Рубрики
Размышления Статьи

Гарибальди: герой двух миров и одного острова

Военно-политический успех Рисорджименто, который достаточно оперативно одобрила Россия, изменил государственную идеологию империи. Она признала за нациями право бороться против иноземного ига и за свою цельность разными путями, включая «революционный», предложенный Гарибальди. После гарибальдийских походов выступления подданных против своих легитимных государей как будто перестали быть «революцией». Возникла новая пангосударственная идея – свобода нации.

РI в рамках первых подступов к итальянскому развороту проблемы политического консерватизма решила обратиться к обсуждению одного из самых странных персонажей политической истории XIX столетия – Джузеппе Гарибальди. Человек, как будто соединяющий в себе качества Бонапарта и Муссолини. Республиканец, масон и антиклерикал, признавший власть Савойской династии и добровольно отошедший – на время – от политической активности, чтобы вновь к ней вернуться, уже столкнувшись с силами правительства королевства. Самый популярный европейский революционер  XIX столетия, о котором почему-то не снимают сегодня фильмов и не пишут книг. Любопытная тема «Гарибальди и Россия», в том числе Россия консервативная, с ее мечтами о славянском Рисорджименто и сочувствием осажденному революционерами папскому престолу – эту тему отчасти поднимает в своем очерке историк Михаил Талалай.

 

***

Самый устойчивый эпитет у Гарибальди в итальянской культуре – «герой двух миров», «eroe dei due mondi». Звучное прозвание закрепилось не только за ним: так прозывают, к примеру, маркиза Лафайета. Но у итальянцев есть только один несомненный «герой двух миров» – это Джузеппе Гарибальди.

У такой великой и многогранной личности есть и другие апеллятивы – нередко его титулуют как «condottiero biondo», «полководец-блондин». Но этот термин за национальные границы не проник – только в стране жгучих брюнетов можно дивиться светлым шевелюрам, да и какому-нибудь скандинаву Гарибальди блондином вовсе не покажется.

Итак, герой двух миров – Старого и Нового, Европы и Америки (Южной).

Что делал Гарибальди в Южной Америке и за чью свободу там боролся – современники представляют смутно: даже ознакомившись с подробностями его южно-американского периода, не вполне понятно, зачем молодой итальянец проливал кровь за эфемерную республику Риу-Гранди, и почему он служил уругвайскому оружию против аргентинского.

Гарибальди несет умирающую Аниту. Итальянский лубок
Гарибальди несет умирающую Аниту. Итальянский лубок

Самое же главное, чего он добился в Южной Америке, – это рука бразилианки Аниты ди Жесус Рибейру, вошедшей в бессмертие как Анита Гарибальди. К моменту их счастливой встречи она была уже замужем, но Гарибальди при венчании со свойственным ему бесстрашием поклялся на Библии, что его суженая – вдова…

Есть еще один южно-американский трофей – знаменитое пончо, без которого Гарибальди теперь невозможен. К пончо следует добавить красную рубашку: красную шерстяную ткань, заготовленную для тамошних мясников (дабы не смущаться пятнами крови), Гарибальди обнаружил на складе в Монтевидео и обшил в нее своих соотечественников-волонтеров, бившихся на стороне уругвайцев против аргентинцев.

В целом, он проявил необыкновенную художественную чуткость в той сфере, что теперь называется пиаром: и в кабинеты уже объединенной Италии, в которых он мог получить самые толстые портфели, он приходил в диковатой крестьянской накидке, несмотря на предсказуемое недовольство от сюртуков и галстухов.

Бои местного значения в Южной Америке на заслоняли Гарибальди главной его мечты – увидеть родину единой и свободной от иноземцев (а также и республиканской). С середины XIX века он с Анитой и со своими краснорубашечниками – на итальянской, еще раздробленной земле.

Красные рубашки в Музее Рисорджименто в Генуе
Красные рубашки в Музее Рисорджименто в Генуе

История поступательного объединительного процесса на Апеннинах – Рисорджименто – хорошо известна. Однако она до сих пор удивляет своей свежестью и неформальностью, конечно, же благодаря браваде Гарибальди – не могут же вдохновлять другие, не менее важные герои Рисорджименто, два толстяка – король-объединитель Виктор-Эммануил Савойский и его премьер граф Камилло Кавур: пусть в каждом итальянском городе в их честь названы центральные улицы и площади, не они зажигают сердца потомков.

Хотя делали вместе одно и тоже дело – только с разных сторон: снизу и сверху, и разными методами: Гарибальди – боевыми походами добровольцев и патриотическим пафосом; Савойский Дом – не без баталий, но и путем сговоров, альянсов, участием в дальней Крымской войне и через тайную сдачу Франции Ниццы (родного города Гарибальди!).

В драматическом процессе собирания итальянских земель Гарибальди проявил себя не только отчаянным бойцом, которого, согласно общему убеждению, не могла взять вражеская пуля, но и гениальным политиком. Так, будучи убежденным республиканцем, он пришел к выводу, что его нация готова стать единой лишь под королевской короной. Открытый и бескорыстный, он – ради победы на неаполитанскими Бурбонами – сумел договориться с местной мафией, называемой в Неаполе каморрой. И многое другое…

К инструментам его политического влияния следует отнести и самоизгнание на скромный остров Капрера. В настоящее время – там Национальный музей, который при первой возможности посетил и автор этих строк.

На Капрере «герой двух миров» и нашел свое последнее пристанище.

Но отчего же она, – Капрера?

Еще при жизни Гарибальди этот островок посетил русский краснорубашечник – Лев Ильич Мечников (1838-1888), брат знаменитого ученого. Свой блестящий ум Лев поставил на службу общественно-политической деятельности с анархическим уклоном и – науке: истории, географии, этнографии, предвосхитив новое направление, названное геополитикой. Основную часть жизни он провел заграницей, и только теперь открываются истинные масштабы этой личности.

Автопортрет Мечникова-гарибальдийца
Автопортрет Мечникова-гарибальдийца

Проникновенный аналитик, Мечников, отправившись на Капреру, поставил себя тот же вопрос: отчего герой двух миров, собравший огромное независимое государство, оказался там?

Позволим себе обширные комментарии из забытого очерка «Капрера», опубликованного в журнале «Современник» в 1862 г. (№№ 3-4). Автору тогда пришлось скрыться за псевдонимом Леон Бранди, весьма прозрачным, если учесть, что brando – это по-итальянски «меч». Однако под своей фамилией Мечников печататься не мог: русское правительство тогда отрицательно относилось к человеку в пончо и к тем своим подданным, что надевали его красные рубашки.

Итак, в 1862 году Лев Мечников, недавно участвовавший в неаполитанском походе Гарибальди (т.н. Экспедиция Тысячи 1860 г.), прибывает на Капреру, «маленький пустынный островок, в проливе св. Бонифачио, между Сардинией и Корсикой, о существовании которого каких-нибудь 20 месяцев тому назад едва ли кто знал в Италии, за исключением сардинских рыбаков».

Действительно, всего полтора года тому назад обитатель этого острова, взяв Сицилию и Неаполь и принеся итальянской короне – по словам Мечникова – «десять миллионов новых подданных», уплыл на Капреру, отказавшись от почестей и вознаграждений.

Автор уточняет: «Итальянское правительство приняло впрочем на этот раз необходимые предосторожности и прислало ему патент на чин генерала и диплом кавалера Савойского креста, с пенсионом в 1200 франков в год (300 руб. серебром). Не знаю, будет ли Гарибальди носить крест, но от пенсиона он уже отказался, как и ото всех предложенных ему правительством вспомоществований».

Теперь «глаза всех обращены на нее, вся Италия у нее [т.е. у Капреры] ждет решения своей участи. Все, что есть в Италии смело думающего, горячо преданного благу родины, отправляется на поклонение в Капреру, как правоверные в Мекку; самые иностранцы посещают ее далеко не с тем чувством холодного любопытства, с которым они посещают остатки древних амфитеатров и храмов».

О какой же «участи» говорит – полунамеками – Леон Бранди?

В тот момент, в самом деле, не только Италия, но и Европа замерла – что же будет с Рисорджименто далее? Под савойской короной теперь пребывал Север и Юг Апеннинского полуострова, в то время как его Центр представлял собой агломерат государств разной величины и значения, среди которых главенствовал Рим с Папской областью.

Быть ли Вечному Городу вновь столицей нации? Франция и Австрия говорили тогда решительное «нет», Гарибальди – только «да», король-объединитель отмалчивался. Россию не могла не интересовать судьба Папского государства, с которым в 1840-е гг., после визита Николая I в Рим, сложились сотруднические отношения в духе освеженного Священного Союза (хотя папа римский в него номинально не входил) – ввиду совместной консервативной обороны от европейских революций.

Однако в 1860-е годы, уже при новом царствовании и, в особенности, после Крымской войны, похоронившей чаяния Священного Союза, с берегов Невы несколько иначе смотрели на берега Тибра. Нельзя не учесть и существовавшее вековое убеждение на Руси, что духовному владыке западных христиан земная власть негожа, и что государство пап римских должно иметь очертания небесные, а не реальные административные.

Вернемся на Капреру – по следам Мечникова:

бюст Гарибальди на Капрере
Бюст Гарибальди на Капрере

«Местность этого острова дика, а все дикое теперь очень живописно: скалы моря, густая зелень дерев, насаженных руками самого Гарибальди – все то же, что и на всех других итальянских островах Средиземного моря. Что именно заставляет каждого, вступающего во владения Гарибальди, чувствовать себя среди совершенно новой для него жизни? Природа растительности слишком хорошо знакома всем и каждому, нет ни одного куста, имеющего хотя сколько-нибудь экзотический вид; стада волов пасутся на небольшом луге, с совершенно такой же тупой и хорошо всем известной физиономией, как и сотоварищи их в малороссийских степях; домик владельца, белый, каменный, в один этаж, архитектуры совершенно общей всем небогатым итальянским загородным домам и виллам…

Именем Гарибальди полна Италия, перед ним преклоняются все партии, даже самые враждебные по политическим видам и целям; он кумир и городского пролетария столицы, и бедного хлебопашца какого-нибудь захолустья горной Тосканы, до которого только оно одно и жило изо всей итальянской революции».

…В 1860 году Мечников (пролив кровь на поле боя) сам, вместе в Гарибальди вошел в Неаполь, павшую столицу королевства Обеих Сицилий. Эту эпопею он описал в «Записках гарибальдийца» (переиздано под нашей редакцией в 2016 году).

Да, возник было неподдельный и бурный энтузиазм вновь обретшей себя нации. Однако проницательный русский наблюдатель видел, как быстро чернь, и не только она, сменив свои знамена и геральдику, бросилась добывать себе место под солнцем при новом правлении, видел, как хищно бросились в богатый южный край алчные пьемонтские бюрократы. Как писал Мечников, «для итальянского движения наступил тот период, когда всякого рода «мошки да букашки выползают из щелей, в которые они было попрятались на время грозы. Не желая быть зрителем этого необходимого, но очень печального эпилога к своей блистательной драме, сделав Италию, присоединив к скипетру Виктора-Эммануила более 10 миллионов граждан, чувствуя вместе с тем, что для Италии необходим отдых, по крайней мере на время, Гарибальди решился воспользоваться сообразно с собственными наклонностями предоставившейся ему свободой. Не требуя себе ничего в награду за свои подвиги, кроме только того, чтобы позабыли его до тех пор, пока он снова станет нужен для Италии, он отправился в маленькое свое имение на Капрере».

Итак – очевидная рекреативная пауза, в том числе и для Италии. Но это – и социальный эксперимент – Гарибальди на Капрере устраивает трудовую коммуну, которой восхищается Мечников:

«Убежденный, что человек, не работающий сам, не имеет права пользоваться никакими доходами, он сам обрабатывает свою землю, прибегая к помощи наемных работников только там, где труда его собственных рук недостаточно. На Капрере у него живет несколько человек крестьян, с которыми он заключил совершенно новые для Италии условия. Он встает с рассветом, отправляется вместе с своими работниками в поле; около полудня он отправляется на охоту, затем обедает, потом спит несколько часов, к вечеру опять отправляется в поле, и только по заходе солнца возвращается домой, и это единственное время, которое он уделяет своим друзьям и посетителям. <…> обед ему приготовляет единственный его прислужник, живущий на правах домашнего друга. Обед у него не очень роскошный, но приготовленный чисто и хорошо; состоит по большей части из овощей, насаженных рукою самого хозяина, и из дичи. Этот его образ жизни возбудил удивление в целой Италии, и может быть, даже не в одной только Италии; многим казался он слишком неестественным: одни желали видеть в нем протест против неблагодарности правительства, другие – желание отличиться во всем от большинства смертных».

Согласно автору – нам кажется, что тут он, из-за своих собственных политических увлечений – несколько преувеличивает «до сих пор только один голос поднялся в целой Италии в их [крестьян] пользу, только один человек назвал себя их братом, и назвал не неосновательно: он понимает их нужды, то важное значение, которое они должны иметь в будущей внутренней жизни возродившейся Италии; человек этот Гарибальди, Бог знает, каким инстинктом понявший их темную жизнь, остающуюся загадкой для всей муниципальной Италии, в которой она возбуждает только вражду и презрение».

В своем репортаже Мечников в подробностях описывает жизнь Гарибальди на Капрере.

При этом лейтмотивом звучит все тот же вопрос:

«Имел ли Гарибальди в виду, отправляясь на Капреру, отчуждаться совсем от политического движения Италии, до тех пор, пока не наступит время докончить, с оружием в руках, так блистательно начатое им дело – я не думаю. Он и желать этого не мог, а если бы и желал, то обстоятельства, конечно, никогда не позволили бы ему это сделать. Как бы то ни было, оставив почти Италию, сложив с себя все чины и форменные отличия, распустив свое войско, Гарибальди остался все же тем, чем был прежде, то есть главою и центром итальянского движения, выступившего теперь в совершенно иной форме своего развития».

Живший те годы в Тоскане Мечников внимательно следил за сенсационными политическими процессами и в самой Италии, и за ее пределами. В самом деле, после похода Гарибальди – и благодаря ему – в Европе (в 1861 г.) самопровозгласилось новое огромное государство – Итальянское королевство. Внешне оно было украшено всеми подобающими монархическими регалиями, но его базис сколотил бунтарь-республиканец в пончо. Было над чем задуматься в европейских кабинетах. И в самом новом королевстве, после первых восторгов, наступили дни рутинной работы, осложненной невнятным внешним положением страны и внутренней борьбой за власть.

Мечников пишет:

«Гарибальди конечно с большим трудом выносит свое бездействие при этом жалком состоянии дел своей родины. Его молчание по этому поводу особенно стращает умеренных: добро бы он хоть протестовал словесно или письменно против того дурного употребления, которое делает министерство из итальянской независимости. А то он ни слова не говоря, не мешаясь по-видимому ни во что, одиноко живет на своей Капрере, словно ждет минуты… И он действительно ждет этой минуты, только вовсе не в бездействии. <…> Многое изменилось в Италии с тех пор, как Гарибальди уехал на Капреру, и не бесплодно провел он там 17 месяцев в тяжелых полевых работах, в дружеских совещаниях с личными своими друзьями, и богатую жатву пожнет Италия с тех бобов и картофеля, которые сажал он там в минуты досугов».

Лев Мечников – и не он один – предвидел, что герой двух миров вскоре вовсе отринет капрерские бобы и картофель.

Спустя всего лишь несколько месяцев после репортажа в «Современнике», в августе тогда же 1862 г., Гарибальди вновь отправился на отзывчивый Юг, собрал в Сицилии своих краснорубашечничков и двинулся на Рим. Со свойственным ему литературным чутьем он выдвинул новый великий лозунг – Или Рим, или смерть! (По итальянски это звучит лучше – О Roma, o morte!)

Ему казалось, что Пьемонт поддержит его, как и прежде – в 1860 году. Однако Виктор-Эммануил и Кавур, ясно отдавая себе отчет, что Европа еще не готова к сдаче папского Рима, предпочли отдать приказ стрелять в Гарибальди и его волонтеров. Прострелянная нога Гарибальди вызвала сильнейший резонанс в Европе (лечить героя приезжал и Николай Пирогов, чем вызвал на себя высшее неудовольствие). Правительственная пуля (извлеченная позднее) и продырлявленный сапог героя стали символами – они и сейчас производят сильное впечатление, будучи экспонатами музея Рисорджименто в Риме.

Гарибальди, сделавшему Италию, грозил итальянский суд… Но обошлось без оного. Он вновь отправился на свой островок. Всем было ясно, что и теперь не навсегда. Его караулили, почту перлюстрировали. Гарибальди еще несколько раз уплывал на материк, при самых разных обстоятельствах – то король его награждал и призывал в ряды собственных войск, то арестовывал и принудительно отправлял на ту же Капреру, откуда тот опять (и опять преждевременно) рвался на Рим. В итоге, в 1870 году Вечный Город был взят-таки пьемонтской силой – но без Гарибальди: в тот момент его военные таланты были уже не нужны, не говоря о талантах народного вожака. Новое королевство получило свою столицу.

Военно-политический успех Рисорджименто, который достаточно оперативно одобрила Россия, изменил государственную идеологию империи. Она признала за нациями право бороться против иноземного ига и за свою цельность разными путями, включая «революционный», предложенный Гарибальди. А ведь всего полвека тому назад русское правительство отказывалось поддерживать греческое (православное!) движение, своего рода Рисорджименто Эллады, в борьбе против оттоманов, так как оно якобы противоречило идее Священного Союза. После гарибальдийских походов выступления подданных против своих легитимных государей как будто перестали быть «революцией». Возникла новая пангосударственная идея – свобода нации.

могилы Гарибальди и членов его семьи
Могилы Гарибальди и членов его семьи

… Изголовье кровати, к которой был прикован Гарибальди в последние месяцы своей жизни, и до ныне обращено к морю. Он хотел всегда видеть перед собой стихию, которая призывала и к свободе, и к солидарности. Свой прах он, будучи закоренелым антиклерикалом, завещал кремировать – как жест против ретроградных установлений Католической церкви. Но родственники и друзья, посовещавшись, решили похоронить его, «как принято» – дабы не мешать приходить к его могиле и «добрым католикам». Мне лично кажется, что в итоге они, нарушив его волю, не нарушили его принципы – дабы все соотечественники были вместе, ради единства и целостности независимой нации.

Иллюстрации предоставлены автором

Автор: Михаил Талалай

К.и.н., представитель в Италии Института всеобщей истории РАН, специалист по русско-итальянским
отношениям