РI: Мы продолжаем наше исследование философии Ивана Ильина развернутой интеллектуальной биографией выдающегося мыслителя, которую начинает публиковать на нашем сайте Константин Крылов. Крылов фактически возвращается к тому же жанру философского жизнеописания, в котором были написаны несколько лет тому назад его биографии Александра Зиновьева и Станислава Лема. Сочетание объективного анализа судьбы и произведений своего героя с очень субъективными, предельно личными оценками тех или иных идей и персонажей придает философской прозе Константина Крылова ее неповторимую стилистику. Трудно сомневаться, что если жанр интеллектуального жизнеописания найдет продолжателей в русской литературе non-fiction, мы будем гораздо лучше знать идеи наших властителей дум и понимать наши собственные думы, над которыми они имеют власть.
***
1
Не помню кто – но точно не Розанов – сказал, что истинно культурного человека отличает от просто образованного владение контекстом. Скажем, в голове образованца отложился афоризм «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Он может даже помнить, что это «из Грибоедова», благо у того одно сочинение, запомнить несложно. А вот человек культурный помнит, что это говорит горничная Лизанька, к которой барин регулярно «жмётся». Что, согласитесь, изрядно проясняет смысл афоризма.
Кстати об этом. Помимо барского гнева и барской любви есть ещё и третье, чего следует всеми силами избегать. А именно – оказаться тем, кого барин похваливает. Ну то есть регулярно ставит в пример другим. «Вы тут все бездельники и пьяницы, хамите непочтительно, да ещё денег на пропой требуете. А вот Антошка за два гроша работает, проклятую в рот не берёт, на меня молится и считает благодетелем. Да я всех вас за Антошку отдам».
Почему от такого надо бежать не глядя? Потому что это тот самый случай, когда человеку не достаётся ну совсем уж никакого прибытка, а вот горестей и бед он огребает по полной. Смотрите сами. Барский гнев тяжёл, но хоть от «опчества» может выйти уважение: ежели барин на кого гневается, то, знать, человек смелый, против барского ндраву пошёл. Барская любовь стыдна и малоприятна, но полушалок или колечко с барина стрясти можно. А вот если барин начал кого-то похваливать – тут чистая беда безо всякой компенсации. «Опчество» этого Антошку начинает дружно ненавидеть, потому что этим Антошкой им в лицо тычут. Но ведь Антошка-то от барина ни выгоды, ни ласки не видит. Барин его ведь за то и похваливает, что Антошка ему дёшево обходится и даже самого малого уважения не ждёт.
Сейчас в роли такого Антошки оказался русский философ Ильин. Случилось так, что он смог понравиться то ли президенту Путину, то ли какому-то его референту, подбирающему цитаты для президентских речей. Многочисленнейшие лизоблюды и холуи, в земле российской просиявшие, это заметили – и тут же начали лепить Ильина чуть ли не на иконы, а его сочинения – демонстративно держать на столах. Этого оказалось достаточно, чтобы все «приличные люди» этого самого Ильина немедленно невзлюбили.
Чтобы не ходить далеко за примерами. «Новая Газета» опубликовала статью об Ильине – с узнаваемо советским заголовком «Философ кадила и нагайки» и обвинениями Ильина в недостаточном уважении к Ленину и большевикам, в белогвардейщине, поповстве и мракобесии, ну и в «пособничестве фашистам» в качестве последнего аргумента. А вот на интернет-страничке «Новый смысл» (где восхваляются одновременно Сталин, американские «Чёрные пантеры» и даже опубликована сочувственная статья про греческих ультраправых радикалов из «Золотой Зари»), про Ильина тоже есть статья. Со столь же смачным названием «Путина и Полтавченко вдохновляет нацист» и такой же истерикой внутри. Однако же и знаменитый «Спутник и Погром», редакцию которого ни фашизмом, ни мракобесием, ни уж тем более белогвардейщиной напугать невозможно, недавно опубликовал текст об Ильине. Не истеричный, но весьма недоброжелательный. Причины недоброжелательности самым простодушным образом заявлены в названии текста – «Любимый философ Путина».
При этом самому Ильину и его наследию от барской любви никакой прибыли не вышло. Да, Путин его цитирует. Да, возложил цветы к памятнику – и даже, говорят, из своих средств оплатил новое надгробие (что, конечно, хорошо). Однако отношение к мыслителю обычно оценивается по отношению к его трудам. Так вот: сколько денег от государства получил Центр изучения наследия Ивана Ильина? Кстати, а где сам центр? Кто возглавляет комиссию по изданию полного собрания сочинений и писем? Как пройти в Ильинку – в смысле, Ильинскую библиотеку? А архив, переданный в Отдел редких книг и рукописей МГУ, так и лежит мёртвым грузом или наметилось какое-то движение? Короче, где всё то, что, по идее, полагается чтимому национальному мыслителю, чьими идеми вдохновляется верховная власть? А ведь сказано было в одном авторитетном источнике – «по делам их познаете их». Ну так вот о делах: покамест ничего в волнах не видно.
Впрочем, будем справедливы. За «Антошку» – который хорош именно тем, что кушать не просит – Ильин идёт не только у казённых людей. Они, скорее, восприняли уже сложившуюся традицию понимания Ильина. Увы, довольно кривую. Состоящую в том, что Ильин – это консервативный мыслитель в самом что ни на есть плохом смысле этого слова. Комический «реакционер» и «монархист» с жабьим ртом, сведённым от ненависти ко всему современному и прогрессивному, антиевропеец, занятый непрерывным обличением богомерзкого загнивающего Запада, а также проповедью «русской идеи», состоящей в том, чтобы народ не смел бунтовать против богоданнго начальства и гнул спину перед «попами». Естественно, те, кто всего этого не любит и боится, Ильиным брезгуют.
Правда, для того, чтобы так смотреть на Ильина, надо его не читать совсем – или прочитать две-три не самые лучшие заметки из белоэмигрантских газет. Но лучше ограничиться хорошо нашинкованными цитатами, благо владения контекстом от читателя тут не требуется, он даже противопоказан.
У тех же, кто Ильина всё-таки читал, есть своя претензия к Ивану Александровичу, на первый взгляд более основательная. Звучит она обычно так: ну, читал я этого Ильина. Не то чтобы ужас-ужас, есть и здравые мысли. Но и не орёл. «Нормальный философ второго ряда». Которым можно и нужно пренебречь ради штудирования настоящих, глубоких мыслителей. Зачем читать Ильина, читайте Гегеля. Или сразу Хайдеггера. Или Карла Раймунда Поппера. Или Латынину, Жванецкого и братьев Стругацких, которые – уж точно настоящие мыслители, ставящие Настоящие Глубокие Проблемы.
Что же представляет собой Ильин со своей философией на самом деле? И – не откладывая на потом – а чем он интересен сейчас? Грубо говоря: можем ли мы, снимая с полки увесистый том его сочинений, рассчитывать хоть на какую-нибудь пользу в обмен на потраченное время?
Для корректного ответа на этот вопрос стоило бы сесть и написать монографию страниц хотя бы на сто. Ильин был автором не только плодовитым (40 книг и 300 статей на русском и немецком), но и разноплановым – в его творчестве есть фундаментальные философские труды, есть политические агитки, а есть религиозные трактаты. Но вообще он имел что сказать практически по любому поводу по поводу.
Однако у меня нет ни времени, ни желания писать монографию по Ильину, а у вас, дорогие читатели – её читать. Поэтому поступим иначе. Я попытаюсь показать, как Ильин стал тем, кем он стал. То есть обращусь ко времени его становления как философа, и попытаюсь хоть что-то показать.
2
Начнём, пожалуй, с темы «нормального философа». Нет, не так: начнём с философии норм.
Что мы имеем в виду, когда говорим слово «норма»? В общем случае можно различить норму как синоним «естественной ситуации», норму как определение ситуации «наиболее вероятной» (статистически определяемой), и, наконец, норму «нормативную», навязанную извне. В первом значении нормальное – это когда всё идёт как надо. Или, говоря выспреннее, реальность совпадает с должным. Например: человек говорит, что он «нормально поел», если он сыт и доволен. Во втором – речь идёт о том, что случается наиболее часто и является привычным положением дел. «Недоедание – нормальная ситуация в русской крестьянской семье начала XIX века в конце зимы». Наконец, норма может быть навязана извне. Например, властью. Или обстоятельствами. «С 20 ноября 1942 года ежедневная норма хлеба для рабочих в блокадном Ленинграде составляла 250 граммов». В самом крайнем случае норма может быть не просто неестественной, а противоестественной – как в известном сочинении Владимира Сорокина.
Все три типа норм сложно переплетены между собой. Например, закон – это норма третьего типа, призванная охранять нормы первого типа. Закон есть искусственное правило, оберегающее естественные отношения между людьми – то есть отношения удобные и справедливые. При этом, скажем, изменения в законе могут быть мотивированы путём обращения к норме во втором смысле. «Закон плох, потому что, по данным опроса, восемьдесят процентов опрошенных уклоняется от его исполнения, несмотря на грозящие санкции» – вполне себе аргумент.
Однако существует и иерархия этих трёх смыслов. На её вершине стоит норма естественная. Производной от неё является норма статистическая. И только после неё идёт норма навязанная.
Теперь вопрос: что такое «нормальный философ»? И шире – «нормальный интеллектуал»?
Сейчас об этом судить труднее, чем век или два века назад. Потому что тогда это было ясно. Включая то, как он должен жить, чем заниматься, какие ему пристали вкусы и убеждения, и так далее. Были яркие – иногда очень яркие – отклонения, но норма была известна и не обсуждалась. Сейчас не то, а в России – в сто раз более не то, чем в любом другом месте. Почему именно, мы сейчас обсуждать не будем. Обратимся к тому, что нормально.
Начнём с самой что ни на есть банальщины: интеллектуал – человек образованный и культурный. Очень желательно ещё и вырасти в среде образованных и культурных людей, и это касается не только семьи, но и семейного окружения. Известна «английская» шуточка-поговорочка про три образования, которые должен получить по-настоящему культурный человек: высшее у дедушки, у папы и у него самого. Разумеется, этой поговорочкой сознательно подтравливали советскую образованщину, чтоб не мнила о себе много. Но определённый смысл в ней всё-таки есть – и он тот же самый, про владение контекстом. Самородок из деревни может стать великим человеком, как Ломоносов – но определённые проблемы («ломоносовские», скажем так) у него, скорее всего, будут. То же самое можно сказать и о недоучившемся студенте – хотя проблемы у него будут другие. В первом случае мы часто сталкиваемся с какой-нибудь «чудинкой» и «недоотёсанностью», во втором – с легкомыслием, легко переходящим в интеллектуальную недобросовестность и даже нечистоплотность. Я уделяю столько внимания таким моментам потому, что речь идёт о периоде формирования, а он критически важен.
Далее, крайне желательно иметь учителя. Не обязательно романтического наставника-поводыря или там жреца-посвятителя. Просто – человека, который возьмёт на себя ответственность за интеллектуальное развитие молодого дарования. Даст нужную книжку, ответит на мучающий вопрос, введёт в курс дела и убережёт от типичных ошибок. Работа тяжёлая и неблагодарная, но очень нужная. И тем более нужная, чем больше потенциал ученика.
Что касается интеллектуала сформировавшегося, то здесь возникает проблема окружения, среды. По идее, интеллектуал должен интенсивно общаться с двумя категориями людей – во-первых, с равными себе по уровню, и, в-вторых, с теми, кто искренне стремится стать таковыми. Поэтому идеальное место работы для него –кафедра, желательно университетская. Идеальный круг общения – коллеги (в том числе оппоненты) и ученики. Желательно общество братьев-гуманитариев – философов, филологов, психологов. Дальше – естественники, физики-математики. Заманчиво и многобонусно, но небезопасно общение с политиками и чиновниками. Хотя, разумеется, участие в политической жизни в свободной (или относительно свободной) стране – прямое или косвенное – в высшей степени уместно. Востребованный интеллектуал не только может, но и должен участвовать в политике. Формы могут быть разными: от критических статей до участия в написании партийных документов. Например, программы немецкой СДПГ в разное время писали несколько выдающихся немецких умов, начиная с классиков марксизма. Однако превращаться в гешефтмахера, в том числе по политической линии, интеллектуал ни в коем случае не должен.
Интеллектуал не всегда благополучен, но некоторые виды неблагополучия ему категорически противопоказаны. Он может жить скромно, но не в тяжёлой нищете. У него должен быть доступ к книгам и общению с коллегами. Он может жить и даже работать в стране с авторитарным режимом, где есть проблемы со свободой слова – но не в ситуации полного запрета на профессию, например. Он может очень сильно ошибаться в политическом выборе – например, сотрудничать с той стороной, которая окажется проигравшей, обвинённой в жутких грехах, и даже действительно в них виновной. Но вот сознательное и добровольное сотрудничество с очевидным злом для него, как правило, губительно.
Чтобы составить более предметное представление о подобном образе жизни – почитайте, скажем, биографию уже упомянутого Поппера. Несмотря на всякие неприятные жизненные перипетии, он прожил жизнь образцового интеллектуала.
Я не буду поминать, какова жизнь советского и постсоветского человека, на свою беду пытающегося мыслить. Нормальная – во втором и третьем смысле, то есть «типичная» и «навязанная советской властью» – биография человека, которого чёрт догадал родиться в предреволюционной России или в СССР с умом и талантом – безрадостна, а то и страшна. Нормой была нищета, неприкаянность, вечный поиск хлеба и угла, в самом лучшем случае – «работа по специальности» в каком-нибудь малоприятном месте. При малейших признаках нелояльности – «сами знаете чего». Что касается нынешних времён, кажущихся более свободными, то не стоит обольщаться. Один из самых интересных мыслителей нашего времени сейчас работает курьером. Другой, обещавший когда-то многое, пошёл в «пиарщики» и быстро превратился в циника и мерзавца. О прочих примерах умолчу – но сколько-нибудь удачных судеб мало, очень мало.
Так вот. Ильин интересен и дорог хотя бы тем, что является образчиком нормы. Как сказали бы в ту эпоху – достохвальным примером умственного и нравственного здоровья.
3
Начнем с происхождения. Дед философа, Иван Иванович Ильин, был военным – то есть военным интеллигентом. В отставке – перебрался в Москву, где стал известен как инженер-строитель. Последнее место его службы – комендант Большого Кремлёвского Дворца.
Отец Ильина родился в Кремле. Был он присяжным поверенным Округа Московской судебной палаты, потом стал землевладельцем. Человеком он был добрым и славным. Всё, что можно было сказать о нём дурного – что он был подвержен учениям графа Толстого. Впоследствии его сын сквитался с Львом Николаевичем по-своему, написал антитолстовское сочинение, ставшее знаменитым – «О сопротивлении злу силой»…
Также был он гласным (то есть депутатом) Пронского уездного земского собрания. Земства, если кто не знает – выборные органы местного самоуправления. В России самоуправление было развито и обладало большими правами, в том числе по административно-хозяйственной части и даже финансовой. Земцы делали много хорошего – хотя воры и изменники из Земгора испортили их историческую репутацию. Однако Иван Александрович, выросший в семье гласного, знал обыденную сторону самоуправления. В дальнейшем он с горечью писал о том, насколько быстрым и успешным было развитие представительных учреждений, и как бы свободно и счастливо жил русский народ, если бы не катастрофа семнадцатого года.
Что касается матери, то Каролина Луиза Швейкер (в православном крещении – Екатерина Юльевна) была из старого немецкого рода: её отец переехал в Россию из Лейпцига, был дипломированным врачом в чине надворного советника – гражданский чин VII класса в Табеле о рангах, который давали людям с учёными степенями и званиями (докторам и профессорам). Завершил он карьеру врачом Императорского Вдовьего Дома Московского Опекунского Совета. Видимо, лечил он хорошо, несмотря на приверженность гомеопатической ереси. Дочь его, видимо, получала образование домашнее, но по тем временам более чем достаточное.
Такова была семья, в которой – 28 марта 1883 года, в Москве, на Плющихе – родился Иван Александрович Ильин.
Тут стоит ненадолго притормозить. Ильину довольно часто поминают немецкое происхождение. Сейчас у нас к таким вопросам относятся истерически, а «полукровческий вопрос» не просто раздут, а доходит до чудовищных расистских вывертов. Например, наши так называемые либералы позволяют себе публично рассуждать про «Пушкина – негра», тем самым фактически солидаризуясь даже не с нацистами (которые всё ж таки считали восьмую долю неарийской крови обстоятельством малосущественным), а с американскими расистами, помешанными на расовой чистоте и считающими любую каплю небелой крови выводящей человека из числа белых людей…
Разумеется, до такого во времена дореволюционные не доходили – это было просто немыслимым. Однако для интеллектуалов «из нерусских» сложности происхождения были всё-таки значимы – хотя бы из привычки проблематизировать любые обстоятельства, в том числе и личные. Некоторых «западное» происхождение подстрекало на довольно-таки презрительное отношение к русским – как, например, блестящего Густава Шпета. Некоторых, напротив, то же самое толкало к излишне бурному отрицанию «европейских начал». Столь же блестящий Владимир Эрн был одним из самых ярких «антизападников» своего времени, доходивший в своих построениях до изощрённой интеллектуальной германофобии. У Ильина ни того, ни другого не было. Он использовал все преимущества родства с немецким народом, начиная с «родного» для него немецкого языка и кончая внутренним пониманием немецкой психологии. Он прожил немалую (и не худшую )часть жизни в Германии – и до революции, и после. Имея все основания быть разочарованным и обиженным на эту страну, он никогда не позволял себе судить её строже, чем должно.
В отличие от того же Бердяева, автора лживого и гнусного, но востребованного на Западе опуса о «русских корнях коммунизма», Ильин не стал выкупать себе место под интеллектуальным солнцем каким-нибудь опусом о «германском духе фашизма» – хотя за это ему простили бы многое, в том числе былые симпатии к этому самому фашизму. Хотя такое благородство окончательно закрыло ему путь к западной академической карьере. Однако, при всём при том, он и в коей мере не считал себя немцем. Он был русским. И более того, убеждённым русским националистом. Русское и Россия для него были – «я», а немецкое и Германия – «моё».
Но это было потом. Сначала же юный Ильин закончил знаменитую Первую классическую гимназию – с золотой медалью. И поступил на юрфак Московского Университета.
4
Учителем Ильина был профессор Новгородцев, юрист-правовед и философ, сторонник естественно-правовых воззрений. Его сочинение (к сожалению, неоконченное) «Об общественном идеале» интересно и сейчас. При всём том он был либералом и кадетом. Так что если Ильину во время учёбы и внушали какие-то идеи, то образцово-прогрессивные.
Отношения были полуформальные. Учитель, безусловно, симпатизировал ученику и руководил его развитием, но без лишней intimit?. Впрочем, Ильин ходил на огранизованные Новгородцевым неформальные воскресные встречи, где разговаривали о философии, политике и «вообще». Тогда он вообще был увлечён – прежде всего, конечно, учёбой.
То, что учился Ильин блестяще, ясно само собой. Из забавного: заболев на втором курсе бронхитом, он поехал лечиться в родительское имение, прихватив с собой, в числе прочих книг, Платона в переводе профессора Василия Николаевича Карпова в знаменитом издании 1863-79 годов. Они произвели на него неизгладимое впечатление – следы карповского стиля можно заметить в его собственном философском творчестве. И на экзамене ему достался билет по Платону! Его ответ произвёл сильнейшее впечатление на экзаменаторов. (Интересно, дослушали его до конца или не смогли.)
Брал он, правда, в основном трудом. «Дуновение вдохновения» его если и посещало, то редко, он был, скорее, «в поте пишущим». В 1908 году Новгородцев с некоторым беспокойством написал такой отзыв о своём ученике:
«В качестве руководителя г. Ильина я могу утверждать, что работы, представленные им в подтверждение успешности его занятий, свидетельствовали о крайне тщательном и серьезном отношении его к своим задачам. Г. Ильин действительно входит в существо изучаемого предмета и подолгу останавливается на каждой теме. В этом отношении он проявляет совершенно выходящую из ряда трудоспособность, соединенную с величайшей преданностью избранной им специальности. Его приходилось не побуждать, а останавливать в занятиях, опасаясь для него переутомления от чрезмерной работы.»
Учитывая продуктивность самого Новгородцева и его высокие требования, такое признание дорогого стоит. Ильин, похоже, рыл как трактор.
Во время революции пятого-шестого годов молодой студент был, безусловно, на стороне революции. Как все тогдашние приличные люди, он сочувствовал новому и прогрессивному. В 1904 году он принял участие в студенческом шествии под красным флагом, был арестован, месяц провёл в тюрьме. В пятом году он тоже засветился на эсеровском съезде в Финляндии. Ходит легенда, что он хранил у себя дома то ли эсеровские, то ли эсдековские бомбы. Однако революция оказалась делом не только хулиганским, но и чрезвычайно скучным. Ильин был хорошим студентом, ему хотелось образовываться, а не бузить. Своих дружков-революционщиков, если они у него и были, он потерял где-то по дороге.
В 1906 году Ильин, получив диплом первой степени, остаётся при университете и начинает преподавать. При этом он успевает жениться на выпускнице Высших Женских курсов Наталии Николаевне Вокач, племяннице кадета Муромцева, председателя 1-й Думы (и вообще интересного человека), а также родственнице известной Евгении Герцык. Предупреждая дальнейшее: это был первый и единственный брак философа, продлившийся всю жизнь. К сожалению, бездетный. Супруга его пережила – и приложила все возможные усилия, чтобы сохранить архив мужа. Кроме того, она была автором нескольких собственных сочинений, самым известным из которых является «Изгнание норманнов» – что-то вроде краткого катехизиса антинорманнизма.
Вернёмся, однако, к философии. Первая же его самостоятельная работа (октябрь 1903 года, об идеальном государстве Платона) показала всем, что это за человек. Рукопись занимала почти девяносто страниц мелким почерком. Дальше фонтан забил со страшной силой. «Учение Канта о “вещи в себе” в теории познания» содержало 307 страниц, «Учение Фихте Старшего о самосознании. Предпосылки и аспекты гносеологии первого периода. Опыт дифференциации» – 324. При этом Ильин проштудировал (на немецком, разумеется) все основные сочинения Фихте. По ходу дела представив ещё несколько сочинений – среди которых стоит отметить «Идею общей воли у Жан-Жака Руссо» и «Метафизические основы учения Аристотеля о doulos fysei [рабе по природе]» – он приступает к объёмистому «Учению Шеллинга об Абсолютном» (магистерская, июль 1907 – март 1908). Потому была «Идея абстрактного в теории познания Гегеля» (1909). Всё это, кажется, до сих пор не опубликовано – впрочем, не уверен.
В 1909 году Ильин сдаёт магистерский экзамен, получает приват-доцента и отправляется – вместе с супругой – в Европу на стажировку (с января 1911 по май 1912). В Германии он побывал в Гейдельберге и Фрайбурге. В Гёттингене он слушает Гуссерля вместе со своим новым знакомцем – Александром Койре, будущим знаменитым историком науки (ещё одним русским гением, помимо Кожева, который при других обстоятельствах мог бы составить славу русской философии, а составил славу французской). Он посещает семинары Зиммеля. По некоторым свидетельствам, тогда же он знакомится с Зигмундом Фрёйдом и его учением. Не думаю, что оно ему понравилось.
В 1911 году выходит его труд «Идея личности в учении Штирнера. Опыт поистории индивидуализма», а на немецком готовятся к печати «Понятия права и силы». Тогда же он пишет свой первый более-менее самостоятельный труд – большую статью «О любезности». Над ней он работает долго, пытаясь если не прыгнуть выше головы (прыгать он не умел), то подняться на новый уровень. Статью он пересылает в «Русскую мысль» Петру Бернгардовичу Струве, марксисту, автору «Открытого письма Николаю II» и первого «Манифеста Российской социал-демократической рабочей партии», в дальнейшем члену ЦК кадетской партии, ну и вообще интересному человеку.
Стоит, пожалуй, упомянуть историю, случившуюся в 1911 году – как раз когда Ильин набирался немецкой премудрости. В конце года по университетам прошла очередная волна так называемых студенческих забастовок, подстрекаемых левыми партиями. Революционный террор тогда бушевал вовсю, революционеров боялись. Вузы и университеты на глазах у растерянного начальства превращались в политические клубы – читай: бунтовские гнездилища. Студенты, впрочем, тоже были скорее жертвами бунтовщиков. Те, опираясь на дураков и подонков из студенческой же среды, терроризировали тех, кто не хотел бороться с самодержавием, а хотел учиться. Таких унижали, били, выкидывали из аудиторий, срывали занятия. В конце концов министр народного просвещения пошёл на крайнюю меру: послал в Московский университет полицейский наряд. Что вызвало скандал.
Современному россиянину этот момент, наверное, непонятен – у нас-то полиция всесильна и всевластна, как и милиция при советском режиме. Но в России университеты пользовались автономией, дарованной (точнее, восстановленной) в 1905 году. В отличие от современного российских реалий, в рамках которых автономия вузов хоть и признаётся, но достаточно условно (если кому интересно – см. закон «О высшем и послевузовском профессиональном образовании», комментарии к ст. 3), в России к таким вещам относились серьёзно. Появление полиции в стенах Университета было расценено профессорами – страдавшими, повторяю, от революционного террора – как личное оскорбление. Ректор, помощник ректора и проректор Университета хлопнули дверью и подали прошения об отставке. 1 февраля 1911 года министр народного просвещения отставку принял. Раздражённые и обиженные власти – которые считали, что они защищают Университет от хулиганов – запретили уволенным заниматься преподавательской и иной деятельностью в Университете. В знак солидарности с уволенными из Университета ушла целая толпа преподавателей, в том числе и Новгородцев.
Трудно сказать, повлияла ли эта история – случившаяся без его участия – на восприятие Ильиным демократических идей. Но он, разумеется, сочувствовал профессорам, И случись это при нём – он тоже хлопнул бы дверью, движимый кодексом корпоративной чести.
Аналогичным кодексом он руководствовался, когда в 1913 году, сняв вместе с молодой женой двухкомнатную квартирку в доходном доме на Крестовоздвиженском переулке (д. 2 кв. 36 – сейчас там Министерство обороны). Молодые отказались от родительской помощи. Герцык утверждает, что Ильин «сразу порвал с роднёй жены, как и со своей, насквозь буржуазной». Звучит сомнительно, но какой-то конфликт, видимо, был. Жили крайне скромно, своими трудами – в основном переводами и издательской деятельностью. По поводу одного издательского проекта Ильин встречался – единственный раз в жизни – со Львом Толстым, к которому ездил в Ясную Поляну. 78-летнему старцу, видимо, понравился молодой человек – который, разумеется, не преминул – наверняка в подробностях и с жаром – изложить Льву Николаевичу свои возражения против теории непротивления злу насилием. Тот кротко выслушал и сказал: «Какой вы ещё молодой»… Кроме того, Иван Александрович преподаёт – где только может устроиться. Особо популярен он на Высших Женских Курсах. Девушки не могут оторвать глаз от высокого худого блондина с твёрдым взглядом, читающего с маленького пюпитра по бумажке, но вдохновенно.
В Университете он ведёт курс «Введение в философию права». И – как он сообщал Георгию Адольфовичу Леману-Абрикосову – держит в рукаве козырной туз: рукопись книги о Гегеле в венском сейфе. Этот «венский сейф», конечно, сомнителен. Более вероятно, что книга выросла из серии докладов о Гегеле, прочитанных в 1914 году, но подготовленных раньше.
Скажем сразу: книга в конце концов его прославила. Правда, в обстоятельствах, изрядно обесценивающих любую славу.
5
Теперь пора бы, наконец, хоть что-то сказать о философских и политических воззрениях Ильина той поры.
Надеюсь, читатели уже поняли, что Ильин прекрасно ориентировался не только в классической, но и самой что ни на есть современной для того времени философской мысли. Но ориентироваться не значит понимать или чувствовать перспективу. Например: послушав Гуссерля, Ильин усмотрел сходство между гуссерлианским методом и системой Станиславского. Он даже подумывал взять театр Станиславского на своего рода философское окормление, но не сложилось. ? propos – впоследствии нечто подобное удалось другому философу-гуссерлианцу, Густаву Шпету, ненадолго – до расстрела в тридцать седьмом – ставшего проректором Высшей школы актёрского мастерства.
Впрочем, это в сторону. Как и его знакомство с Карлом Густавом Юнгом, которое оставило удивительно мало следов в творчестве Ильина. Он вообще не очень любил новое и неапробированное. Его развитие остановилось на Гегеле, в тщательный разбор воззрений которого он, как сейчас сказали бы, инвестировал весь свой символический капитал. Как он понял Гегеля – отдельная тема, которой мы коснёмся ниже. В дальнейшем Ильин от Гегеля пытался отойти, но «думать иначе» так и не научился – хотя научился думать проще и вульгарнее.
Никакого консерватизма и уж тем более реакционности в тот период за ним не замечалось. По сути, Ильин был кадетом, и даже не особенно правым. Впрочем, учитывая его окружение, странно было бы ожидать чего-то иного. И, конечно, никакого «монархизма» и прочих не принятых в его окружении воззрений он не разделял. Впрочем, и к лучшему – учитывая, кто тогда именовал себя «монархистами», и как многие из этих прекрасных людей себя проявили по отношению к монарху.
Пожалуй, некий консерватизм у него можно было заметить в двух сферах. Во-первых, Ильин был православным и богоискательством-богостроительством, равно как и прочими такими вещами, не занимался. И во-вторых (хотя на самом деле именно во-первых), он был консерватором эстетическим. Ильин на дух не переносил «декаданса», причём ни в какой форме и не под каким видом. Исключения он делал только для личных друзей (например, для братьев Метнеров), многословно и неубедительно оправдывая их «искания». Но всё то, что сейчас считается визитной карточкой Серебряного Века, он просто не переваривал.
Главным достоинством его трудов была убеждающая сила. При этом литературные достоинства его текстов, откровенно говоря, очень скромны. Чаровать и завораживать читателя он не умел – а может, и не хотел. Зато каждый тезис забивался в грунт как свая. В дальнейшем, когда Ильин освоил политическую риторику и публицистику, он этой манеры не оставил, просто перешёл со свай на гвозди. С другой стороны, там, где квадратно-гвоздевой метод не работал, Иван Александрович оказывался беспомощен. Так, его религиозный или общественный пафос обычно оказывался, как бы это сказать, морально устаревшим по форме.
При этом его полемический темперамент зашкаливал за всё мыслимое. Ильин впадал в настоящий раж, сталкиваясь с возражениями, и готов был прибить оппонента.
(окончание следует)