Русская Idea продолжает серию публикаций об Иване Ильине материалом Юрия Лисицы, посвященном теме войны в творчестве этого русского философа. В основе статьи – доклад на конференции «Интеллектуалы идут на “Великую войну” (К 100-летию со дня начала Первой мировой войны)», Национальный исследовательский институт Высшая школа экономики, 6 ноября 2014 г.
***
Посвящается моему родному деду
Арсению Оверковичу Лисице, солдату
Первой мировой войны, раненому во время боя.
В контексте событий последнего года тема войны, ее философского осмысления получила новую дополнительную актуальность. В годы Первой мировой войны Иван Ильин посвятил этой теме две работы – «Основное нравственное противоречие войны» (1914), «Духовный смысл войны» (1915), однако он касался проблемы смысла войны, «зла» как такового и во многих других своих трудах. Кроме того, в 1914 году Ильин принял активное участие в чтениях в пользу раненых «Научно-духовно-религиозное осмысление войны». Вместе с Ильиным в этих чтениях участвовали Е.Н. Трубецкой, Г.А. Рачинский, П.И. Новгородцев, С.А. Котляревский, С.Н. Булгаков, В.А. Маклаков, А.Р. Ледницкий, Н.А. Бердяев, В.Ф. Эрн, Н.В. Давыдовый, Вяч. Иванов, историк Д.А. Егоров.
Войну можно рассматривать в трех планах: эмпирическом (события, факты – течение, или театр войны), психологическом (настроение, переживание – жизнь, или психология войны) и, наконец, духовном (понимание, осмысление – духовный подъем, или смысл войны). В этом материале речь, в первую очередь, идет о третьем аспекте, который сам разделяется на четыре связанных между собой плана: логика и смысл войны, моральные и нравственные противоречия войны, искусство войны и ее художественное изображение, провиденциальное и Божественное попущение войны.
***
Практически все страны, все нации и народы, включая интеллектуалов, шедших на Великую войну в прямом и переносном смысле, ее хотели и ждали. Не было понимания, что война есть столкновение интересов, притязаний и прав, которые не решаются на путях военных действий.
«Столкновение прав, – писал Ильин в 1917 году в 10 главе своей работы «О сущности правосознания» (в первом издании – «О патриотизме»), – есть спор о праве, а спор о праве может быть разрешен только на путях правовой организации и должен быть разрешен на основе естественного права. Поэтому борьба за международное право должна вестись именно не оружием, а на путях международной организации, и духовное назначение войны именно в том, чтобы убедить людей в единственности и необходимости этого пути. Вот почему патриотизм, вскормленный духом и сроднившийся с нормальным правосознанием, не может видеть в войне верного способа бороться за право. Любить свою родину не значит считать ее единственным средоточием духа, ибо тот, кто утверждает это, – не знает, что есть дух, и не умеет любить и дух своего народа. Нет человека и нет народа, который был бы единственным средоточием духа, ибо дух живет во всех людях и во всех народах. Не видеть этого значит быть духовно-слепым, а потому быть лишенным и патриотизма, и правосознания. Этот путь духовного ослепления есть поистине «вне-этический» путь, чуждый настоящей любви к родине; ибо истинный патриотизм есть любовь не слепая, а зрячая, и парение ее не чуждо добру и справедливости, но само есть одно из высших нравственных достижений»[1].
Правильность мысли И.А. Ильина подтвердилась в 1920 году созданием Лиги Наций и в 1945 году – созданием ООН. Сегодня можно с уверенностью констатировать, что они не справились со своими заданиями.
Но размышления Ильина выводят нас на проблему персоналистического подхода к международноу праву. Образно говоря, государства и страны должны быть личностями, а не индивидуумами. Во главу политики всякого государства ставятся пресловутые «национальные интересы», которые постоянно взаимно подрываются, ошибочно подразумевается, что усиление и благополучие других государств «подрывает эти национальные интересы» – старый недуг разъединения и враждебных друг другу народов. Лицемерны заявления государственных лидеров и мировых политиков о «невмешательстве одного государства во внутренние дела другого», так как этот неинтервенционизм в действительности проявляется как «государственный индивидуализм». По словам Карла Шмита, «не-интервенционизм в подобном положении есть не что иное, как интервенция в пользу соответственно более сильного и бесцеремонного»[2].
Конечно, перенесение такого емкого и глубоко осмысленного понятия личности, относящегося к отдельному человеку, на все государство и его граждан, с первого взгляда может показаться некорректным. Но это понятие относится и к Богу, Его внутрибожественной жизни, к общению трех Ипостасей в Любви; собственно, только в христианском богословии оно получило свое высшее понимание. Почему в объединении людей (государстве) и в общении государств (международной политике) должно быть по-другому?
За образец будущего персоналистического международного права может быть принято высказывание о личностности митрополита Пергамского Иоанна Зизиуласа: «Личностность есть свобода. Личностность немыслима без свободы; это свобода быть иным. Я не решаюсь сказать “отличным” (different) вместо “иным”, поскольку под “отличием” могут пониматься качества (умный, красивый, святой и т.д.), что не имеет прямого отношения к личности… Личность подразумевает не просто свободу обладать отличными от других качествами, но прежде всего свободу просто быть собой… Отдельная личность не есть личность, эта свобода есть не свобода от иного, но свобода для иного. Свобода, таким образом, тождественна любви… Мы можем любить, только если мы личности, то есть если мы позволяем иному быть подлинно иным и в то же время быть в общении с нами. Если мы любим иного не только несмотря на его или ее отличие от нас, но потому что он или она отличны от нас – или, лучше, иные, нежели мы, – тогда мы живем в свободе как любви и в любви как свободе»[3].
Это вполне согласуется с третьей аксиомой правосознания Ильина: «взаимное духовное признание людей – уважение и доверие друг другу»[4]. Проблема международного права состоит не только в том, что его нельзя отнести ни к области публичного права, ни к области частного права, о чем писал Ильин еще в 1915 году[5], но и в природе судебной власти. Нерешенность этих проблем грозит не только эскалацией уже существующих международных локальных (региональных) конфликтов, но, может быть, и близкими роковыми мировыми противостояниями и войнами.
***
Главная апория (непреодолимое затруднение) заключена в том, что войны на нашей грешней земле были, есть и будут. Как писал Ильин, «смысл всегда присутствует в вещи, как его лучшая возможность, как лучший способ жизни, как ее идеал или цель»[6], а мы ведь ищем смысла событий и вещей.
«Позволительно ли убивать человека? Может ли человек разрешить себе по совести убиение другого человека? Вот вопрос, из которого, по-видимому, вырастает основное нравственное противоречие войны»[7]. К числу нравственных аксиом принадлежит недопустимость убиения человека человеком. Во-первых, потому что этот акт не возвратим – убитого нельзя вернуть к жизни, во-вторых, убивший узурпирует Божие дело и посягает на Божеское звание, в-третьих, он разрушает собственную душу, ибо убийство есть истинный акт жизненного и душевного саморазрушения.
Социальное и государственное устройство, казалось бы, смягчают эту сложную нравственную проблему для отдельного человека. Не он сам начинал войну, для солдата участие в войне есть акт повиновения внешнему приказу, исходящему от государства, которое обладает определенными правовыми полномочиями. Для огромного большинства это долг перед родиной. Но все это не разрешает задачу личного участия в войне каждого конкретного человека. «Состоится ли война – это не зависит от индивидуального решения воина; но будет ли он в этой войне убивать, это дело его совести и его самостоятельного одинокого решения. И с точки зрения социальной психологии нужно сказать, что та война, в которой большинство индивидуально решающих душ не имеет глубоких и духовно значительных побуждений, могущих вызвать в душе решимость не избегать убийства и не останавливаться перед ним, – есть война, заранее обреченная на неудачу»[8].
Война готовится людьми задолго до ее начала. «И вот каждый из нас, всю жизнь, участвуя в колоссальном накоплении враждебной энергии, всю жизнь, не выходя из строя общественных отношений, основанного именно не на щедрости, не на доверии и любовности, – каждый из нас в момент объявления войны полагает, что он “неповинен” в стрясшемся несчастии и что причины беды лежат в чьих-то ошибках, в чьем-то чужом упорстве и хищничестве. Социальная дифференциация вводит нас здесь в жестокое заблуждение: государственный орган, учитывающий конфликт, констатирующий невозможность дальнейших мирных переговоров и организующий военное осуществление распри, является в наших глазах виновником и чуть ли не создателем столкновения. Вина перелагается с нас, мы умываем руки и облегчаем себе самочувствие слепотою»[9].
Война есть вспышка ненависти и ожесточения. Особенно острая в момент рукопашного боя, усиленная часто алкоголем и наркотическими средствами; или в пытках и издевательствах над пленными. Она есть разрядка колоссальных запасов вражды и страха, скапливающихся в людях и народах. Нужно признать поэтому, что всякая война без исключения есть нравственно виновное делание. Виноваты все! Поэтому бесцветно и беспомощно звучат слова политиков и пропагандистов о том, что на войне «гибнут ни в чем неповинные люди». «Война, – говорит Ильин, – как организованное убиение остается нашею общею виною, которая справедливо тяготит даже тех, кто сам не участвует в сражениях: ибо мы слишком хорошо понимаем, что мы не убиваем сейчас только потому, что за нас убивают другие»[10].
Невозможно умалить эту виновность, испытываемую во время войны, ссылкою на то, что сражающийся сам идет на смерть, или что война ведется в открытую. Даже афористические слова Николая Бердяева, которые я, будучи студентом, высоко ценил – «солдаты идут на войну не только убивать, но и умирать», не исчерпывают смысла войны.
Что же может оправдать участие отдельного человека в войне? «Но если есть в жизни людей такое духовное достояние, которое они любят больше себя и которое ст?ит защищать хотя бы ценою мучений и смерти, и если этому достоянию грозит опасность от нападения насильников, то как же не отозваться им доброю волею и готовностью на призыв к защите от нападения?»[11]. Тем не менее, это добровольное участие и безусловный героизм не снимает и не уничтожает первоначальной вины. «Бывают в жизни человека такие положения, когда вся прошлая виновная жизнь его приводит к необходимости взять на себя открыто и сознательно новую вину. И если человек оказывается неспособным к этому, то нравственная и духовная жизнь его терпит величайшее крушение»[12].
Именно в это время у Ильина возникла идея «О сопротивлении злу силою», о «неправедности» пресечения злой жизни мечом и «неизбежности» этого акта; не героизации его, а требование беспрерывного покаяния за происшедшее. Этот мотив созвучен у Ильина с взглядом на Победу китайского «седого младенца» Лао-цзы: «Если убивают многих людей, то об этом нужно горько плакать. Победу следует отмечать похоронной процессией»[13].
Участие в войне заставляет душу принять и пережить высшую нравственную трагедию: осуществить свой, может быть, единственный и лучший духовный взлет в форме участия в организованном убийстве людей. Война раскрывает в человеке, в народе, в нации их лучшие и худшие стороны. Война амбивалентна: ненависть к врагу часто мотивируется подсознательно глубокой симпатией и даже тайной любовью к противнику, подавляемую вынужденной пропагандой. Война есть взаимное общение противников и взаимное влияние друг на друга. Война есть горе и бедствие, плач и смерть; смерть есть критерий веры воина в победу. «Вот почему мы испытываем войну как злосчастную тьму, в которой загораются слепящие лучи света. И для того чтобы конец войны был как свет, возгоревшийся над тьмою, но не как тьма, поглотившая свет, необходимо во время войны тот истинный, духовный, творческий подъем, в котором человек не закрывает себе глаза на виновность своего решения и своего дела, но видит все как есть и мужественно приемлет виновный подвиг. Виновность деяния не исчезает, а остается; герой открыто избирает неправедный путь, ибо праведного пути нет в его распоряжении. Он следует совету совести, зовущей его к защите духа, но средства, к которым он обращается, ложатся на душу его виною и бременем. Только истинное духовное горение может дать достаточно силы, чтобы человек не изнемог под этим гнетом»[14].
Это теоретическое осмысление войны Иван Ильин сделал в своей первой работе. Во второй же он отчасти касался непосредственно Первой Мировой войны, противостояния Германии и России.
Ильин утверждает, что русский народ испытывает настоящую войну как призыв, в его душе загорается древнее чувство родины. «Что же это за призыв и откуда он? Что зовет нас? Что заставило нас восстать и доброю волею принять на себя бремя великой и напряженной народной войны?»[15]. Раскрыть это – значит установить духовный смысл войны.
«Вот в чем состоит духовный суд, перед которым война ставит человеческую душу. Ст?ит ли жить тем, чем мы живем; ст?ит ли служить тому, чему мы служим? Война, как ничто другое, ставит этот вопрос с потрясающей силой и вкладывает в него простой и глубокий ответ: “жить ст?ит только тем, за что ст?ит умереть”»[16]. Человеку нужно решить, что есть главное в его жизни; если сама жизнь, то ее сохранение будет главным, и войны следовало бы избежать. Если же человек, живя, любит что-нибудь больше себя – свой народ или его искусство, или свободу, или хотя бы природу своего отечества, тогда он не в виде долга, не в виде жертвы, а по доброй воле, без колебаний идет на смерть в бою; смерть есть конец его, но не его дела. Именно на этом пути слагается нравственное добровольчество, находится в целостном состоянии нравственной красоты, слагающей духовный образ героя[17].
Итак, война имеет духовное значение. И притом всякая война, хотя и не всякая война имеет духовное оправдание. Духовная оправданность войны определяется теми мотивами, которые побудили народ открыть военные действия, и теми целями, которыми он, воюя, имеет в виду. «Между тем духовное значение войны определяется творческою деятельностью народа во время войны и по окончании ее. Скажи мне, чт? вызвала война в твоей душе; скажи мне, как ты воевал и что извлек ты из трудов и страданий войны, и я скажу тебе о том, каково было духовное значение войны в твоей жизни»[18]. Более того, в качестве общего закона можно установить и то, что духовно живой, духовно сильный и творческий народ растет и возрождается и после тех войн, в которых он потерпел военную неудачу. С другой стороны, внешняя триумфальная победа над врагом может оказаться великим внутренним поражением.
Почему Первая Мировая война стала для России народною? Ильин считал: «Германия идет на нас, презирая наши духовные силы; она идет принудительно навязать нам штамп своей культуры как в ее здоровых, так и в ее больных частях, безразлично; она идет превратить нас в свой покорный и выгодный рынок; она видит в нас варваров, “русские орды”, которые должны, в благодарность за благодеяния принудительной цивилизации, предоставить себя (хотя бы из простого приличия, если не из чувства благодарности) для экономической эксплуатации. Германия идет на нас, открыто признавая, что “сильный всегда прав” и что народы, у которых техническая и политическая сторона жизни развита недостаточно, суть дикие народы, предназначенные нести на своих плечах народ более преуспевающий в своем жизненном устройстве. Она идет отсечь от нас живые члены нашего духовного славянского единства и водворить в русской жизни те начала, слепая работа которых вовлекла ее самоё в столь глубокое потрясение и кризис»[19].
В 1917 Иван Ильин стоял за продолжение войны до победного конца: «Необходимо, чтобы русский народ вышел из этой войны с верою в свои силы и с уважением к себе, сознавая, что он боролся за свободу от иноземного ига добровольно, а не только из-под палки старого правительства; сознавая, что он добыл себе свободу внутреннюю и внешнюю, соблюл до конца свои союзнические обязательства и обеспечил своим детям новую, лучшую жизнь. Таков подлинный духовный, правовой и хозяйственный интерес всего русского народа, и особенно трудящихся масс: ибо каждая новая война, которую опять затеет воинственный и кичливый сосед, падет на трудовой народ новым тяжелым бременем крови, голода и налогов»[20].
В речи «Новая национальная Россия», произнесенной Ильиным на немецком языке 26 марта 1926 года в Берлине перед небольшой аудиторией, но в лице которой он обращался ко всей Германии, прозвучало: «После тяжких бед, после долгой борьбы и перенесённых ужасов войны — народы приходят в себя, заново постигая добро, благородство и святость, и начинают с б?льшим уважением относиться к другим народам; вражда, как страшный сон, закончилась с концом сражений; появляется новый непредвзятый взгляд на другой народ; бывшие враги, познав друг друга в нужде и опасностях, обрели способность, воюя, уважать друг друга. Враг неожиданно оказывается другом, и брат становится понятным брату.
И вот тут надо немного отвлечься от своего собственного Я, от своей национально-субъективной позиции и войти в иное состояние, состояние бывшего врага, и прочувствовать, что ему довелось перестрадать и как он боролся. Правильно и духовно-верно по-человечески взглянуть на прошлое и вжиться в трагедию другого, отложив в сторону меч, не отрекаясь от него. И тогда придет ощущение общего трагизма человеческого бытия — чужое перестанет быть чужим, человек научится соотносить себя с другим и понимать другого как самого себя. При этом, когда не разделяют себя и другого, а входят в положение другого — в бывшем враге, мнимом враге, находят дорогого, так давно пропавшего без вести брата»[21].
Подводя итог поискам смысла войны в творчестве Ильина, скажу так. Война, предшествующие ей враждебность и ненависть есть надрыв, следствие греховной предрасположенности человека, искаженного в своей природе и Божественном замысле. Она есть Божественное попущение, наказание, суд и вразумление.
Остается одно противоядие от войны: «Мы все должны осушить болото наших обид и несправедливостей», – сказал недавно Рой Макговерн, бывший аналитик ЦРУ (1963-1990), политический активист.
[1] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 4, с. 257-258.п
[2] К.Шмитт «Государство. Право и политика», М., 2013. С. 125-126.
[3] Иоанн Зизиулас «Общение и инаковость», М., 2012. С. 11-12.
[4] И.А. Ильин «О сущности правосознания», Глава девятнадцатая. Собр. соч. в 10-ти тт. Т. 4, М., 1994, с. 376
[5] И.А. Ильин «Основы государственного устройства», М., 1915. См. также И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти тт. Т. 4, М., 1994, с. 146.
[6] И.А. Ильин. Собр. соч. «Философия как духовное делание», М., 2013, с. 134.
[7] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 5, с. 9.
[8] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 5, с. 21.
[9] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 5, с. 21.
[10] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 5, с. 23.
[11] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 5, с. 28.
[12] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 5, с. 28.
[13] Лао-цзы. Дао дэ Цзин. Книга Пути и Благодати. М., 2007, с. 32.
[14] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 5, с. 29-30.
[15] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9-10, с. 7.
[16] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9-10, с. 14.
[17] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9-10, с. 18.
[18] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9-10, с. 20.
[19] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9-10, с. 28-29.
[20] И.А. Ильин. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 9-10, с. 114.
[21] Русский колокол. Журнал волевой идеи. № 1 (10), М., 2012, с. 50.
