Русская Idea: В декабре 2017 года наш сайт опубликовал очерк Михаила Талалая о революционере Джузеппе Гарибальди и роли итальянского рисорджименто для вызревания в России мечты о «славянском освобождении». Возвращаясь к этому сюжету, мы обращаемся к совсем иной плоскости русской истории и другой фигуре – великому князю Николаю Николаевичу, путешествовавшему по Италии накануне начала революционных событий и ставшему спустя четверть века одним из героев освобождения Болгарии и «славянской весны».
***
Когда великий князь Николай Николаевич, в возрасте 21-го года, отправился в свое первое большое заграничное путешествие, Европа зализывала раны, полученные во врем
я бурной «весны народов».
Шел 1852 год. Казалось, что «цветение» народов успешно подморожено – в духе Священного Союза и не без вооруженной помощи России.
Старый Свет представлялся спокойным, хотя оставалось не так уж много времени до Восточного кризиса и Крымской войны, положившей драматический конец предыдущим схемам и альянсам.
В подобной внешне умиротворенной атмосфере протекала подготовка, а затем и само европейское путешествие великого князя, центральное место в кото
ром занимало ознакомление с Италией.
Собственно, такого государства не было: широко гуляло выражение Меттерниха, что «Италия есть географическое понятие» (итальянские патриоты его провокационно «озвучили» в формулировке, что «Италия есть всего лишь географическое понятие»). Однако именно эта страна занимала воображение сына Николая I, готовившегося к дальнему вояжу.
Чем же она была для российского правящего Дома?
***
Для Петра I Италия тоже представляла абстрактное понятие, воспринимаемая им как конгломерат разных суверенных государств. Для своих южных проектов монарх-реформатор продумывал с ними возможные коалиции, о чём свидетельствуют поездки его эмиссаров (Б.П. Шереметев, П.А. Толстой), прощупывавших почву для антитурецкого союза и прочих геополитических возможностей. В особенности Петр желал военно-морского сотрудничества с итальянским «долгожителем» – с Венецианской республикой, «царицей Адриатики». Царь интересовался также Великим герцогством Тосканским, представлявшим для него значение главным образом из-за удобного порта в Ливорно. Однако неудачи на южном направлении (Прутский поход 1711 года) вынудили его сосредоточиться, как известно, на северном направлении.
Екатерина Вторая, позиционировавшая себя как преемница Петра Первого, стремилась воплотить его черноморские и средиземноморские устремления: её «прорыв на юг» теперь возымел более широкий размах – речь шла не только о достижении для России важных торговых ареалов, но и об освобождении греко-византийских (Константинополь!) и балкано-славянских земель от векового оттоманского владычества – проекты, потом, при ее внуке Александре, надолго отложенные, не без влияния легитимистской идеологии Священного Союза, интерпретированной Австрией (греки, мол, должны подчиняться своему законному государю, турецкому султану).
Именно тогда, при Екатерине, оформились российские мечтания о Проливах, возникшие еще при Петре (требование свободного судоходства по Проливам предъявлял Прокофий Возницын на Карловицком конгрессе в 1698–1699 годах) и окончательно свернувшиеся уже после Первой мировой войны. Императрица отдавала себе отчёт в необходимости иметь итальянских союзников в этих чаяниях. Кроме того, она учитывала Апеннины в своей сложной европейской игре, где главным геополитическим соперником России становилась Франция (оказывавшая поддержку Турции). В целом императрица справедливо полагала итальянские государства предметно заинтересованными в альянсе с северной империей. Однако её напористость смущала одряхлевших италийцев: даже вековые морские державы, Венеция и Генуя, настороженно относились к союзу с Россией, опасаясь нарушить сложившиеся политические и коммерческие балансы.
… Ни Петр, ни Екатерина в Италии не побывали. Из Дома Романовых первым поездку в Италию совершил сын Екатерины, цесаревич Павел, со своей супругой (опускаем бегство в Неаполь царевича Алексея Петровича, к которому всегда хочется приложить эпитет «несчастный»). Путешествуя по Апеннинам под прозрачным псевдонимом «графа Северного», Павел Петрович открыл не прекращавшуюся потом для российской элиты итальянскую эпопею.
Обаяние Италии в тот период было усилено общеевропейским феноменом Гранд-тура – образовательной поездки, которую предпринимали юные аристократы разных стран перед началом их государственной или профессиональной карьеры. Гран-тур походил на некую инициацию: во время подобного путешествия будущие капитаны государств расширяли культурные горизонты, совершенствовали языки, знакомились с ремеслами, искусствами и промышленностью, формировали художественные коллекции, завязывали полезные знакомства, заводили галантные отношения с иностранками, а порой даже подбирали себе, согласно родительским рекомендациям, невест.
В 1852 году в Петербурге снаряжалось нечто большее, чем «Большой тур»: ведь в Европу ехал царский сын, и даже не один, а двое – Николай и его младший брат Михаил.
Несколько месяцев прорабатывался маршрут: при этом начальное путешествие по германским землям имело генеалогический характер, с визитами к родственникам, – истинный Гран-тур начинался после перевала Альп.
В Российском Государственном Историческом архиве сохранился Журнал европейского путешествия Николая Николаевича – он вел его ежедневно, весьма пунктуально, с занесением в него мелких обстоятельств: вероятно, таков был обычай членов Дома Романовых.
Журналом этим исследователи практически не занимались, за исключением нескольких искусствоведов – великий князь широко скупал в Италии обожаемую им скульптуру, и его Журнал дает прекрасную возможность атрибутировать статуи, национализированные после революции и частично попавшие затем в Государственный Эрмитаж, а частично – распыленные по отдаленным советским музеям, в том числе по ныне ближне-зарубежным.
В прошлом году документ (его итальянская часть) был переписан петербургской исследовательницей Е.И. Жерихиной и подготовлен совместно с нами к печати в издательстве «Индрик».
Вне сомнения, итальянский маршрут великого князя – это слепок внешней политики России по отношению к итальянским государствам. Обращает на себя внимание, что тщательно спланированный вояж исключал из них самое сильное – Савойское королевство, иначе Пьемонт. Вне сомнения, тут учитывался тогдашний российско-австрийский союз, будто бы окрепший после совместного усмирения Венгрии, в то время как Савойская династия уже открыто обнаружила свои намерения собирать вокруг себя итальянские земли, в ущерб Габсбургам и прочим оппонентам. Пройдет несколько лет, и Пьемонт, в самом деле, вступит в союз с Англией, Францией и Турцией ради похода на Восток, в российский Крым. Вряд ли в Петербурге в 1852 году просчитывали такой будущий враждебный шаг со стороны Турина, но царским сыновьям все равно ехать туда было негоже.
Удивляет другое обстоятельство – в апеннинский план поначалу не включался самый верный итальянский друг России, Неаполь. Несколько годами ранее, осенью 1845 года, неаполитанский король радушно встречал самого Николая I c супругой, которая потом провела счастливую зиму на Сицилии. Тогда же состоялся августейший обмен дарениями: Неаполь украсился «Укротителями коней» Петра Клодта, снятых с Аничкова моста в Петербурге и отправленных морем в Неаполитанский залив.
Что могло остановить императора, главного куратора поездки, от посылки сыновей в столь дружественный лагерь? Может, его беспокоили донесения российских дипломатов о неблагополучии в Королевстве Обеих Сицилий: Фердинанд II круче всех в Европе разбирался с местной «народной весной», и трон его явственно шатался… Пройдет еще девять лет, и неаполитанские Бурбоны будут сметены с европейской карты: невзирая ни призывы о помощи, Россия равнодушно будет смотреть на исчезновение королевства Обеих Сицилий.
Как бы там не было, но обаяние итальянского Юга не могло миновать Николая Николаевича, и он настоял на включение в маршрут Неаполя (и не пожалел).
***
В целом апеннинская поездка великих князей Николая и Михаила лежала в русле традиций Дома Романовых: это и «изначальное» путешествие в 1782 году их деда, тогда еще цесаревича Павла Петровича, и путешествие в 1838-1839 годах их старшего брата – наследника-цесаревича Александра Николаевича, будущего Александра II, и, конечно, уже упомянутый визит в 1845 году их августейших родителей Николая и Александры, закончившееся долгим курортным пребыванием императрицы в Палермо, вместе с дочерью Ольгой (где их посетил в рамках своего морского вояжа великий князь Константин Николаевич). Таким образом, Италия была знакома царской семье непосредственно: отзвуки предыдущих визитов Романовых встречаются и в Журнале Николая Николаевича.
Перед выездом за рубеж царские сыновья получили соответствующие паспорта: в них Николай значился Романовым-Девятым, а Михаил – Романовым-Десятым. Откуда пошел такой порядковый счет – неясно. По логике, Романовым-Первым должен был быть сам император, но его паспорт нам не попадался… Сам великий князь Николай Николаевич тогда Старшим, понятно, не именовался: этот эпитет он испросил позднее, после рождения сына, названного тоже Николаем. В семье же его титуловали фамильярным Низи, с ударением в конце, на французский лад.
Не стоит предполагать, что опубликованный Журнал предоставит современному читателю вдумчивый анализ положения на Апеннинах – не забудем, что его писал 21-летний холостяк, с детства определенный к военной карьере. Поэтому в поденных записях – военные парады, балы, обеды, хорошенькие барышни, ну и, конечно, города, гостиницы, музеи, храмы.
Уникальность новой публикации состоит в параллельной подаче двух Журналов. Дело в том, что дневник вел не только Николай Николаевич, но и его адъютанты: в безличной форме, постоянно сменяясь, они описывали то же самое путешествие, которое выглядело у них, однако, много серьезнее: протокольные визиты, посещение учреждений, дипломатические мероприятия.
Маршрут пролегал исключительно по австрийскому лекалу. Первый итальянский город, включенный нами в публикацию, это, как его называет великий князь, – Ботцен. Но в 1852 году итальянскость города показалась бы в Европе кощунством: сей старинный южно-тирольский город попал в состав Италии только лишь после 1918 года, как трофей за победу в Первой мировой войне, и стал называться Больцано. Здесь для вояжеров не было ничего интересного, только лишь протокольная встреча – посещение эрцгерцога Райнера-Иосифа, первого вице-короля Ломбардо-Венецианского королевства, правившего от имени Австрии Северной Италией целых 30 лет, с 1818 по 1848 года.
Настоящая Италия для них начиналась «ниже», в Вероне, однако здесь их встречают вовсе не итальянцы, а сменивший Райнера-Иосифа на вице-королевском троне маршал Йозеф Радецкий. После жесткого подавления патриотических выступлений в Ломбардии в 1848 году и ряда побед над пьемонтской армией вице-король Радецкий устраивает свою резиденцию в Вероне, опасаясь «революционного» Милана. Николай I присвоил видному союзнику почетный чин генерал-фельдмаршала Русской армии, назначив его шефом Белорусского гусарского полка. Наш путешественник отмечает эту важную союзническую деталь – маршал встречает его в «русском мундире», правда, как подчеркивает автор Журнала, в «белых панталонах», что, похоже, выпадало из стиля.
С того момента австрийцы уже не отпускают царских детей, сопровождая их повсюду – даже в официально независимые государства, Пармское, Моденское и Тосканское герцогства – даже в Папский Рим, где стоит вовсе не австрийский, а французский гарнизон.
Камертон австрийцами задан уже в Вероне, где молодых людей ведут осматривать не дом Джульетты (впрочем, тогда не раскрученный), и даже не шедевры романского зодчества, а новую крепость. Также и в Венеции – на первый план там вышли не прогулки по Большому каналу и Пьяцце Сан Марко, а обзор редутов и прочих фортификаций, которые австрийцы лихорадочно строили в Лагуне, справедливо опасаясь, что пьемонтцы-собиратели дойдут и до сих мест. Когда же Николай Николаевич насмотревшись военных сооружений, попадает к площади Сан Марко, он и её называет… плацем.
Однако в посещении Венеции звучат нотки неких самостоятельных решений русского путешественника – это, в первую очередь, посещение греческой церкви. Да, конечно, высокий гость принадлежал к православной конфессии, однако ни для кого не было секретом, что еще со времен Петра греки в Европе часто рассматривались как подопечные российской короны, а их церкви вносились в синодальные списки и получали из Петербурга субсидии. В особенности венецианские греки в ту эпоху деятельно сотрудничали с российским правительством.
Самая же важная встреча в Венеции – вне сомнения, тщательно спланированная – произошла с военным пароходофрегатом Черноморского флота «Владимиром». «Какая радость» – пишет великий князь – была встретить русский военный экипаж, под командованием Н.А. Аркаса, греческого, кстати, происхождения. Забегая вперед, расскажем, что тот же «Владимир» расчетливо переплыв Адриатическое, Ионическое и Тирренское моря, встретил великих князей в Неаполе, которые спускались туда же по суше. Это было явное отклонение от его пути в Одессу, а значит – демонстрация российских державных позиций в Средиземноморье, и военно-учебное плавание. Пройдет всего лишь год, и «Владимир», в самом деле, прославится первым в мировой истории боем паровых судов (с турецко-египетским пароходом).
От Венеции для великих князей начался плавный спуск на юг – через Болонью, Флоренцию, Рим, Неаполь, и столь же неторопливый возврат на север, с несколько модицифированным маршрутом, через Модену и Милан. Николай Николаевич посещает микрогосударства, иной раз ехидно говоря о том, что государь проводил его до государственной границы – «то есть до следующей станции». Одного такого монарха он малопочтительно прозвал «герцог-сыр»: имелся ввиду глава Пармского герцогства, во французской огласовке Пармизанского…
Пожалуй, апофеоз великокняжеского Гран-тура пришелся именно на Неаполь: здесь к приезду двух Романовых известный композитор Саверио Маркаданте даже сочинил вариации на тему российского гимна «Боже, Царя храни!» (автору этих строк довелось слышать эту композицию Маркаданте на уникальном «русском концерте» в 2004 году в античном театре Помпей).
Нет нужды подробно пересказывать уже опубликованные подробные Журналы: любители современной Италии могут вполне воспользоваться ими даже как путеводителем. В будущем однако вся эта история может заиграть по-новому, если к Журналам великого князя и его адъютантов прибавится третий Журнал: мы убеждены, что таковой вели сопровождавшие российскую делегацию австрийские офицеры. Рано или поздно, мы верим, он будет обнаружен в венских архивах…
Августейший отец, посылавший в Европу двух своих последних сыновей, хотел скрепления их братских отношений. Произошло всё наоборот, и предыдущий холодок между ними приобрел необратимые формы – Николай, воспитанный в военных традициях, просто не замечал болезненного младшего брата – он ни разу им не упомянут, и если бы не Журнал адъютантов, то можно было бы подумать, что Низи путешествовал один. Когда братья вернулись, царь предложил им строительство в Петербурге собственных дворцов, выделив им средства и соседние участки. Михаил решительно отказался, обустроившись как можно дальше от брата: так возникли удаленные друг от друга Николаевский дворец (на Благовещенской площади) и Михайловский дворец (близ Марсового Поля).
***
Что же вынес от итальянского путешествия Николай Николаевич?
В первую очередь – статуи…
Во вторую, думается, – осознание бренности сложившихся государственных суверенитетов в Европе. В самом деле, спустя буквально несколько лет его путешествия никого, буквально никого из встреченных им в Италии монархов не осталось на своем месте. Все они, короли, вице-короли, великие и простые герцоги – были или изгнаны, или бежали, или с достоинством удалились из своих столиц. Даже папа Римский (необыкновенно любезно принявший гостей-схизматиков), пусть и не покинул Вечный Город, но потерял его, затворившись у себя в Ватикане как узник совести. Ни осталось в Венеции и духу от австрийцев, которые кичливо показывали там свои редуты в лагуне – они им не пригодились.
Итальянцы в середине XIX века ощутили себя нацией, и Россия при Александре II поддержала её порыв к единству и независимости. Спустя четверть века после путешествия по италийским землям, начиненным иностранными легионами, Николай Николаевич отправился на соседний с Апеннинским полуостров, – Балканский, дабы там поддержать славянские народы.
…Петербургский памятник победе в Русско-турецкой войне и «весне» балканских народов ваял в начале прошлого века итальянец Пьетро Каноника. У подножья Николая Николаевича Старшего маэстро поставил четырех знаменосцев
(болгарин, серб, черногорец, румын) – олицетворение освобожденных Россией народов. Памятник просуществовал всего четыре года, в 1918 году его безжалостно переплавили. Однако сохранился неожиданный его фрагмент: черногорец, стоявший у коня полководца, возродился под бюстом короля Николы Черногорского, в городе Сан-Ремо. Дело в том, что король-изгнанник был погребен там, в русской церкви, а муниципалитет, дабы угодить его дочери, итальянской королеве Елене, решил почтить память Николы специальным монументом. Пьетро Каноника вспомнил, что он уже раз ваял черногорца и без помех его воссоздал.
Когда-то Николай Николаевич увез из Италии в Петербург много статуй, теперь же одна статуя «вернулась» от него в Италию…
