Рубрики
Прогнозы Статьи

Россия и постсоветское пространство: в точке бифуркации

Все поражения России на постсоветском пространстве были нередко связаны вовсе не с нашей резкой реакцией или тем более с продуманной жесткой линией, а, напротив, – с попытками договориться любой ценой и надеждами на то, что наши интересы учтут. Всё это шло рука об руку с отсутствием знаний, нежеланием развивать те преимущества, которые имелись в области «мягкой силы». Именно так произошло на Украине, где ставка на партнерство с олигархами в ущерб горизонтальным связям с обществом и регионами привела в итоге к тому, что пророссийские силы в реальности оказались недостаточно сильны для предотвращения страшных последствий переворота 2014 года.

Русская Idea: 1 марта 2018 года президент России Владимир Путин выступил с Посланием Федеральному собранию, в котором значительное внимание уделил новым составляющим в “жесткой силе” России – новым видам стратегически важного вооружения нашей страны. Наш сайт же продолжает размышлять о силе “мягкой”.

В последнее время у нас появилось довольно много публикаций о «русском мире» – причем людей, живущих в постсоветских государствах и очевидным образом входящих в «гравитационное поле» притяжения нашей страны. Одна из болевых точек в подобном разговоре (наряду с многими другими) – роль событий 2014 года в сохранении единства так называемого «постсоветского пространства». В интервью нашему проекту юрист-правовед из Латвии Зигмунд Станкевич высказал точку зрения, что Россия уже не сможет играть роль интегрирующего центра для постсоветского пространства – сколь иллюзорной не была бы эта роль и до 2014 года. В публикуемой ниже статье наших новых авторов и постоянных читателей сайта – доцентов РГГУ Александра Гущина и Александра Левченкова – высказывается иная точка зрения.

 

***

В одной статье сложно описать все трансформации и результаты политики России на постсоветском пространстве, однако можно наметить несколько основополагающих тезисов.

Прежде всего, приходится констатировать, что  пространство, которое мы сегодня условно называем «постсоветским», несмотря на все еще сохраняющуюся роль русского языка, наличие находящегося в стадии клинической смерти СНГ (даже при учете Зоны свободной торговли), более или менее эффективного развития интеграционных объединений, не охватывающих все бывшие республики СССР (Евразийский экономический союз), невозможно воспринимать как единое целое. Существование общей повестки вокруг неурегулированных конфликтов, специфика экономического взаимодействия, схожесть в некоторых случаях политических режимов и фрагментарное наличие общей памяти (память может разъединять, но разъединяя объединяет самим фактом существования) – эти факторы при всей их важности не могут изменить общего положения. Напротив, приоритетность для стран внешних игроков, находящихся за пределами этого пространства, ориентация элит на укрепление собственной национальной идентичности и стремление стать частью общемировой экономической системы без ограничений слишком важны, поэтому центробежные факторы чаще перевешивают в споре с центростремительными.

Следует принимать во внимание и географический фактор Евразии, о котором Ярослав Лисоволик справедливо писал как о факторе, блокирующем или, по крайней мере, не способствующим интеграции в условиях распада единого государства. А в условиях распада единой образовательной и социогуманитарной системы, несмотря на наши отдельные успехи в области привлечения иностранных студентов, значительная часть молодежи перестала видеть в России страну, где бы молодые люди хотели либо могли в силу материальных и иных причин получить достойное образование. Тем более уже сегодня к власти и управлению, к активной деятельности приходит поколение, не родившееся в СССР.

Впрочем, какое значение имеет ответ на вопрос о наличии или отсутствии элементов общности постсоветского пространства для реальной политики? На самом деле – прямое, ибо распад пространства, по крайней мере, на три региона (западный, южно-кавказский и центральноазиатский) диктует необходимость не только отдельного и порой точечного подхода в практической политике, но и подготовки специалистов – страноведов и регионоведов, – нового назначения и уровня, в то время как исследователи – постсоветчики в широком смысле слова уже не соответствуют современным вызовам.

О внешней политике России последних 18 лет часто можно услышать, что в 2000-е годы она наполнилась каким-то новым содержанием. По крайней мере, такое часто говорят с экранов телевизоров для обснования тезиса, что политика последних двух десятилетий коренным образом и в лучшую сторону отличается от политики 1990-х. Во многом это, безусловно, так. Мюнхенская речь, шестидневная война и, наконец, украинский кризис с российским ответом на него действительно сконструировали новую реальность, но реальность эта не родилась сама собой. Эти события стали логическим продолжением именно того, что происходило в 1990- годы.

Практически все конфликты, связанные с возникновением де-факто государств и процессами их урегулирования, включая украинский кризис, уходят корнями в советское прошлое. Сегодня нередко можно услышать, прежде всего, от зарубежных политиков и экспертов, что Россия якобы играет дестабилизирующую роль в развитии всех этих конфликтов. Однако что такое разрешение конфликта? Силовое решение в духе Сербской Краины, попытки вытеснения миротворцев и создание альтернативных правительств без представителей ключевых народностей (как грузинское правительство Абхазии в изгнании) или поиск реального диалога?

Не поддержи Россия те движения, которые возникали в целом ряде стран после распада СССР (при том, что поддержка эта вовсе не всегда была линейной, достаточно вспомнить далеко неоднозначные отношения с Абхазией), – и, во-первых, скорее всего, в ходе конфликтов уже тогда пролилось бы больше крови, во-вторых, Москва бы быстро потеряла остатки влияния в целом ряде регионов. Самоустранение же Кремля вовсе не гарантировало бы отказа стран-соседей от дальнейшей интеграции в военно-политические структуры под эгидой Запада. А это, в свою очередь, вело бы к еще большей дестабилизации в международной жизни в целом.

Конечно, отчасти критика ставки на де-факто государства справедлива, поскольку работа с пророссийским истеблишментом, а главное с гражданским обществом и населением в целом в таких странах, как Молдова и Грузия, была провалена. Однако не факт, что она не была бы провалена и без этого. Ведь именно так произошло на Украине, где ставка на партнерство с олигархами в ущерб горизонтальным связям с обществом и регионами привела в итоге к тому, что пророссийские силы в реальности оказались недостаточно сильны для предотвращения страшных последствий переворота 2014 года для российско-украинских отношений. Однако обвинения в поддержке тлеющих конфликтов неубедительны. В конце концов, все перемирия и замораживания, какими бы зыбкими они ни были, включая и карабахский конфликт, и минский переговорный процесс, были запущены, прежде всего, благодаря инициативе и позиции России. И именно это является препятствием к силовому разрешению.

Не с началом нового тысячелетия возникли и проблемы в отношениях России и Запада – волны расширения НАТО готовились и проводились без учета мнения нашей страны, быстро затронув постсоветский ареал. России был послан однозначный сигнал о том, что её интересы не должны распространяться далее её границ, а выход США из договора по ПРО окончательно должен был закрепить их доминирующее положение. Не увенчались успехом и попытки Москвы привлечь внимание к своему особому мнению относительно событий в Югославии и в ходе «цветных» революций на постсоветском пространстве. Уже в период руководства внешнеполитическим ведомством Евгения Примакова Россия начала менять свой курс, выступления российских лидеров становились все менее комплиментарными в отношении Запада.

К сожалению, пока в мире обеспечивается доминирующая роль США на тех принципах, которые заложены в американских военной и ядерной доктринах, а также стратегии национальной безопасности, именно это состояние конфронтации с Вашингтоном является фактически нормой, детерминантой российско-американских отношений. Тем не менее, будущее России во многом зависит от того, какими философскими базовыми постулатами руководствуется её внешняя политика, а также элита, её определяющая.

Пока, даже несмотря на осуществление пусть и реактивной, но все же постулирующей национальные интересы, внешней политики, Россия так и не смогла избавиться от серьезно недостатка – поиска постоянной легитимации и одобрения со стороны Запада, желания во чтобы то ни стало вначале заслужить расположение, а там уже доказать, что у Москвы тоже есть свои интересы, и их надо учитывать.

Эта позиция во многом напоминает позицию ребенка, который, желая добиться своего, пытается активными действиями показать, что, если к нему не прислушаются, он будет вести себя всё с большим протестом. В реальности такая позиция показывает, что Россия не только не изжила западоцентризма, но продолжает бояться, что ей будут отказывать в принадлежности к западному миру. Однако наряду с этим Москва стремится сохранить свободу действий, по крайней мере, в тех регионах, где ещё остались возможности поддерживать влияние.

Такое двойственное положение может обречь нас на вечный поиск того, чего найти невозможно.

Тем более, что позиции России во многих регионах расколотого постсоветского пространства откровенно слабы, хотя это обусловлено не только собственными ошибками, но и активным противодействием Запада. Отношения со странами Балтии, украинский кризис и окончательная потеря влияния на украинскую внутреннюю политику, вынужденная ставка на слабого президента в Молдове, сохранение антироссийского курса в Грузии, сохранение присутствия США в Афганистане, что в условиях внутренних проблем в странах Центральной Азии также несет в себе потенциальные риски – всё это не внушает оптимизма. И все эти поражения были нередко связаны вовсе не с резкой реакцией или тем более с продуманной жесткой линией, а напротив, – с попытками договориться любой ценой и надеждами на то, что наши интересы учтут. Все это шло рука об руку с отсутствием знаний, нежеланием развивать те преимущества, которые имелись в области «мягкой силы»,  отсутствием понимания важности того или иного региона для внешней политики России, наконец, отсутствием модели экономического развития, привлекательной для стран-соседей, обеспечивающей промкооперацию и развитие человеческого капитала.

Тем не менее, сводить все к неудачам было бы неверным. Сам факт создания и развития ЕАЭС, вхождения Крыма в состав России, несмотря на все экономические и международные издержки этого процесса, сохранение при всех противоречиях и сложностях интеграции военного союза с Беларусью, нежелание значительной части ЕС идти на дальнейшую эскалацию отношений с Россией, сохранение за Москвой миротворческих и переговорных позиций в урегулировании основных региональных конфликтов свидетельствуют о том, что не стоит однозначно негативно оценивать положение России.

Глубокий раскол в российском экспертном сообществе по ключевым вопросам отечественной внешней политики продолжается, и, кажется, сейчас он как никогда более далек от преодоления. Важнейший вопрос текущей повестки дня очевиден – должна ли Москва договариваться с Вашингтоном на основе односторонних уступок с российской стороны (на серьезные уступки со стороны США после крушения надежд на «фактор Трампа» в ближайшей перспективе вряд ли кто рассчитывает всерьеё) или же продолжать выдерживать все усиливающееся давление, и, если выбор будет сделан в пользу второго варианта, на каких партнеров и на какие внешнеполитические и внешнеэкономические проекты Россия сможет опереться.

Одна из официально декларируемых надежд Москвы во внешней политике и развитии международного экономического сотрудничества – интеграционные процессы на постсоветском пространстве, прежде всего, развитие Евразийского экономического союза. Однако в широком публичном экспертном дискурсе судьба объединения оказалась несколько в тени обсуждения жестких геополитических противоречий по линии Москва-Вашингтон.

С одной стороны, сам этот факт может восприниматься как доказательство в пользу скептиков евразийской интеграции: дескать, видите, старайтесь – не старайтесь, а все зависит от механизмов планетарного масштаба, запущенных и во многом контролируемых Белым домом. Так что евразийский интеграционный проект, не подкрепленный возможностями широкого доступа основного участника – России, – к ресурсам мировой финансовой системы и мировым рынкам, не поможет преодолеть низкие темпы развития экономики и вывести интеграцию на уровень интенсивного развития.

С другой стороны, с 1 января 2018 года в силу вступил Таможенный Кодекс, следует обратить внимание на разработку так называемой цифровой повестки Союза, направленной на реализацию проектов по цифровой трансформации экономик стран ЕАЭС и в перспективе – на формирование общего цифрового пространства организации. Обнадеживает и официальная статистика. Так, в период с января по ноябрь 2017 года в целом по Союзу наблюдался рост в производстве и сельском хозяйстве, более чем на четверть увеличился объем взаимного товарооборота, почти на четверть – внешнеторгового оборота с третьими странами, существенно выросли прямые иностранные инвестиции. При этом сама Россия в период с января по ноябрь 2017 года нарастила показатели экспорта в страны ЕАЭС на 127,8%, импорта из стран Союза – на 125,1%, обеспечивая в целом примерно 63% удельного веса всей взаимной торговли. Важно отметить, что по-прежнему важнейшим партнером ЕАЭС остаются страны ЕС, на которые в целом приходится более 46% торгового оборота, на втором месте находится КНР (более 16% торгового оборота, при этом, конечно, отдельно взятые страны ЕС безоговорочно уступают лидерство КНР). Также на протяжении последнего года наблюдался заметный рост товарооборота в ЕАЭС как из государств ЕС, так и из стран Азиатско-Тихоокеанского региона.

Таким образом, хотя показатели роста в ЕАЭС можно условно считать во многом компенсационными (в частности, преодоление последствий недавнего экономического кризиса), тем не менее, можно возлагать определенные надежды на развитие организации как на подспорье российской экономики. Однако, здесь мы сталкиваемся с другой проблемой – как дальше развивать интеграцию и можно, и нужно ли переводить её из экономической плоскости в гуманитарно-политическую, при условии, что наши партнеры вовсе не хотят этого делать.

Здесь России особенно важно не просто реагировать на изменения в политике США и ЕС (что, судя по информационным потокам, и происходит, в первую очередь), а выработать последовательный план достижения внешнеполитических и внешнеэкономических приоритетов, где эффективная внешняя политика подразумевает балансирование, готовность идти на уступки, но при этом необходимо выделить красную черту, за которую, выторговывая те или иные послабления, нельзя переходить, и эта черта должна быть видна и понятна всем партнерам – и США, и ЕС, и КНР, и всем другим.

Преодоление кризиса в отношениях с Западом не должно являться самоцелью, возможность налаживания отношений будет зависеть, прежде всего, от стабильного развития самой России, а также от привлекательности тех инициатив и проектов, которые она реализует. Это, в свою очередь, зависит от консолидации российской элиты, которая должна стать национально-ориентированной, открытой к реальному, а не конкурсно-фейковому обновлению (в настоящее время это так), в противном случае усилия не приведут к желаемым результатам.

Сегодня нам настойчиво говорят о наших проблемах как о результате конфликта с Западом. Замалчивается тот факт, что наши проблемы вызваны именно всей парадигмой постсоветского развития – парадигмой на основе передела. Сегодня надежды тех, кто хочет сохранять эту парадигму и в будущем, связаны с тем, что молодые люди, сформированные в постсоветскую эпоху, будут беспрекословно следовать тем установкам социального «прогресса», которые объявлены безальтернативными. Однако, этот курс несет в себе огромный разрушительный заряд социального расслоения и деинтеллектуализации. А в случае очередного излома в нашей истории (чему, кстати, сам этот курс и способствует) все его конструкторы вместе с обществом будут поглощены пучиной раздора.

Пока еще точка бифуркации всё же не пройдена. И наша задача – обеспечить прежде всего за счет внутренних ресурсов развития свой суверенитет и статус на международной арене, сформировать стратегические горизонты нашей жизни, не скатившись при этом в архаизацию и самоизоляцию, ориентированность только на свои внутренние проблемы, использовать компромисс с Западом (возможный, но ограниченный) для подлинной диверсификации внешней политики, прорывов в интеграции на постсоветском пространстве и постепенного становления инфраструктурных, цифровых, инвестиционных проектов и логистическо – транспортных коридоров Большой Евразии, геоэкономические и политические контуры которой еще предстоит определить.