«Цифровая экономика» – популярное словосочетание последнего времени в публичном дискурсе, властном и экспертном. Как раньше постоянно говорили об «инновациях» и «нано-технологиях», последние полтора года бюрократический язык испытывает любовь к брендам «цифровой экономики» и «искусственного интеллекта».
Привычка брендировать свою деятельность, в принципе, свойственна отечественной бюрократии. Тут можно вспомнить и «суверенную демократию», и «скрепы», и «образ будущего» – известные «мемы», связанные с разными составами Администрации президента. Причем если «суверенная демократия» худо-бедно сочеталась с «инновациями», «скрепы» входили в явное противоречие с «нано-технологиями», то прогрессистский «образ будущего» уже вполне соответствует разговорам о «цифровой экономике», «искусственном интеллекте», «роботизации», «блокчейнах» и других явлениях наступающего на мир «светлого будущего».
Некоторые явления отечественного прогрессизма, вроде бы соответствуя его логике и во многом совпадая с ним в языке, в действительности выходят за его пределы и могут восприниматься как «свои» и «дремучим охранительством». Видимо, по той причине, что эти явления вообще не подпадают ни под какие клише и узкие рамки идейно-идеологических платформ.
Остановлюсь в данном случае на одном таком явлении – деятельности в области энергетики лидера «русской весны» в Севастополе Алексея Чалого (кстати, особость в этом смысле его фигуры вполне понимается и действующим «идеологическим блоком», иначе вряд ли бы символические ресурсы «русской весны» были столь явно задействованы на финише президентской избирательной компании).
Алексей Чалый – сторонник цифровой экономики, искусственного интеллекта и других проявлений технологического прогресса. По поводу «искусственного интеллекта» он довольно ясно выразился в прошлогоднем интервью нашему проекту – без скорейшего перехода на новейшие технологии нашу страну просто «съедят». А о том, что такое для него «цифровая экономика», Чалый недавно рассказывал в лекции в бизнес-школе Сколково. Речь шла об опыте внедрения и использования цифровой экономики в компании, которую Чалый возглавлял до 2014 года – «Тавриды-электрик».
«Таврида» – инновационная компания, которая ориентирована не просто на постоянную разработку инновационных продуктов, но и на коммерчески успешное их внедрение в существующий рынок (последнее, как мы уже писали с Василием Ванчуговым, – главная проблема для инновационного производства). «Цифровая экономика» существует в «Тавриде» уже около 15 лет, с первой половины 2000-х годов. В цифровой среде, созданной частично «самопально», частично доработанной в самой компании и структурированной иерархически, отражается всё содержание компании – классификатор продуктов в процессе разработки, любая маленькая деталь на любом предприятии, а также технологии, финансы, функциональные подразделения, структура управления. За каждым блоком, разделом цифровой сети следит своего рода надсмотрщик – то есть функциональный менеджер. В итоге, компания существует и развивается полностью в цифровой среде, однако речь не идет об «искусственном интеллекте» – управление всеми процессами осуществляется людьми, выстроенными в иерархическую систему связей.
Тем самым, для Чалого цифровая экономика – это инструмент и модель управления бизнесом, способ его эффективной, то есть приносящей прибыль, организации.
Насколько это совпадает с бюрократическим представлением о «цифровой экономике»? Скажем, в указе, подписанном Владимиром Путиным после инаугурации 7 мая 2018 года, «О национальных целях и стратегических задачах развития Российской Федерации на период до 2024 года» «цифровая экономика» перечисляется в списке «национальных проектов» между культурой и наукой – наряду с демографией, здравоохранением, образованием, экологией, городской средой, автомобильными дорогами и др.
При этом одна из главных задач «внедрения цифровых технологий и платформенных решений» – «преобразование приоритетных отраслей экономики и социальной сферы, включая здравоохранение, образование, промышленность, сельское хозяйство, строительство, городское хозяйство, транспортную и энергетическую инфраструктуру, финансовые услуги». Отдельно и подробно говорится о необходимости перехода на преимущественно отечественное программное обеспечение в целях «информационной безопасности».
Другая задача связана с внедрением «цифровых технологий и платформенных решений в сферах государственного управления и оказания государственных услуг».
Последний пункт фигурировал в качестве основного в предварительной программе «Цифровая экономика», представленной в апреле 2017 года министром связи и массовых коммуникаций Николаем Никифоровым – тогда предлагалось «начать реализацию программы «Цифровая экономика» с таких социально значимых сфер, как здравоохранение, государственное управление и «умный город»».
В ноябре 2017 года было заявлено, что «для создания условий построения цифровой экономики», в первую очередь, будут заниматься «нормативной базой» «для исполнения искусственным интеллектом административных процедур и смарт-контрактов». В правительственной же программе «Цифровая экономика Российской Федерации», утвержденной в июле 2017 года, упор делается на появлении «условий для развития общества знаний в Российской Федерации, повышении благосостояния и качества жизни граждан нашей страны путем повышения доступности и качества товаров и услуг, произведенных в цифровой экономике с использованием современных цифровых технологий, повышении степени информированности и цифровой грамотности, улучшении доступности и качества государственных услуг для граждан, а также безопасности как внутри страны, так и за ее пределами».
И опять речь идет о том, что «основные инфраструктурные элементы цифровой экономики» – это «информационная инфраструктура и информационная безопасность», для функционирования которых, причем, требуется создать дополнительные контролирующие инстанции.
В итоге, получается, что «цифровая экономика» вкупе с «искусственным бюрократическим интеллектом» – это такая новая и всеобъемлющая, прогрессорская по языку и бюрократическая по исполнению «панацея» решения традиционного для России набора проблем (начиная от бездорожья и некачественной медицины, заканчивая волокитой и коррупцией органов власти). Решения, в котором «образ будущего» не то чтобы тонет, но заметным образом бюрократизируется. Это вполне может быть шагом и в правильном направлении.
В контексте данного материала важно отметить, что этот инструмент воспринимается властью как преимущественно бюрократический, а не как некая «бизнес-модель», для успешного функционирования которой в стране всё, что может сделать государство – это создать внешние условия и самоустраниться. То есть поступить в соответствии с логикой консервативной (в американском смысле) модели «маленького государства».
***
Однако здесь стоит остановиться на одной области, где, как представляется, возможен – хотя, признаемся честно, и маловероятен – прорыв за пределы бюрократической логики и создание работающей на бизнес-принципах модели «цифровой экономики». Речь идет об одной из составляющих ЭнерджиНет, проекта Национальной технологической инициативы, связанного с внедрением «умных сетей» в энергетику страны. За это направление в ЭнерджиНет отвечает, как известно, Алексей Чалый, который неоднократно в 2016 – 2017 годах на различных площадках рассказывал о стоящих перед ним задачах.
По его словам, уровень износа инфраструктуры энергетической сети в России составляет 73 %. Однако дело не только в стремительном устаревании сетей, но и в том, что сами принципы функционирования энергетических систем достались нам в наследство от Советского Союза. Советская империя как будто не совсем канула в лету, просто на советскую систему командно-бюрократического распределения электроэнергии, когда цена не была привязана к себестоимости, а, значит, к экономической эффективности, были наложены акционерные формы, принципы частной собственности и прибыли. В результате, на данный момент субъекты энергетического бизнеса, стремящиеся, как и любой бизнес, зарабатывать деньги, не несут ответственности ни за надежность, ни за качество.
Поэтому главное сегодня – задать систему координат, то есть полностью описать все потребительские свойства электроэнергии – качество, надежность, доступность – с точки зрения денег и разработать для этого соответствующую нормативную базу. Удобнее всего, по мысли Алексея Чалого, это сделать в рамках бизнес-модели одной ячейки – районной электрической сети (РЭС), опыт которой после успешной апробации будет возможно масштабировать на все 2000 ячеек, то есть на энергетику всей страны.
На самом деле, Чалый говорит о модели, которой нет не только в государственных компаниях, но и, по сути, в современном частном бизнесе России, но которая уже во многом реализована в «Тавриде», хотя последняя – и не сетевая компания. В лекции в бизнес-школе «Сколково», о которой шла речь выше, Алексей Чалый упоминал, среди прочего, и о том, что опыт, приобретенный им в результате многолетнего руководства «Тавридой», а также системы, разработанные под его руководством в этой компании, многие управленческие решения оказываются подходящими, то есть «работающими», для создания РЭС в рамках ЭнерджиНет.
Впрочем, представляется, что «тавридовский» опыт Чалого важен не только как опыт практической имплементации модели цифровой экономики в российской энергетической отрасли, но и – что, вероятно, даже важнее – как целостный взгляд на то, как должно быть организовано управление бизнесом. Этот взгляд был сформулирован им ещё в философской работе 1998 года, посвященной формализации бизнес-процессов. Уже тогда Алексей Чалый утверждал, что в бизнесе лучше недобюрократизировать – иногда даже в ущерб эффективности – чем «нарисовать правила на вырост», что описание должно догонять жизнь, а не опережать её, что внутри жестко заданных рамок системы людям должно быть предоставлено широкое пространство для деятельности, то есть творческая свобода.
В этом состоит коренное отличие правильной организации бизнес-процесса от процессов внутри бюрократической системы.
Любопытно, что для многолетнего владельца «Тавриды» такая трактовка управления бизнесом основывается, похоже, в том числе и на идеалистических мотивах – Чалый убежден, что бюрократизация вредна потому, что исчезает вера людей «в слово». Вслед за исчезновением веры в «слово» исчезает доверие системе, внутри которой очень сложно обнаружить правдивую информацию, отделить «зерна от плевел», и в результате – когда появляется что-то, что имеет подлинный смысл – система уже просто не способна это воспринять. Кстати, видимо, именно по этой причине Чалый с таким упорством говорит только об одной ячейке для апробации «бизнес-модели» – ведь, по сути, только на локальном уровне можно успешно избегать бюрократизации управленческих процессов.
В целом такой подход, помноженный на то, что в недавней статье с Борисом Межуевым мы назвали «советским модерным инженерным менталитетом», задает во многом уникальную интеллектуальную рамку для деятельности направления «ЭнерджиНет», связанного с «умными сетями».
Однако эта уникальность, кажется, не столько дает шанс на создание «цифровой экономики» хотя бы в российской энергетике, сколько делает предельно уязвимой попытку разработать и внедрить принципы реальной цифровой модели на самом низовом уровне даже в сетевой кампании, которая в силу своей сетевой структуры всё же лишена абсолютной бюрократизации. Сам Чалый признает, что практическая реализация бизнес-модели несет в себе политически-организационные риски и на местном уровне – любая, даже самая маленькая РЭС зависит от местной власти утверждением тарифов. И нет никакой гарантии, что он и его «энергетическая команда» не столкнутся с подобными рисками при реализации пилотного проекта в Севастополе, где, как известно, существует перманентный конфликт «чаловского большинства» в Законодательном собрании и исполнительной власти города.
И всё же, как представляется, самое уязвимое место в деятельности по созданию «бизнес-модели» РЭС – в моменте масштабирования с локального на общефедеральный уровень. Ведь повсюду примерно с равной плотностью господствуют «эффективные менеджеры», хоть в частном бизнесе, хоть в региональной власти, довольные тарифами, утвержденными по обоснованиям затрат, и в большей или меньшей степени равнодушные к проблемам эффективности, надежности и качества электроэнергии.
Кроме того, российская бюрократия, независимо от того, прогрессистский язык она использует или «дремуче-охранительный», славится своей способностью выхолащивать любые идеи. Что, собственно, уже и происходит – пока севастопольский бизнесмен разрабатывает бизнес-модель одной ячейки, руководство «Россетей», собственник 1700 ячеек, радостно рапортует о своей готовности к «цифровой экономике» и «искусственному интеллекту» – то есть к поголовной «цифровизации сетей» к 2030 году – и озвучивает необходимый для этого бюджет.
Так или иначе масштабирование созданной бизнес-модели потребует серьезной политической воли на самых верхах власти, и нет никакой гарантии, что модерно-позитивистские принципы отношения к окружающему миру, в том числе принципы организации бизнеса реального, пусть и цифрового сектора экономики, пробьют брешь в сложившемся сегодня в хозяйстве страны социалистически-капиталистическом симбиозе. Симбиозе, отягощенном феодально-рентным и вместе с тем постмодерным сознанием современной элиты.
