Русская Idea: В дискуссиях на нашем сайте о достижениях и неудачах дореволюционного и советского периодов во многом по умолчанию предполагалось, что из современной властной перспективы бóльший почет отдается всё же Советскому Союзу, а не Российской империи. Наш постоянный автор Александр Полунов, размышляя о причинах установки памятника Александру III в Крыму в конце 2017 года, исходит из обратного: власть пытается найти приемлемый для нее образ успешного периода из дореволюционной истории, не используя (за небольшими исключениями) для своей легитимации советские достижения, однако пока что эти попытки не выглядят убедительными.
***
Внезапно вспыхнувшая в конце 2017 года дискуссия об историческом значении царствования Александра III, вызванная столь же неожиданным открытием памятника императору в Крыму, едва начавшись, угасла и оставила без ответа многие важные вопросы, связанные с оценкой предпоследнего монарха. Осталось не вполне ясным, почему власть обратила внимание на Царя-Миротворца, который занимает важное, но отнюдь не первостепенное место в пантеоне почитаемых (в том числе официальной идеологией) фигур. Недоумение вызвала и смысловая нагрузка сооружения, в частности, набор рельефных изображений на стеле, служащей фоном для памятника. Энергия «обличителей», недовольных установкой монумента как такового, оказалась направлена в основном на доказательство «недостоверности» связанного с рельефами «послания», отсутствия связи изображенных на стеле достижений с царствованием именно Александра III. Эта претензия, как будет показано ниже, довольно легко снимается путем обращения к историческим фактам. Однако в изображения на памятнике, как представляется, был заложен и более глубокий смысл, оставшийся незамеченным большинством наблюдателей. К анализу этого смысла и хотелось бы обратиться, рассмотрев факт установки монумента в контексте официальной «политики памяти».
Последняя в своем развитии прошла ряд этапов, однако общей и устойчивой её чертой является стремление в максимальной степени изъять советский период из официального исторического нарратива. Стремление это проявилось и в замене праздника 7 ноября мало кому известной «монархической» датой – днем освобождения Москвы от польских интервентов в 1613 году, и в организованном при явной поддержке властей объединении Московской патриархии с Русской православной церковью заграницей, известной своей последовательно антисоветской позицией. Даже гимн А.В. Александрова был, как известно, в начале 2000-х годов восстановлен с текстом, подвергшимся радикальной переработке.
Те элементы советского прошлого, которые импонировали российскому руководству (военная мощь государства, его геополитическое влияние, победа в Великой Отечественной войне), – власти старались оторвать от советской идеологической основы, представив как плод некоего внеидеологического патриотизма, который был присущ всем эпохам в истории России[1]. Именно такой патриотизм, с точки зрения властей, был проявлен россиянами в годы Первой Мировой войны – события, своеобразный культ которого стал еще одной характерной чертой официальной политики в сфере истории[2]. Известно чрезвычайно почтительное отношение Президента России к государственным деятелям дореволюционной России, к людям, боровшимся против Советской власти в году Гражданской войны и в эмиграции – Петру Столыпину, Антону Деникину, Ивану Ильину и др. С другой стороны, советское прошлое не раз вызывало у Владимира Путина крайне критические, порой на грани гротеска оценки. Владимир Ленин, по его словам, «заложил атомную бомбу под здание, которое называется Россией», а единственным предметом экспорта СССР с его крайне неэффективной экономикой были галоши – их покупали африканцы, «которые по горячему песку должны были ходить»[3]. В целом не приходится сомневаться, что советский период, за некоторыми исключениями, оценивается властями преимущественно со знаком «минус», и его сколько-нибудь значительное присутствие в официальной исторической концепции не поощряется. Однако, избрав подобную позицию, руководство страны столкнулось с серьезными противоречиями, которые оно так и не смогло разрешить.
Прежде всего, попытавшись удалить из официального нарратива советский период, охватывавший большую часть ХХ века, власти при решении задачи своей исторической легитимации неизбежно «повисали в воздухе». Кого объявить своими предшественниками, на какие исторические прецеденты, какую традицию ориентироваться? В поисках всего этого теперь нужно было обращаться к чему-то за пределами советского периода – к эпохе либо до 1917, либо после 1991 года. Второй вариант при всей его внешней абсурдности, кажется, все же не был полностью отвергнут властями. Укажем здесь на возведение в Екатеринбурге помпезного «Ельцин-центра» с памятником правителю, возглавлявшему Россию в 1990-е годы, предоставление «центру» исторического особняка в качестве представительства в Москве, телевизионный культ вдовы Бориса Ельцина и др. «Центру» приданы научные и музейные функции, и он, судя по всему, должен решать особую идеологическую задачу – маркировать советский период с помощью издаваемой им литературы и проводимых мероприятий однозначно негативно, формируя таким образом по контрасту более или менее положительное восприятие «святых девяностых». Едва ли из этой затеи что-либо выйдет в ближайшем будущем. Пока живы люди, хорошо помнящие первое постсоветское десятилетие (а таких большинство), превратить этот период в источник легитимации действующей власти вряд ли удастся.
Другое дело – обращение за легитимацией к истории дореволюционной России и антисоветского движения в годы Гражданской войны. Деятели Белого движения, возглавлявшие антисоветское сопротивление, безусловно, вызывают у многих симпатии: они наделены в восприятии общества такими важными для создания исторического мифа качествами, как жертвенность и героизм (хотя и здесь могут возникнуть вопросы про «белый террор» и др.). Но главная проблема заключается в том, что с историей белого сопротивления в массовом сознании не связано представлений о какой-либо позитивной программе действий. Сами «белые», как известно, такой программы не имели, что и выразилось в лозунге «непредрешенчества». Государству же, призванному руководить обществом, безусловно, нужны внятные установки для деятельности «здесь и сейчас», опирающиеся на прецедент эффективного решения социальных, экономических и политических проблем.
В качестве примера более или менее успешного решения таких проблем в царской России могли бы расцениваться начинания знаменитых реформаторов предреволюционной эпохи – премьер-министров Сергея Витте и Петра Столыпина. Однако их персоны при выстраивании исторического мифа неизбежно будут заслонены фигурой главы государства, последнего царя, который – при всей неоднозначности его исторической роли – все же главным образом предстает как воплощение жертвенности и страданий. Эти качества едва ли могут быть положены в основу идеологии государства, стремящегося энергично и эффективно отвечать на вызовы времени. Ближайшей по времени фигурой, наделенной и саном монарха, и качествами реформатора (пусть и в ограниченном объеме), оказывается Александр II. Однако превращение персоны и этого монарха в элемент “usable past” также весьма проблематично. Эпоха Александра II – прошлое слишком давнее, связь преобразований 1860-1870-х годов с проблемами ХХ века не очевидна. Кроме того, правление Царя-Освободителя окончилось, как известно, его гибелью от руки террориста, – а значит, это царствование трудно рассматривать как историю успеха[4]. Следуя (скорее интуитивно, нежели осознанно) принципу исключения, власти после достаточно долгих блужданий и «вышли» на фигуру предпоследнего монарха, оказавшегося в 2017 году одним из самых заметных объектов мемориализации. Сама направленность этой мемориализации, как отмечалось выше, достаточно типична для современной «политики памяти» и многое объясняет в ее содержании.
Возвращаясь к вопросу о смысловой нагрузке воздвигнутого в Ливадии памятника, следует отметить, что, вопреки раздававшейся в его адрес критике, большинство рельефов на стеле монумента возражений не вызывает. Основная часть отмеченных здесь явлений в сфере культуры, духовной жизни России, действительно, так или иначе была связана с царствованием Александра III или с фигурой самодержца. Так, Александр Александрович в бытность наследником испытал значительное влияние идей Фёдора Достоевского. Он внимательно (с подачи своего наставника Константина Победоносцева) читал его романы и публицистику, получал от него длинные письма-наставления, встречался и беседовал с писателем[5]. В значительной степени правление Александра III – и в хорошем, и в неоднозначном смыслах – явилось воплощением тех принципов, которые автор «Бесов» и близкие ему по духу люди (тот же Победоносцев) внушали наследнику накануне его вступления на престол. Так что, присутствие Достоевского на стеле памятника Александру III, несмотря на то, что писатель умер за полтора месяца до воцарения предпоследнего монарха, вполне оправданно.
Достоевский, как и Петр Чайковский, получали от Александра Александровича материальную помощь, без которой их возможность творить была бы существенно ограничена, и в целом царь стремился оказывать всяческую поддержку деятельности Чайковского. Начинания Дмитрия Менделеева – еще одного «фигуранта» памятника – безусловно, охватывали все три последних царствования. Однако с правлением Александра III были связаны особо важные практические аспекты деятельности великого ученого, в частности руководство Главной палатой мер и весов. Сам Менделеев в своей книге «Заветные мысли» весьма одобрительно отзывался о деятельности Царя-Миротворца[6]. Создание Исторического музея, также запечатленное на стеле, самым непосредственным образом отражало увлечения и склонности Александра Александровича, с ранних лет проявлявшего первостепенный интерес к русской истории[7]. Именно он, в бытность наследником, подал отцу записку о создании музея, а открылся этот институт уже после его восшествия на престол (1883). Наконец, повлияли начинания предпоследнего монарха и на открытие Третьяковской галереи. Собирательская деятельность предпоследнего монарха стимулировала конкуренцию на художественном рынке России, способствовала усилению интереса общества к русскому изобразительному искусству. Это, в свою очередь, подтолкнуло Павла Третьякова к превращению своего художественного собрания в общедоступную городскую галерею в 1893 году[8].
Таким образом, большинство заявлений об отсутствии связи культурных достижений, запечатленных на стеле монумента, с правлением Александра III, оказывается на поверку мало обоснованным. Однако есть на памятнике и иные изображения, причины включения которых в число атрибутов сооружения остаются весьма загадочными и о которых хотелось бы сказать более подробно.
Главное, что вызывает удивление, – это изображение на стеле самолета Александра Можайского, который, как известно, не мог летать, и создание которого трудно назвать историей успеха. Видимо, появление на памятнике данного изображения связано со стремлением властей – осознанным или не вполне осознанным – придать предпоследнему монарху и его царствованию функции своеобразного «суррогата» советского периода, возложить на них ту роль, которую ранее в рамках большого исторического нарратива играла советская эпоха. Политику Александра III предлагается воспринимать как «правильный» вариант осуществления индустриальной и военно-технической модернизации, т.е. решения тех проблем, которые ставил перед Россией приближающийся ХХ век. Связать представление об успешном (в принципе) осуществлении этих задач именно в правление предпоследнего монарха тем проще, что царствование это, как известно, оборвалось внезапно, в результате безвременной смерти царя после скоротечной болезни. В связи с этим остается возможность сказать, что «при Александре III всё шло правильно, и если бы он прожил дольше, то тогда»… Именно эту мысль, как представляется, и призваны проиллюстрировать те рельефы, которые касаются военно-промышленных успехов периода правления Царя-Миротворца, но в этом отношении при анализе смыслового наполнения монумента всё же чувствуется натяжка.
Изображение на стеле броненосцев типа «Бородино» (как раз они с правлением Александра III и не были связаны, поскольку начали строиться после 1900 года) неизбежно заставляет вспомнить о поражении России в Русско-японской войне, в частности о гибели 2-й и 3-й Тихоокеанских эскадр в Цусимском сражении. Сама эта гибель была вызвана тем, что царская Россия, несмотря на все прилагавшиеся «верхами», порой весьма значительные усилия, не смогла провести отвечавшую потребностям времени модернизацию армии и флота[9]. Нельзя, к сожалению, рассматривать как безусловную историю успеха и эпопею с созданием Транссибирской магистрали, которая также нашла свое почетное место среди рельефов стелы. Чрезвычайно быстрый ввод магистрали в действие, как показывают новейшие исследования, был следствием не столько неких особых возможностей, которыми царский режим обладал в отличие от советского, сколько результатом применения так называемых «облегченных технических условий», т.е., по сути, низкого качества строительства[10]. Пропускная способность железной дороги в связи с этим оказалась весьма ограниченной, из-за чего она не оправдала тех надежд, которые возлагались на неё в годы той же Русско-японской войны.
Тем самым, попытка возложить на эпоху Александра III те историко-легитимизирующие функции, которые раньше связывались с советским периодом – в первую очередь, успешное проведение модернизации экономики – неизбежно приводит к появлению целого ряда вопросов. Если «царская» модернизация была успешной, то почему её плоды не проявились или проявились далеко не в должной степени в ходе тех испытаний (прежде всего – военных конфликтов) с которыми Россия столкнулась в начале ХХ века? Для ответа на этот вопрос придется подыскивать более или менее искусственные объяснения («победа была, но ее украли в последний момент»), однако построенный на таких допущениях сценарий вряд ли окажется прочным. Власть, а вместе с ней и общество, продолжат блуждание по бесконечным лабиринтам исторического поиска, неизменно упираясь в тупики. Очевидно, что положить конец этому блужданию можно, не противопоставляя друг другу различные эпохи российской истории, не пытаясь подменить одну эпоху другой. Необходимо интегрировать эти периоды в единый образ отечественного прошлого, делая акцент на то позитивное, созидательное, что было в каждом из них. Безусловно, задача эта является крайне трудной. Но лишь решив ее, мы достигнем той цели, о которой говорил глава государства при открытии памятника Александру III, – выразим «свое уважением к неразрывной истории нашей страны, к людям всех званий и сословий, которые честно служили Отечеству»[11].
[1] Визуальным выражением этой тенденции является драпировка Мавзолея фанерными щитами во время парадов на Красной площади.
[2] По словам В.В. Путина, Первая Мировая война в сознании общества подверглась незаслуженному забвению, и ныне задача властей – всеми силами «возродить историческую правду» об этом событии. С точки зрения главы государства, Россия добилась значительных успехов в войне, однако победа была у нее «украдена». См.: Открытие памятника героям Первой мировой войны. URL: http://kremlin.ru/events/president/news/46385 (дата обращения: 15.01.2018)
[3] Из выступлений В.В. Путина на заседании Совета по науке и образованию 21 января 2016 г. (URL: https://iz.ru/news/602230), на Пленарном заседании Государственной Думы 8 мая 2012 г. (URL: http://special.kremlin.ru/events/president/transcripts/15266) Дата обращения: 15.01.2018
[4] Характерно, что, несмотря на всё вышесказанное, попытки интегрировать фигуру Александра II в состав официальной идеологии всё же были сделаны. Поводом для этого послужило отмечавшееся в период президентства Д.А. Медведева 150-летие со дня крестьянской реформы (2011). Несмотря на запомнившиеся афоризмы Медведева, посвященные реформе («не надо откладывать свободу на потом», «не надо бояться свободного человека»), значительного следа в общественном сознании эти попытки не оставили.
[5] См.: Волгин И.Л. Колеблясь над бездной. Достоевский и русский императорский дом. М.: Центр гуманитарного образования, 1998; Гроссман Л. Достоевский и правительственные круги 1870-х гг. //Литературное наследство. М., 1934. Т. 15.
[6] См.: Кудрина Ю.В. Развитие научных знаний в России в период царствования императора Александра III // Вестник Академии права и управления. Вып. 26 (2012).
[7] В 1867 г. Александр Александрович возглавил Императорское Русское историческое общество, деятельность которого всемерно поддерживал. См.: Никитин С.А. Императорское Русское историческое общество // Вопросы истории. 2007. №3.
[8] Юденкова Т. Сближение эстетических запросов: Павел Третьяков и Александр III на художественном рынке России //Родина. 2015. №3.
[9] Айрапетов О.Р. На пути к краху: Русско-японская война 1904-1905 гг. Военно-политическая история. М.: Алгоритм, 2014. С. 279-284, 344-347.
[10] Лукоянов И.В. «Не отстать от держав…»: Россия на Дальнем Востоке в конце XIX – начале XX в. СПб.: Нестор-История, 2008. С. 74-82, 104-116.
[11] См.: Открытие памятника Александру III. URL: http://kremlin.ru/events/president/news/56125 (дата обращения: 15.01.2018)