Беседа Елены Кондратьевой-Сальгеро с русским христианским философом Татьяной Горичевой об экуменизме, патриотизме и политконсерватизме
«Нужно, наконец, знать, что Церковь всегда гонима, и самое страшное гонение – не то, что приходит извне, а то, что переживается изнутри…
Православие – это просто отношение к реальности, так как реальность воплощает себя прежде всего в Боге и ближнем».
Татьяна Горичева
Елена Кондратьева-Сальгеро: Все информационные источники, предлагающие миру сведения об этой женщине, не упоминают основной характеристики на каждом из освоенных ею поприщ: разрыв шаблона.
От студентки философского факультета ЛГУ, сумевшей передать на Всемирном гегелевском конгрессе 1974 г. личное письмо Хайдеггеру и заинтересовать мэтра настолько, что из великого множества сторонников и поклонников он заметил именно её. Письмо это положило начало их дружеской переписке, ставшей, по свидетельству ближайшего друга философа, Виганда Петцета, “одной из последних и больших радостей для мыслителя“.
До диссидентки, редактировавшей самиздатские религиозно-философcкие журналы и ведущей такие же семинары в питерской квартире, куда каждую пятницу втискивалось невообразимое количество искренне интересующихся, осторожно любопытствующих, а также обычных стукачей, которыми в семидесятые было никого не удивить, но и особенно уже не напугать.
Разрывом шаблона был ознаменован даже её приход в православие, в возрасте 26 лет, после полного круга ада модного тогда экзистенциализма, с Сартром и Камю, убедившими в полной абсурдности и категорической безнадёжности существования и выведшими её на финишную прямую – грань дозревшего самоубийства.
Вот на самой этой грани и произошло событие, скупо упоминаемое в биографических источниках, как “откровение”, благодаря которому, кроме обычных энциклопедий, имя её фигурирует в уникальном французском словаре “Женщины-мистики” («Les femmes mystiques»). Издание это хранит под одной обложкой всех признанных на сегодняшний день представительниц женского пола, имевших в своей жизни некий, пока необъяснимый официальными науками опыт мистического потрясения обыденной действительности. От античности до наших дней. С мира – по мистике: все известные личности, со всех стран, когда-либо замеченные в некоторых, скажем так, странностях познания всего сущего…
Много российских знаменитостей c мистическим ореолом, от Святой Ксении Петербургской, до поэтессы Елены Шварц. Из ныне здравствующих – только две: композитор Софья Губайдулина и она – та женщина, с которой я сейчас буду беседовать – русский христианский философ Татьяна Горичева.
Она и сейчас продолжает “рвать шаблоны” на такие мелкие кусочки, что из них так никому и не удаeтся толком сложить её личную окончательную головоломку со всеми деталями на своих местах.
Она не вписывается ни в одну из привычно отработанных схем и не помещается ни в один трафарет со знакомыми контурами.
Она детонировала в восьмидесятые, среди соратниц, гордо именовавших себя «феминистками», и детонирует сейчас, среди ещё остающихся в строю, хоть и изрядно поостывших.
У неё и “феминизм” был разрывом с приевшимися, ставшими почти гротескными понятиями. Высланная из СССР в 1980, она сильно смутила и разочаровала западных журналистов, публично пояснив, в какой последовательности, по возрастающей, лично она понимает это гордое слово «феминизм»: «религия – философия – Родина – женщина».
Жаждущие очередной советско-диссидентской сенсации отходили от неё с кислыми минами, искренне интересующиеся, наоборот, льнули, пытаясь понять, какая она, эта «современная русская женщина», вышедшая из советской системы и никак не входящая ни в один западный трафарет.
А её дневники, опубликованные более 25 лет спустя, после вынужденной эмиграции (с 1980-2003), одним заглавием – «Только в России есть весна! (о трагедии современного Запада)» – смахнули с западной полировки последние сомнения в её политкорректной ненадёжности и в крошку разнесли образ «неискоренимого русского диссиденства» в пост-советском мире.
«Здесь люди по-разному реагируют на мою религиозность. Никто, естественно, не понимает, что для меня религия – не идеология и даже не мировоззрение, а нечто мистическое, духовное. Но до этого разговор вообще не доходит. Приходится отстаивать христианство хотя бы на уровне истории, культуры, экзистенции…
Говорю, что Церковь в России страдающая, это Церковь мучеников… Говорю, что мы открыли Бога, как высшую реальность и свободу, а не как ещё одну тюрьму: достаточно мы видели их на своём веку. Уже устала всё это без конца втолковывать.
Встречаемся с феминистками, приехавшими в Вену со всего света. Отношение их к нам самое лучшее, почти восторженное. Но верующих среди них совсем нет. Римского Папу они ненавидят как главного врага…»
С будущим Папой Римским, тогда ещё кардиналом Ратцингером, ей доведётся встречаться лично и говорить о многом. Вообще, ей доведётся многое открывать и переосмысливать рядом с представителями французского католичества.
«Монастырь на Западе (в т.ч. православный) – нечто среднее между богадельней и детским садом… Но и эту церковь я люблю, должна полюбить… Одна из страшных проблем на Западе: нет духовных Отцов, нет доверия священникам…»
Её жизнь сегодня, между Россией и Францией, наполнена теми вечными темами, которые, безусловно, занимают умы и души всех чувствующих или мнящих себя интеллигентами по обе стороны самых кардинально противоположных мнений.
Мы затронем в нашей беседе лишь самые (на наш взгляд) насущные из них.
В 2005 г. она писала:
«Начиная с эпохи Возрождения, вся история христианства на Западе представляет собой поступательный и непрерывный распад церковности, продолжающийся уже несколько веков. Утраченное единство не вернуть никакими формальными решениями, никакими богословскими конференциями.
Oсновной трюк «экуменизма» – не устранять разделение, а нивелировать любые различия, как несущественные. Поэтому экуменизм (который в строгом смысле слова не является идеологией, а представляет собой лишь стиль, тактику совместного сосуществования, в отличие от «акрибии» – сохранения чистоты) давно перестал быть церковным делом, давно утратил своё религиозное звучание.
Это чисто политическая коньюнктурная идея, давно вошедшая вместе с другими штампами, вроде «общеевропейского дома», «мира без войн и насилия», «общества равных свобод и возможностей» в разряд «общечеловеческих ценностей». Может показаться странным, но религиозный смысл экуменизму, пожалуй, придаётся только в России, в Православии, то есть там, где с ним действительно борются».
Суть суперэкуменистов, исповедующих «даже не христианство, а новую сверхрелигию, в которой всё должно быть слито воедино…» резюмировала так:
«Назначение и важность этой «миссии» для ближайшего будущего не вызывает сомнений – идёт подготовка к принятию единого всемирного антихристианского культа».
На текущий момент, мне кажется, это самое важное. С этого, пожалуй, и начнём.
Елена Кондратьева-Сальгеро
Говоря об экуменизме в свете последних событий: изменилось ли Ваше суждение за прошедшие одиннадцать лет?
Татьяна Горичева
Конечно, изменилось.
Прежде всего, потому, что я лучше узнала западную церковь, которая совсем не безнадежна, а в последнeе десятилетие переживает некое Возрождение (я говорю прежде всего о Франции).
Папа Бенедикт XVI много способствовал воссоединению Ватикана с когда-то отошедшими от официальной церкви “лефевровцами”, движением Пия X. Эти лефевровцы сохранили, к примеру, старую, торжественную и завораживающую мессу. Здесь надо пояснить: к великой скорби миллионов католиков, после Второго Ватиканского Собора почти исчезла месса на латинском, с ладаном, с грегорианской музыкой, мистически точная и уводящая в Небо. Литургия превратилась к какое-то коротенькое собрание. После Ватикана-II, священники читали молитвы, обратясь лицом к “народу”, а не к Богу.
А православие хранит свою великую литургию, потрясающую и многих инославных. Православный верующий – это по определению – Homo Liturgicos. В своих миссионерских путешествиях я постоянно встречала католиков (и даже протестантов), желающих войти в полноту литургической реальности, приобщиться к миру православных икон, научиться Иисусовой молитве. «Messe-expresse» не серьезна, она не вызывает благоговения, не позволяет побороть внешнего человека и вырасти в нового Адама.
Вообще уже больше тридцати лет я дружу с глубоко верующими французами-католиками, и они все восхищаются русским православием и русской духовностью. Я посещаю собрание консервативных католиков в Париже, недалеко от Сен-Сюльпис. Там, в маленьком кафе теснится самая разнообразная публика – от представителей королевской семьи Бурбонов до художников, поэтов, искусствоведов, философов и журналистов. Как-то ведущий собрание священник, желая похвалить католический богословский журнал “Католика”, нашел самые убедительные слова – он сказал: «Этот журнал столь хорош, что его можно считать православным».
Мой старый друг – Мишель Пантон, политик-центрист, в прошлом депутат Европейского Парламента. Он и в былые времена проводил деголевскую линию, будучи генеральным секретарем центристской партии. Посетив же монастыри и приходы России, познакомившись с православной интеллигенцией, он был потрясен не только красотой, безмерностью, пасхальностью русского духа, но и умением русского человека страдать. Русский – естественный христианин, лучшие русские живут Жертвой. А мы знаем, что жертва, и только она, соединяет Небо и Землю, удерживает наш мир от распада.
Нужно сказать, что и у католиков нам есть чему поучиться. Когда-то кардинал Люстижье мне сказал: «Вы только 20 лет переживаете хаос и безобразие Перестройки, мы же сражаемся с этими духами со времен Французской Революции, то есть лет 200».
И какая радость и даже гордость за Францию вошли в мое сердце, когда я увидела, что почти два миллиона французов, прекрасно организованных, свободных и смелых, вышли на улицы Парижа, протестуя против гомосексуальных «браков». Но телевидение почти ничего не поведало об этой грандиозной манифестации.
Сегодня в Европу, как в духовно опустевший дом, ринулись миллионы беженцев. И спасти европейские христианские страны может лишь творческое обращение к Традиции. Многие видят в русском, мученическом и воскресающем Православии – свет с Востока, надежду и помощь гонимым христианам всего мира. И уже сейчас мы констатируем, например, как февральская встреча Патриарха Кирилла и Папы Франциска помогла христианам Сирии и Ближнего Востока. «Да будут едино, как Мы едино» (Ин.17:22)
Что же касается непосредственно экуменизма, как «подготовки к принятию единого всемирного антихристианского культа», я думаю, что эта подготовка идет. Прежде всего, она заметна в радикализации неолиберализма, который ныне уже не прикидывается христианством, а нагло и откровенно выступает в своем сатанинском обличии.
Елена Кондратьева-Сальгеро
В 2006 г. Вы писали: «Разлюбила демократию. Зачем она, если закрывает все входы и выходы к трансцендентному, а человека делает плоским, поверхностным плебеем?»
Что Вы думаете о демократии сегодня?
Татьяна Горичева
Слово «демократия» мне не нравилось почти всегда. Когда, приехав на Запад, я увидела в одной из венских газет статью о себе, называвшуюся «Она выбрала демократию», меня как будто ударило током. Мы (наше женское движение) никогда не говорили ни о «демократии», ни о «правах человека». Произнося «демонократия» или «дермократия», мы подчеркивали лживость, демагогичность, пустоту и ничего-незначимость этого понятия.
Ведь о демократии говорили все, даже Брежнев, и даже Сталин.
Поскольку мы были людьми верующими, свобода для нас всегда была чем-то внутренним и Божьим. Для меня свободным можно было быть и в тюрьме.
Приехав на Запад, я почти сразу же поняла, что люди здесь пойманы тотаритаризмом изощреннее нашего – живую душу у них вытащили «без скрипа» – власть рекламы, общества потребления, “das Man” (Хайдеггер).
Еще мне очень не нравилось, что газеты писали «Горичева – правозащитница». Почему-то всех диссидентов автоматически записывали в людей с «правовым» мышлением. Я же помнила о словах Бердяева – для верующего человека важны не права, а обязанности перед Богом.
И все же, благодаря своим книгам и выступлениям, я встретилась во Франции, в Германии в Италии кое с кем из христианских политиков, которые были честны и для которых «демократия» была чем-то «от Бога». Они говорили так: демократия, Татьяна, по природе своей «христианка». Она означает защиту слабых и униженных (меньшинств) перед лицом несправедливого большинства.
Такое определение мне понравилось, но прошли годы и эти же самые политики, оставшись честными, сильно разочаровались в политике. Они говорят – сегодня все наоборот: маргиналы (меньшинства, спаянные грехом) господствуют над беззащитным большинством.
Елена Кондратьева-Сальгеро
Один из важнейших для Вас вопросов современности, которому Вы уже много лет посвящаете всё свободное время – зоозащита. А некоторые источники прямо называют Вас одним из основоположников понятия “православная экология”. В 2010 г. в изданной в Словении первой книге на эту бездонную тематику, “Блажен иже и скоты милует”, Вы писали:
“Именно православная цивилизация может дать ответ на экологический кризис наших времён. В ней ещё сохранилась та нужная аскеза, которая может противостоять всё растущим аппетитам “потребительского общества”.”
Сейчас Вы думаете так же – или с поправками?
Татьяна Горичева
Русская православная цивилизация – это цивилизация будущего. Все человечество обеспокоено ныне проблемой истощения земных ресурсов, стремительного исчезновения на нашей планете всего живого, умерщвлением рек, засорением океанов, загрязнением воздуха…
И все прекрасно знают, что пора кончать с господством технократии, что нельзя больше безнаказанно насиловать, распинать хрупкую землю – одним словом, пора кончать с обществом потребления. Но не тут-то было. Несмотря на многочисленные конгрессы, “договоренности”, решительные обещания “быть экологичным”, ситуация продолжает ухудшаться. А выход один – аскетика, любовь к минимализму природного, к простоте и смирению заповедей блаженства. «Блаженны кроткие, яко тии наследуют землю». Связь смирения с землей и будущим – вот основа нового (хотя и бесконечно старого) экологического мышления.
Сейчас идет Великий Пост. С каким внутренним восторгом ожидали его все мои друзья! Опыт покаяния и прощения, земных поклонов и длинных, дивных служб. А также строгое ограничение в пище: ничего мясного, рыбного, молочного. Строгое вегетарианство. Нет, еще строже – веганство. И кто с Божьей помощью ТАК постится, становится новым, воскресшим человеком. Заповедь – не убий и “возлюби ближнего своего” (под “ближним” понимается не только человек) навсегда завоевывает сердце. По-другому уже нельзя, да и не хочется.
Мы, несмотря на десятилетние гонения церкви, не потеряли вкуса к аскетике. Даже напротив, любим ее, а не комфорт. Роскошь и комфорт выглядят, несмотря на гламурные сериалы, как что-то ненастоящее, смешное, почти гротесковое.
В православии освящаются все стихии. В православии мы имеем дело с космической литургией. Наши монастыри прячутся в лесах, сияют дивной красотой на берегах озер, около них бьют источники, окунаясь в которые, любой человек преображается, получает исцеление тела и духа. Около тысячи старых монастырей получила церковь назад – после десятилетий страшных гонений. И, как только началась монашеская и всенародная молитва, так заговорила и природа: забили источники, высохшие за годы богоборческой власти, всякое дыхание стало славить Господа. Только в православии снят дуализм “природы и благодати”. И эта великая целостность бытия – не утопия. Сегодня она жизненно необходима, ибо мир стремительно идет к последней экологической катастрофе.
Вместе с тем, в России мы не оценили всего того, что дал нам Бог. “Космический провинциализм” (Д. Андреев) до сих пор ставит нас на задворки европейской цивилизации. В России (в отличие от всех европейских стран) нет федерального закона “О защите животных от жестокого обращения”, свирепствуют догхантеры, во многих городах бюджетные деньги тратятся на расстрел сотен тысяч уличных собак, растет неслыханная жестокость. Но растет и всенародный протест. От мала до велика – русские люди встают на защиту “братьев меньших”, отдают свое последнее, все скромные сбережения, а нередко и саму жизнь. Верю, что сострадание перестанет быть для нас признаком слабости, ибо, как сказал Достоевский, “сострадание – все христианство”. Каждый виноват перед всеми, но больше всего мы, люди, виноваты перед животными, которые, будучи бессловесными, не могут защитить себя от нападок хищнической, жадной, деструктивной цивилизации.
Елена Кондратьева-Сальгеро
Вы написали в 1984 году: «Неблагодарность – начало самоубийства».
Признаюсь, у меня лично любое поругание понятия «патриотизм» прежде всего ассоциируется именно с неблагодарностью. И в некотором смысле – с самоубийством. Несколько слов о патриотизме – самом простом и самом изощрённо извращаемом сегодня понятии.
Татьяна Горичева
Это верно: патриотизм связан с чувством благодарности, а без этого чувства нельзя начинать молитву, нельзя ничего.
Отто Ранк (психоаналитик) справедливо пишет: нет большего желания у творца, как отдать свой дар – в качестве благодарности за него – Богу.
В русской традиции принято говорить о Боге и о Родине апофатично. Вспомним Лермонтова:
“Люблю Россию я, но странною любовью…“
Тютчева:
“Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплененный
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной“
Каждый по-своему открывает Родину, как каждый по-своему приходит к Богу.
В моем случае все произошло “от противного”. Когда меня выслали на Запад, я и не представляла себе, что я – русская. С отрочества меня преследовал вопрос: почему я, столь влюбленная в немецкую культуру, не родилась где-нибудь в Гейдельберге. И только увидев реальный Запад, я поняла, что я не немка, не француженка. И – “какой восторг!”- я – русская!
Через “Другое” я пришла к себе самой, вернулась к целостности детства, к подлинности Начала. Русский мир, русская судьба открылись мне во всех своих измерениях. И только почувствовав родное, я смогла понять и чужое. Смогла рассказать о России самым разным народам и племенам. Так, чтобы они полюбили ее.
В либеральных кругах (даже христианских) все громче и агрессивнее звучат голоса, осуждающие “патриотический пафос”. Слишком сильная любовь (как будто любовь бывает слишком сильной!) и максимализм пугают теплохладных и неопределившихся, боящихся любой силы, правды и прямоты.
Все это может однажды положить конец и их двусмысленному бытию. Ведь у нас в России не бывает верующих на 99%. Люди “слабой веры” противопоставляют русскому “варварству” аристотелевскую “золотую середину”, которой, увы, никогда не увлекалась Россия.
Но, наверное, сегодняшний, все более “заходящий” Запад уже не ждет от нас, чтобы мы стали “толерантными”, “политкорректными”, и на Западе все живое хочет жить, чувствовать, страдать.
Мы погибаем, не умирая
Дух обнажаем до дна.
Дивное диво – горит, не сгорая,
Неопалимая Купина!
Это диво и чудо – вечная Россия. Еще из того же волошинского стихотворения:
Мы – зараженные совестью: в каждом
Стеньке – святой Серафим,
Отданный тем же похмельям и жаждам
Тою же волей томим.
Юродством проповеди спасти мир. Как сказал мне греческий старец Порфирий (недавно канонизированный): «Не печалься, Татьяна, русские преодолели не только коммунизм, в русских монастырях уже перевязали всех бесов смертоносного капитализма».
***
Пожалуй, вот здесь, вот на этом я закончу первую из цикла бесед с этой удивительно “внешаблонной” женщиной. Закончу ещё одними, любимыми ею строками, которыми наполняла она свои давние дневники, как реликвией, и которые до сих пор знает наизусть:
“…Тихая моя Родина,
Я ничего не забыл…”
Елена Кондратьева-Сальгеро
