Беседа Бориса Межуева с президентом Образовательного фонда братьев Трубецких, философом и педагогом о.Георгием Белькиндом
От Бориса Межуева. Мы встретились с отцом Георгием Белькиндом в помещении Дома Лосева на Арбате 2 апреля 2024 года. Мы договорились предварить выход в свет подготовленного Ксенией Ермишиной издания неопубликованной рукописи книги кн. О.Н. Трубецкой о ее брате, философе и общественном деятеле, князе Сергее Николаевиче Трубецком, публикацией на нашем фрагмента этой книги вместе со вступительной статьей ее составителя. Что мы и сделаем в ближайшее время. Предстоящий выход в свет этой книги стал одной из тем нашей беседы, равно как и собранный нами с отцом Георгием сборник, посвященный кн. Сергею Трубецкому, в серии «Философы России». Но беседа наша вышла за рамки обсуждения двух изданий и коснулась темы суверенитета духа, или, точнее, культурного суверенитета России и роли в его обеспечении философии и, в частности, такого ее направления, как методология. Отец Георгий как непосредственный участник методологического движения высказал много интересных суждений о его значении для русской мысли, по его мнению, недооцененном.
***
Борис Межуев: Отец Георгий, здравствуйте. Наш сегодняшний разговор связан с консервативным просвещением, и одним из шагов в этом направлении является выход сборника, посвященного Сергею Николаевичу Трубецкому, в серии «Философы России», и ожидающийся в скором времени выход в свет книги мемуаров кн. Ольги Николаевны Трубецкой о ее брате Сергее. В связи с этим у меня первый к Вам вопрос как к президенту Образовательного фонда братьев Трубецких: как Вам кажется, в какой мере в сегодняшнюю Россию, Россию 2024 года, вписывается Сергей Николаевич Трубецкой? Чем он вписывается? Какое значение и какую роль он может играть в нашем обществе в его нынешнюю эпоху?
о. Георгий Белькинд: Спасибо, Борис Вадимович, за внимание к теме и за этот вопрос. Он позволит, мне думается, понять и проговорить какие-то важные вещи. Парадоксальная актуальность интеллектуального опыта и гражданской позиции Сергея Трубецкого в том, что он – совершенно несовременен, он противостоит духу нынешнего времени, он взыскует вневременной истины.
Но сперва мне хотелось бы немного рассказать о тех деталях нового издания, которые пока не стали достоянием гласности. Первое – том, вышедший в серии «Философы России», делался, я думаю, дольше других томов той же серии. На его подготовку ушло четыре с половиной года. Я нашел набросок первой нашей с Вами встречи, где мы договорились начать работу над этим томом – это февраль 17-го года. Книга вышла в сентябре 2023 года. И, как мне показалась, ее приняли в научных кругах очень хорошо. В Доме Лосева, где мы сейчас с Вами беседуем, презентация состоялась 12-го октября в день памяти Трубецкого, потом за ней последовала и вторая презентация, уже на философском факультете МГУ, в именной аудитории Сергея Николаевича. Как говорят в таких случаях – книга прозвучала.
За два года до этого появилась подготовленная Ксенией Ермишиной «Философская переписка братьев Трубецких», которая очень помогла в исследовательском плане в подготовке тома. Мы с Вами наверняка сойдемся, что одна из самых интересных статей этого тома, это статья Константина Михайловича Антонова, где он, опираясь как раз на переписку, восстанавливает всю картину взаимоотношений Сергея Николаевича и знаменитого протестантского теолога и религиоведа Адольфа Гарнака. Я помню даже, как он говорил: «Наконец-то нашлись все пазлы, которых не хватало».
О «Философской переписке» достаточно много сказано, она активно читается, обсуждается и задает общий контекст всему исследованию творчества Трубецких и, в целом, русской философии конца XIX века. И вот теперь, весь этот большой цикл «трубецких» публикаций будет увенчан, Бог даст, книжкой воспоминаний княжны Ольги Николаевны «Князь Сергей Трубецкой. Воспоминания сестры». Ксения Борисовна предполагает, что «Философская переписка» – это подготовительные материалы Ольги к воспоминаниям о Сергее. Поэтому он и оказался в центре этой книги: из 109 писем 62 – его письма брату Евгению. В 1953-м году книга Ольги Николаевны вышла в Нью-Йорке, в издательстве имени Чехова, но издана была так, что можно сказать, что она не издана совсем. Там очень странно перекомпонован текст, имеются значительные лакуны и ничем не объяснимые изъятия. А то, что мы сейчас готовим к изданию, – это полный и, главное, откомментированный текст.
Возвращаюсь к Вашему вопросу. Голос братьев-философов в нынешнем хоре ясно различим. Это может показаться парадоксальным, но как говорил покойный Сергей Михайлович Половинкин, Сергей и Евгений Трубецкие являют собой образец русского православного либерального консерватизма. Первый раз, когда я услышал это определение, оно мне показалось странным и едва ли не бессмысленным, как «снег жареный», но по мере углубления в него я стал понимать, что речь идет о стремлении удержать общественный центр, удержать культурную середину, не дать радикализирующимся краям политического пространства разорвать единую ткань народной жизни. И сейчас эта задача как никогда актуальна.
Борис Межуев: Вы знаете, я за это время нашел еще одно интересное свидетельство, может быть, Вам будет тоже интересно, отец Георгий, о речи Сергея Николаевича 6 июня в Петергофе, где он Государю Императору…
о. Георгий Белькинд: В Царском Селе?
Борис Межуев: В петергофском дворце. Некоторое время назад вышли очень хорошие мемуары Дмитрия Николаевича Любимова – сына Николая Алексеевича Любимова, соратника Каткова. Он рассказывает, хотя сам там не был, ему передавали, что речь Сергея Николаевича была весьма проникновенной, он действительно сумел на короткий период расположить Государя к этой депутации. Говорят, от Императора был возложен венок белых роз на свежую могилу Сергея в 1905 году. Государю очень понравилась речь Сергея Николаевича, в которой он говорил, что мы не противники царской власти, мы хотим помочь Престолу, поддержать его. Многие, кстати, слева очень негативно отреагировали на эту речь — в частности, П.Б. Струве.
о. Георгий Белькинд: Да, конечно. Мне легче говорить в терминах, которые Евгений Николаевич использовал в своей публицистике: «мы должны противостоять и социал-бюрократам, и социал-бандитам». Банально, конечно, говорить, что крайности сходятся и подпитывают друг друга. Поэтому, когда я читаю некоторые Ваши посты с вопросом, что делать с максимализмом известных деятелей, то в комментариях сразу даю ссылку на «Максимализм» Евгения Николаевича (“Моск. Еж.”, 18 августа 1907 г., №32).
Борис Межуев: Как Вам кажется, играет ли здесь – помимо родной, православной веры – какую-то роль Греция, влияние ее культурного наследия? Я просто подумал, что противоядием от максимализма может стать классическое наследие. Таким было для Сергея Николаевича чувство меры, идущее от греческой философии. Отсутствие этого уравновешенного начала, связанного скорее с Аристотелем, чем с Платоном, сейчас очень чувствуется. Мы ведь находимся в музее Алексея Федоровича Лосева, наверное, имеет смысл об этом говорить.
о. Георгий Белькинд: Все это бесспорно, конечно. Тяготение к греческой античности было у братьев всегда – начиная с первой работы Сергея «Метафизика в Древней Греции». Но и Евгений ведь в начале пишет «Рабство в Древней Греции», а потом и «Социальную утопию Платона» (1908). А вот дивный гротеск из сборника «Два зверя» (1918): «Так как Платон принадлежит к числу бессмертных мыслителей, я никогда не считал его умершим. И точно, вопреки историкам, мне пришлось убедиться, что он жив. На днях я его встретил и вступил с ним в политическую беседу. Зная, что он специально занимался вопросом о государственных переворотах и посвятил этому вопросу целую VIII книгу своей «Республики», я завел с ним разговор на современные темы. Сообщаю то, что может интересовать читателя русского политического журнала, и сопровождаю мое изложение ссылками на подлинный греческий текст нашей беседы» («Древний философ на современные темы»).
Размышляя над вашим вопросом об актуальность этого нового тома про Сергея и всей большой философской серии. я хочу сказать, что есть очевидная, но упорно незамечаемая тема суверенитета. Но не военно-технологического, не государственно- политического, а интеллектуального, гуманитарного, культурного. Согласитесь ли Вы с тем, что это тема обсуждается в основном в модальности должного? Как бы подразумевается, что у нас его нет, и надо предпринять меры, чтобы его обрести, осуществить, реализовать. Но если окинуть взглядом всю эту грандиозную серию «Русских философов», то бесспорный, уже достигнутый культурный суверенитет России не будет вызывать никаких сомнений. Русская религиозная философия и есть та область, в которой культурный суверенитет уже достигнут.
Борис Межуев: Я могу высказать свое мнение по этому поводу. Может это от Гегеля идет. Если суверенитет в области безопасности, обороны – это наличие армии, вооруженных сил, то в области интеллектуальной, философской такой структурой суверенитета является философская школа. Чтобы создать суверенитет в области духа, нужно не запрещать какие-либо западные книги, что само по себе смешно и глупо, а нужно создавать собственную школу мысли. Евгений Николаевич Трубецкой, который написал «Миросозерцание Владимира Соловьева», и тем самым актуализировал наличие школы в русской философии, в некотором смысле сделал шаг в сторону суверенитета. Другое дело, что в результате революционных катаклизмов эта школа прервалась. Школа – это непрерывность мысли. И непрерывность мысли сложно восстановить, когда эта мысль прерывается по причинам, от самой мысли не зависящим. Именно соловьевская философия всеединства, к которой принадлежали братья Трубецкие, и создавала это ощущение школы и непрерывности мысли.
о. Георгий Белькинд: Насильственный перерыв здесь, конечно. присутствует. Но, во-первых, перерыв был не абсолютный. Большевики прямо декларировали полный разрыв с прошлым, его истребление и уничтожение. Как в знаменитом плане «безбожной пятилетки» в тридцать втором году было сказано: «добиться к тридцать седьмому году полного прекращения поминания имени Божьего на всей территории Союза Советских Социалистических Республик». Наверняка, это включало и прекращение всякой религиозной философской мысли. Но теперь мы можем сказать, что этого не получилось. Помню открытие в МГУ именной аудитории Валентина Фердинандовича Асмуса. Немного и Фонд в этом помогал, Я присутствовал при этом, и помню, как один из профессоров рассказывал, что будучи еще студентом, учился у Асмуса и как Асмус давал им читать Сергея Трубецкого. Иными словами, философская традиция продолжалась.
Но главное в том, что серия «Философы России» сама по себе – грандиозное мероприятие. Это же не переиздание текстов, это рецепция, это свидетельство того, что мысль постоянно обдумывается, что ее содержание живо и актуально. И здесь важно ввести тему СМД-методологии, поскольку эта серия – персональная заслуга Петра Щедровицкого. Можно сколько угодно обсуждать, является ли он философом или не является? Но это грандиозное мероприятие уже сейчас стало достоянием нашей отечественной культуры. Кажется, Вы мне говорили, что сопоставить его можно только с британской кембриджской серией. То есть сделан очень существенный вклад в то, что и называется словом «суверенитет», в каком-то нормальном, спокойном, точном смысле этого слова. Я хотел бы подчеркнуть, что Петр Георгиевич не просто менеджер проекта, который созвал экспертов и нашел спонсоров, чтобы запустить издательскую серию. У него на сайте откомментирован каждый том. Это воплощение той концепции, которую ему прямо инкриминируют иноагентские СМИ – идеи Русского мира. По сути, Петр показал своим критикам, чем на самом деле является Русский мир, каков он в своих мыслителях, и в своем подлинном содержании.
Борис Межуев: Вы думаете, у этой серии есть основания в методологии?
о. Георгий Белькинд: Безусловно. Есть основательные суждения о собственном, суверенном содержании мысли в XX веке, в советский период. Все ли было забетонировано идеологизированным истматом? Ведь когда говорят о самобытной русской философии в советский период, называют две оригинальные школы: это – мыследеятельностный подход и семиотика.
Борис Межуев: Их было больше, были и другие: школа Бахтина, например, или потом школа Библера.
о. Георгий Белькинд: Да, но где здесь возникает школа, где появляется поколенческий сдвиг в воспроизводстве содержания, критически переосмысливаемый учениками? Мы с Щедровицким в свое время три года очень плотно работали и много общались с 88-го по 91-й год. Практически ежемесячно я участвовал в его семинарах. И поэтому рискну сказать, что задумывая эту серию, он как бы чувствовал себя соразмерным русской мысли первой половины XX века. Не в смысле персональных характеристик или меры гениальности, а в смысле принадлежности к школе и важности восприятия другой школы.
Борис Межуев: Надо сказать, что это действительно один из удачных проектов в области рецепции. Во-первых, потому что мы имеем теперь первую на русском языке подробную библиографию С.Н. Трубецкого. Во-вторых, потому что становится понятен смысл всей русской философской традиции, связанной с Московским университетом, в которой Трубецкой занимает такое важное место. Теперь перед нами стоит задача реабилитация идеи всеединства как некоего, если угодно, гуманитарного принципа, как принципа построения гуманитарного знания. Мне кажется, нам не уйти от этой особой черта национального мышления, этого стремления добраться до высшей проблемы, отталкиваясь от частностей. Конечно, тяга к цельности – это романтическая черта, характеризующая романтическое мышление, и если в физике, наверное, без нее можно обойтись, то сомневаюсь, что без нее так уж легко обойтись в истории, социологии и политологии.
о. Георгий Белькинд: Продолжая эту тему, попробую захватить еще одну область, именно – семиотику. Так получилось, что после трех лет работы с Щедровицким-младшим, я десять лет (1992-2002) непосредственно работал в команде Юрия Вячеславовича Громыко, участвовал в знаменитой педагогической разработке нового содержания образования, и там именно занимался метапредметом «знак», то есть семиотической линией. И мне думается, что парадоксальным образом начинает возникать сплав содержаний, изначально несопоставимых: вскормленная на инженерии СМД-методология, из филологии выросшая семиотика и укорененная в православии русская метафизика.
Фонд Трубецких совместно с Казанским инновационным университетом несколько лет проводит Казанскую школу русской философии, и в октябре прошлого 2023 года я попробовал показать это в докладе «Смысл и значение». Есть статья Георгия Петровича Щедровицкого «Смысл и значение» (1974) и очень интересная книга с таким же названием Эдмонда Аветяна (1979). Кстати, московско-тартускую школу семиотики все знают, а вот очень сильную ереванскую школу – нет. Но важно, что в философском наследии советских 70-х мы обнаруживаем то же самое различение смысла и значения, которое является фундаментальным у Евгения Трубецкого в «Смысле жизни». Парадоксальным образом оказываются связанными эти содержания.
И опять о суверенитете. Ведь разработка нового содержания образования – это вещь совершенно уникальная и беспрецедентная. Такого не было нигде. И вот глядя на сделанное и понимая, что этот дидактический сдвиг сопоставим разве что с тем, что произвел в свое время в педагогике Ян Амос Коменский, я готов сказать: Юрий Громыко – это русский гений мировой педагогики. Но его система существовала до 2012 года.
Борис Межуев: А что произошло в 2012 году?
о. Георгий Белькинд: В 2012 году система инновационного московского образования, где сделанная им разработка начинала вводится в массовую педагогическую практику, была ликвидирована. 21 января 2013 года на брифинге Юра не только заявил свою позицию по этому решению, но и направил обращение в Счетную палату с требованием проведения стратегического аудита. В тексте «Комсомольской правды», появившейся через несколько дней, называлась ориентировочная сумма в 150 миллиардов рублей. Главное, была ликвидирована система, которая несла уникальное, только в России существующее содержание.
Борис Межуев: Слово «суверенитет» в то время еще не наполнялось каким-то цивилизационным содержанием, условно говоря, речь еще не шла о необходимости обретения суверенитета духа, обретения суверенитета интеллектуального.
о. Георгий Белькинд: В нашем разговоре, особенно в плане Вашего первого вопроса, важна модальность. Важно поддерживать и удерживать те области, где этот культурный, образовательный суверенитет есть, где он достигнут и доказан. Причем, парадоксальный этот момент, я все время говорю, возвращаясь к области религиозной мысли. Где происходят самые крупные международные конференции по русской религиозной философии?
Борис Межуев: В Кракове.
о. Георгий Белькинд: Да, в Польше. И они не прекращаются, они идут и сейчас. Правда, в этом году «Краковские встречи» состоялись в Вильнюсе, потому что они посвящены Льву Карсавину. Люди, которые поддерживают русскую мысль там, находятся примерно в такой же ситуации как люди, которые поддерживают русскую мысль здесь. Я понимаю, что в какой-то критический момент краковская встреча по русской философии была посвящена Мариану Здзеховскому, потому что совсем невозможно было русское имя поставить. Поэтому был Здзеховский, про которого шутили, что это единственный русский философ, который не писал по-русски. Кстати, Мариан был знаком с братьями Трубецкими, со всеми тремя, и считал Евгения Николаевича наиболее выдающимся русским мыслителем. В 1937 году он опубликовал апокалиптическую предвоенную книжку, и в ней была глава, посвященная братьям Трубецким. Немного про Сергея, больше про Евгения, про их встречи, про его наследие и про Григория Николаевича, младшего брата, которого Здеховский тоже причислял к когорте русских мыслителей. И, зная эмигрантский период жизни и творчества князя Григория Трубецкого, можно сказать, что это не было сильной натяжкой. Нам еще предстоит разобрать наследие Григория Николаевича. Этим, наверное, стоит завершает наш разговор об издательских планах Фонда. Одна из предстоящих задач: перевести текст Мариана Здзеховского о братьях Трубецких. Думаю, издание и этого труда станет очень консервативно-просветительским действием.
Борис Межуев:: Спасибо за беседу, отец Георгий.
о. Георгий Белькинд: Спасибо Вам.
