аудиториях». В итоге, вместо обучения он, как и многие другие сокурсники, «занялся политикой». И вот, дебош… Через три дня после него Центральный студенческий кружок выпустил прокламацию, в которой пояснил свои радикальные действия: поскольку на акте ожидалась «некая подачка от правительства», а «благоразумное большинство» задумало рукоплескать этому, то «прогрессивные» студенты решили не допустить оваций Сабурову…
Судили «возмутителей спокойствия» университетским судом. Из 64 студентов менее половины были приговорены к трем дням ареста и выговорам, остальные получили по семь дней ареста и выговоры. Но прежде столь активные Лев и Паппий на суд не явились. Коган-Бернштейн, подавшись в бега, вскоре согласился на предложение Желябова стать одним из метальщиков бомбы в царя. Однако исполком «Народной воли» принял другое решение.
Участникам «Народной воли» так хотелось революции, что они решились организовать покушение на Александра II и стали готовить подкоп под Малой Садовой улицей, где он почти всегда проезжал, а для страховки создали еще и вспомогательную группу, участники которой также могли бы метнуть бомбу в случае провала первого плана. В состав этой группы вошли, помимо двух рабочих, студент Гриневицкий и бывший студент Рысаков. Когда царская карета выехала с Инженерной улицы на набережную, под ее колеса полетела бомба Рысакова. Но когда дым от взрыва рассеялся, схваченный охраной Рысаков увидел, что царь невредимым выходит из кареты, оглядывает место взрыва, убитых и раненых, и в это из толпы к царю подошел Гриневицкий, метнув бомбу прямо ему под ноги.
Когда студенты открыли подписку для венка на могилу императора, то один студент вместо денег бросил в шапку пуговицу. Типаж, достойный страниц романа «Бесы», автор которого умер как раз накануне взрыва.
Несмотря на принимаемые меры, и далее часть учащейся молодежи в различных формах проявляла свое особое мнение: бойкот лекций «реакционных» профессоров, неподчинение распоряжениям учебного начальства, участие в неразрешенных сходках, петиции, манифестации. В день 25-й годовщины со дня смерти Н. А. Добролюбова взошла звезда Александра Ульянова, одного из организаторов демонстрации по поводу юбилея писателя. Для отвода глаз собрание было заявлено, как панихида у могилы, но количество собравшихся достигло полутора тысяч человек, проигнорировавших приказание разойтись, так что градоначальнику пришлось привлечь войска для наведения порядка. Вскоре Ульянов приходит к мысли о необходимости более решительных мер и решением всех проблем он видит террор. 1 марта 1887 г. — шестая годовщина гибели Александра II, в соборе Петропавловской крепости, у могилы императора была назначена многолюдная панихида. Ульянов с товарищами решил, что это вполне подходящий повод устроить «второе 1 марта», а потому следует смешаться с толпой в переполненном храме, подобраться поближе к царскому семейству и взорвать несколько бомб… Впрочем, их выследили и арестовали прежде исполнения плана[3].
Затем поводом для выступлений студентами использована была панихида по случаю смерти Н. Г. Чернышевского. Даже 50-летие со дня основания университета Св. Владимира в Киеве дало повод к беспорядкам. С осени 1901 г. беспорядки возобновились во всех высших учебных заведениях вследствие статьи кн. Мещерского в «Гражданине» о взаимоотношениях между мужской и женской учащейся молодежью. 11 октября он опубликовал редакционную статью «Речи консерватора», в которой с пренебрежением говорил о женском образовании, что воспринято было как оскорбление. И студенты, и курсистки требовали удовлетворения от автора, в а поскольку директор Курсов проф. В. И. Герье не выступил в печати против Мещерского, то протестанты готовились устроить враждебную демонстрацию и против педагога.
***
Над причинами политизации студенчества размышляли не только педагоги, но и полицейские чины. Интересное наблюдение оставил для нас начальник Киевского губернского жандармского управления В. Д. Новицкий, наблюдавший беспорядки во время празднования юбилея университета: «Воспитанники гимназий, поступившие в университет, были распропагандированы в противоправительственном духе и направлении еще в гимназиях и совершенно ни к чему подготовлены не были, в большинстве были не только полуграмотные, но безграмотные на русском языке, которого совершенно не знали; приходилось мне производить допросы этих гимназистов-политиканов, поступивших в университет, и они не в состоянии были не только изложить свои показания на бумаге, но даже не могли писать под диктовку»[4]. Согласно мнению чиновника особых поручений при Департаменте полиции Н. А. Грифцова, народовольческая и социально-революционная пропаганда в основном была ориентирована на студенческую молодежь. По его словам, оторванные зачастую от родных мест, лишенные возможности иметь стабильный заработок, проживающие в тяжелых бытовых условиях[5], молодые люди становятся легкой добычей агитаторов и в результате, в собственных невзгодах начинают обвинять существующий государственный порядок.
А начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов изложил свои взгляды на эту тему в записке под названием «Студенческий вопрос» (28 ноября 1901 г.). Эксплуатация учащейся молодежи в революционных целях, отмечает Зубатов, происходит на основе «ее отзывчивости ко всему доброму и прекрасному, монопольными выразителями чего оглашались начала политической и социальной демократии», при этом агитаторы, «опуская всяческие исторические перспективы и тщательно замалчивая национальные идеалы, а может быть, и сами их не понимая», «перед воспаленным воображением молодежи выставляли те или иные выисканные ими случаи несовершенства в текущей действительности и, придавая им тенденциозное освещение и невыгодное для правительства толкование, призывали молодежь к немедленному действию в духе своих конечных целей». В целях ограждения основной части учащейся молодежи от влияния на нее «злонамеренного меньшинства» он предлагает создавать легальные организации, где руководящая роль будет отводиться не полиции, а профессуре, как «естественной руководительнице молодежи»[6].
От политизированных студентов уставали самые терпеливые профессора. «Высшая школа — писал С. Н. Трубецкой, — не клуб, молодежь должна в ней учиться, а не претендовать на руководящую роль в общественном движении», а подпольные организации, существующие в университетах, по его мнению, «эксплуатируют самые естественные и законные интересы студенческого товарищества в целях агитации, принесшей ему неисчислимый вред»[7]. Его брат Е. Н. Трубецкой был того же мнения о студенческой активности. После восстановления автономии университетов 27 августа 1905 г., добившись требуемого, казалось бы, можно и нужно было вернуться к занятиям и восстановить порядок в университете, однако, студенты продолжили свои выступления, требуя теперь участия в управлении университетом. «Смотреть на университет, — напоминал он, — как на лавочку, торгующую дипломами, значит отрицать его идею…Университет всегда был и будет царством духовного аристократизма, иначе он перестанет существовать…»[8].
Другой преподаватель высшей школы, С. Н. Булгаков, высказался по этой теме в статье «Героизм и подвижничество», опубликованной в 1909 г. в сборнике «Вехи»: «Духовная педократия (господство детей) — есть величайшее зло нашего общества, а вместе и симптоматическое проявление интеллигентского героизма, его основных черт, но в подчеркнутом и утрированном виде. Это уродливое соотношение, при котором оценки и мнения «учащейся молодежи» оказываются руководящими для старейших, перевертывает вверх ногами естественный порядок вещей и в одинаковой степени пагубно и для старших, и для младших»[9].
Но уровень политизации не уменьшался, потому что агитаторов «за революцию» было с каждым годом больше и больше. Дмитрий Мережковский, окончательно уверившись в «антихристианской» сущности русского самодержавия, публикует в журналах «Полярная звезда» и «Вопросы жизни» «Грядущего хама» (1905), а в зале Тенишевского училища вещает, что государство есть Антихрист[10]. Ну а весной 1906 г. вместе с Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Философовым он отправляется в Париж, где проживает до 1914 г. Париж, это то место, откуда удобнее всего наблюдать за революционными волнениями и сопутствующими социальными беспорядками и настроениями в Москве и Петербурге: Эйфелева башня из окна, на столе «Le Petit Parisien» («Маленький Парижанин»), на которой изображена сцена расстрела лейтенанта Шмидта, утренний кофе, круассан, «Зиночка, давай вечером пригласим друзей и споем «Марсельезу», «отличная мысль, Димочка, открой ротик, я положу тебе на язычок чудесный кусочек вишневого мармелада»…
Потом он со своим «святым семейством» поучаствует в приближении Февральской и Октябрьской революций и вновь уедет в Европу, предоставив российским ниспровергателям царизма самим разбираться с «красным террором».
Среди оставшихся окажется много бывших студентов… Они когда-то срывали занятия по праву, истории, философии — во имя будущего, и вот оно наступило. Оно стало реальностью, но от нее почему-то хотелось отшатнуться. Это было совсем не так, как расписывалось в четвертом сне Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать». Большевистская Россия под управлением Ульянова-Ленина. Того самого Володи, который через три месяца после поступления в Казанский университет вынужден был оставить его из-за участия в студенческих беспорядках, а чуть ранее был казнен его брат, также недоучившийся студент. Но Володя пошел дальше Александра и, проведя в эмиграции более тринадцати лет, придумывал, опираясь на учение Маркса, как изменить общественный строй. И изменил так, что часть бывших прогрессивных студентов бежала за границу, а те, кто не успел, оказались в тюрьмах или были расстреляны.
Конечно же, существовавший режим нуждался в изменениях, неограниченная монархия была историческим пережитком. Но путь реформ требовал усилий и времени, а многим хотелось ускорить процесс и кратчайшим путем достичь наилучшего, и вроде нет иного средства, кроме революции. Она разом устраняет всех несогласных с вами и устанавливает тот порядок, который нравится именно вам!
Сломали быстро, участников было много, но строителей нового оказалось мало, многие так и не доучились в университетах. Пока научились новые, набрались опыта, прошло много времени, прежние же бунтари так и не успели пожить в чаемом ими «лучшем будущем». Затем, когда наконец-то построили новую империю, СССР, снова решили сломать, началась «перестройка». К настоящему времени что-то удалось вновь построить. Впереди еще много дел, согласно планам, но есть часть «принципиально недовольных со всем» и они предлагают снова все ломать во имя лучшего будущего, образы которого они нашли в переводных книжках. Не так решительно, говорят они, как было в 1917 г., а более прогрессивно, в инновационном ключе, посредством «мягкой», «бархатной», «цветной» революции. И никакого «пушечного мяса» в этом деле, только «чистые умы и свежие души», то есть, студенты, которым для начала лишь следует указать, кто среди преподавателей прогрессивный, а кто нет и согнать тех с трибуны, лишить слова. Как это здорово, будучи всего лишь студентом, хотя бы даже первокурсником, начать изменять страну в лучшую сторону.
[1] Трубецкой С. Н. Собрание сочинений. Том 1. Публицистические статьи. М., 1907. С. 85.
[2] «Всех, кому в городе больше десяти лет, они отошлют в деревню, а остальных детей, оградив их от воздействия современных нравов, свойственных родителям, воспитают на свой лад, в тех законах, которые мы разобрали раньше. Таким-то вот образом всего легче и скорее установится тот государственный строй, о котором мы говорили, государство расцветет, а народ, у которого оно возникнет, достигнет блаженства» (Государство. Кн.VII).
[3] В тюремной камере Ульянов написал программу своей партии, которую они называли «Террористическая фракция «Народной воли»». Реакция Александра III на записку Ульянова была резкой: «Это записка даже не сумасшедшего, а чистого идиота».
[4] Воспоминания тяжелых дней моей службы в корпусе жандармов. Гл. XIV. «Студенческие волнения в Киевском университете». И вот еще: «Большинство студентов университета совершенно далеко стояло от получения высшего образования и к науке относилось более чем презрительно. Мне приходилось знать массу студентов лично, но весьма немногие из них относились серьезно к науке и занимались; большинство же только числилось в числе студентов, находя это даже выгодным в материальном отношении через получение денежных пособий, а другое большинство ровно ничего не делало и время проводило праздно, при этом непременно занималось политикою, что считалось молодцеватостью и непременным условием пребывания в студенческой среде, в которую врывались агитаторы и вносили полное разложение студенчества как в товарищеском обществе, семейном быту, так и по отношению к науке».
[5] Инспектор Горного института Бек сообщал о бывшем студенте: «Экзекутор доложил мне, что Рысаков проживает где-то на углу 15-линии Васильевского острова и Большогo проспекта, занимает угол — пространство между печкой и стеной, и, как сообщили экзекутору, пьет только чай с черным хлебом».
[6] Оградить учащуюся молодежь от доминирующего влияния на нее злонамеренного меньшинства… Записка С. В. Зубатова о студенческом движении рубежа XIX-XX вв. (публикация В.П. Краснова) // Отечественные архивы. № 5 (2007 г.). С. 107—114.
[7] Трубецкой С. Н. По поводу правительственного сообщения о студенческих беспорядках. Собр. соч. М., 1907. Т. 1. С. 1, 7.
[8] Трубецкой Е. Н. К началу учебного года // Московский Еженедельник, 1907. № 34.
[9] Вехи: Интеллигенция в России: Сборники статей, 1909—1910. М.: Молодая гвардия, 1991. С. 61.
[10] Мережковский Д. С. Пророк русской революции (К юбилею Достоевского). С-Пб. Изд. М. В. Пирожкова. 1906.