РI: На первом круглом столе сайта Русская Idea и фонда ИСЭПИ «Прерванная легитимность: от отречения Николая II до разгона Учредительного собрания» в центр обсуждения был поставлен вопрос о том, что происходило с легитимностью власти исторической России. В ходе дискуссии была сформулирована следующая позиция: после исчезновения монархической легитимности конкуренцию друг другу составили демократическая легитимность Учредительного собрания и легитимность советско-большевистская, которые обе имели революционное происхождение, а вторая во многом опиралась на силу. В преддверии пятого круглого стола «Великая российская революция и политическая институционализация революционного наследия» шеф-редактор сайта Русская Idea и соведущая круглых столов Любовь Ульянова побеседовала с историком, руководителем Центра истории России, Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН Александром Шубиным, автором книги «Великая российская революция» (М., 2014). С точки зрения Александра Владленовича, ключевым критерием, по которому можно определить начало и конец революционного процесса, является, соответственно, слом существовавшей легитимности и окончательное установление легитимности новой. Поэтому в ходе разговора были затронуты не только вопросы содержания и возможных, в том числе идеологических, трактовок термина «Великая российская революция», а также уместности сопоставления с Великой Французской революцией, но и проблематика конкурирующих легитимностей, существовавших в Российской империи в начале ХХ века, как в явной, так и в скрытой форме – легитимности монархической, Учредительного собрания и советов.
***
Любовь Ульянова
Уважаемый Александр Владленович! В 2014 году вышла Ваша книга «Великая Российская революция», а не так давно – пособие для учителей с таким же названием. Не могли бы Вы рассказать, каким образом возник этот термин?
Александр Шубин
Главный вопрос, ответ на который и является предметом для дискуссии – считать ли Февраль и Октябрь отдельными революциями, или же рассматривать их как части единого процесса. Вопрос же о том, как этот процесс назвать – далеко не основной. Варианты разные: «великая российская революция» или просто «российская революция». Раньше называли «русская революция», но такая этническая окраска неправомерна, ведь в революции участвовали практически все народы бывшей Российской империи. Понимание, что Февраль и Октябрь являются частью одного процесса, встречается в литературе 1920-х годов, в том числе у таких известных авторов, как Николай Суханов и Павел Милюков. Советский официоз, понятно, противопоставлял Февраль и «Великий Октябрь», идеологические противники коммунистов иногда тоже шли по этому пути.
Я к этому спору подключился в начале 1990-х годов. Я ссылался на Великую французскую революцию. Слово «великая» можно употреблять или нет — на мой взгляд, это характеристика масштаба, и в данном случае вполне уместно. В любом случае эта революция рассматривается не как несколько революций 1789, 1792, 1793, 1794 годов, а как один процесс, начавшийся в 1789 году и продолжавшийся до ориентировочно до 1799 года. Есть и другие датировки её завершения, но очевидно, что события революции продолжались несколько лет. Английская революция традиционно датируется двадцатилетием.
Принципиально, что это длительный процесс, многолетний, сопровождающийся несколькими переворотами. Февраль и Октябрь 1917 года — это, очевидно, перевороты в рамках некоего бОльшего процесса. Нельзя сказать, что революции не было, например, в июле 1917 года. Или что революции не было в июле 1918 года. Если проводить параллели с французской революцией, то гражданская война — это тоже часть революции.
Революция закончилась только тогда, когда так или иначе определилось решение основных вопросов, которые революцию вызвали, возникли новые легитимные правила игры, по которым готово было действовать большинство жителей.
Мы много спорили с Виктором Ивановичем Миллером, специалистом по социалистическому, революционному движению, ныне, к сожалению, покойным. Он полагал, что революции – это «обрушение власти». Соответственно, Февраль и Октябрь — это раздельные революции. Однако в ходе нашей дискуссии он говорил, что у понятия «революция» есть два значения: обрушение власти и процесс.
Мой аргумент был такой: есть классические примеры революций, которые не сопровождались обрушением власти. События 1905 – 1907 годов, несомненно, были революцией, но к обрушению власти не привели. Таким образом, обрушение власти нецелесообразно называть революцией, разве что ставить кавычки, так как это – элемент революции. Впрочем, бывают такие обрушения и без революции.
Далее. Каковы критерии процесса революции, которые отличают его от восстаний, переворотов, мятежей, от свержения власти, которое не меняет ничего особенно в структуре общества? В отличие от восстания (вспомним Пугачевское восстание) революция раскалывает элиту, а по итогам происходят серьезные изменения в структуре общества.
Многие перевороты с удовольствием себя называют революциями, но перевороты не меняют структуру общества, и часто даже не ставят такой задачи, даже если переворот сопровождался массовыми движениями. «Цветные революции» — это феномен именно такого рода. Таким образом, революция – это не просто политическое событие, и не просто низовое социальное выступление, а социально-политическая конфронтация. И не любая.
Карл Маркс считал, что революция — это локомотив истории. Однако переход от традиционного аграрного общества к индустриальному часто занимает века, и революция — это какие-то рубежи на этом пути, они не «перетаскивают вагоны» общества сразу в следующую формацию. Революция — это не локомотив истории, это таран истории.
С консервативной точки зрения, революция — это такая диверсия на путях истории: какие-то злодеи закладывают на пути эволюции динамит. Но уж слишком часто этот динамит возникает, причем, не закладывается какими-то внешними силами, а возникает в толще общества, когда складываются слишком серьезные системные препятствия для дальнейшего движения вперед.
Объективные обстоятельства в том, что элиты не в состоянии ответить на модернизационные вызовы и провести преобразования, которые бы как-то рассосали социальные кризисные явления. Вырастает стена, из-за которой общество просто не может двигаться дальше в будущее. Эту стену и ломает таран истории — революция. Причем, революция часто не проталкивает общество вперед. После разрушения стены какое-то время уходит на разгребание развалин. Франция восстановила дореволюционный экономический потенциал не в конце революции, а только в 1830-е годы. И потом произошла революция, которую я отношу к типу «доводящих». Они доводят задачи революции до логического завершения, для чего уже не требуется энергии «межформационной революции», разрушающей «стену» старого общества. Нужно вымести оставшиеся препятствия, и общество может двигаться дальше, к новым задачам.
Революции ставят в центр внимания системообразующие элементы общества. Как правило, это принципы вертикальной мобильности. Именно на этом моменте спотыкается элита – чтобы решить эту проблему, ей нужно изменить принципы собственного комплектования. То есть стена состоит из тех, кто в действительности должен эту стену разбирать. Если элита не сделает эту работу сама, то давление масс, напирающих на эту стену, столь велико, что людей об эту стену размазывает. И люди начинают ломать эту стену.
Итак, революция — это, во-первых, социально-политическая конфронтация. То есть, не только социальная и не только политическая. Революция охватывает весь социум и меняет системообразующие структуры данного общества. Для ранних модернизационных революций в центре стоят не вопросы собственности (что было важно для Маркса), а вопросы социокультурного характера, иногда даже религиозные. В итоге они всё равно выходят на вопросы вертикальной мобильности, а значит, собственности и организации власти. В позднесоветском обществе ведь тоже революция была направлена против бюрократии, номенклатуры, а вопросы собственности встали потом, как следствие.
И последний важный момент для понимания критериев начала и окончания революции – ключевые проблемы не могут быть решены с помощью уже существующих институтов. «Стена» не разбирается сверху», легальным путем. То есть революция преодолевает существующую легитимность. Когда массы выходят на улицы, когда раскалываются элиты — это не обязательно начало революции. А вот когда массы не соблюдают закон, потому что не признают оправданность системы данной легитимности, начинается революция. 9 января 1905 года все вдруг почувствовали, что началась революция: потому что самодержавие растоптало некое представление о себе как о силе справедливости, законности в этой стране. И революция закончилась, когда возникла новая легитимность, установились некие новые нормы поведения социальных и политических сил. Эти нормы предусматривали наличие Государственной думы, но подконтрольной. То есть окончание революции – переворот 3 июня 1907 года, когда после введения новых законодательных норм массового движения против этих норм не последовало. Народ смирился, установилась новая легитимность, новые правила игры, по которым стали играть.
Мы сами наблюдали схожий процесс – в 1993 году противостоящие политические силы, на стороне каждой были массовые движения, они готовы были перебить друг друга. А в 1994 году, когда вышедшие из узилища лидеры обороны Белого дома стали снова собирать митинги, это были небольшие собрания, в рамках закона. Они не могли поднять какую-то новую волну, революция кончилась. И Александр Руцкой потом пошел в губернаторы при Борисе Ельцине. То есть основные игроки стали действовать по правилам игры, установленным в итоге с завершением революционного кризиса, который начался во время перестройки.
Тем самым, начало и конец революции фиксируются системами легитимности. Конечно, легитимность может меняться нереволюционным путем. Но если легитимность сломалась революционным путем, революция заканчивается с установлением новой легитимности.
Таким образом, датировка Великой российской революции: в марте 1917 года по новому стилю система легитимности была сломана с отречением Николая II, но революция на этом не закончилась, потому что новую систему легитимности должно было установить Учредительное собрание, которое было разогнано. Революция закончилась бы и с победой белых, но закончилась она с победой красных. Завершением революции мы можем считать 1921 – 1922 год, а даже не разгром войск Петра Врангеля или Александра Колчака. Потому что продолжались массовые восстания по всей России. Было восстание в Кронштадте — только одна из точек, где еще не разобрались, какая легитимность в итоге окажется реальной. Продолжалась Гражданская война, в том числе и с белыми на Дальнем Востоке. Важнейшие решения основных вопросов революции состоялись именно в эти годы. X съезд партии в 1921 году вводит НЭП, ликвидирует систему военного коммунизма, то есть устанавливается решение аграрно-продовольственного вопроса, в 1922 году принимается аграрный кодекс, за крестьянином наконец так или иначе закрепляется земля. От Карелии до Дальнего Востока завершается вооруженная борьба. И последняя точка — создание Советского союза, то есть установление правил межнациональных отношений и новой системы государственности. С 30 декабря 1922 года начинается новая эпоха, лава революции застывает в новой государственной форме.
Любовь Ульянова
Если дискуссии начались еще в начале 1990-х годов, то почему до сих пор этот термин не является устоявшимся в научных кругах? Какую роль в разработке этой концепции сыграли Институт всеобщей истории, Институт российской истории, РВИО?
Александр Шубин
РВИО – это не исследовательская организация, а площадка с чиновником во главе, дающая средства на мероприятия. Я бы вообще не смотрел на эту дискуссию с точки зрения институтов – это дискуссия исследователей. Конференция, где мы спорили с Миллером, проходила в ИРИ РАН, но спор продолжался на семинарах в ИВИ РАН. Публиковались статьи, выходили книги. Каких-то институциональных группировок не было, были разные точки зрения.
В 1996 году вышла наша коллективная монография «Тоталитаризм», где я отвечал за главы, посвященные советской истории, и проводил эту точку зрения (завершая тогда революцию 1921 годом), а в 1997 году – книга Теодора Шанина, в которой революция также датируется длительным периодом с 1917 по 1922 год. Только Шанин апеллировал к Аграрному кодексу, а для меня теперь важен более широкий комплекс событий, включая создание Советского союза.
А когда стали обсуждать историко-культурный стандарт, я начал продвигать ту концепцию революции, которую я Вам только что изложил. И название «Великая российская революция» было положительно воспринято руководившим этой работой Александром Огановичем Чубарьяном и было закреплено в тексте стандарта – к моему глубокому удовлетворению, потому что у меня как раз вышла книга с таким названием. Но, как всякий коалиционный документ, стандарт несколько противоречив. В нем есть понятие «Великая российская революция», но не очень понятны хронологические рамки. Кто-то вставил совершенно абсурдное завершение революции ноябрем 1917 года. Ведь большевистские преобразования уходят далеко за ноябрь 1917 года, не говоря уже о разгоне Учредительного собрания и Гражданской войне. Тем не менее, сам термин закрепился в историко-культурном стандарте. И это полезно.
В академической среде не так много людей, которые не согласны с этим термином, на научных мероприятиях я пока не сталкивался с аргументированной критикой такого подхода. Можно говорить, что Февраль и Октябрь — это разные вещи, но нельзя сказать, что между ними есть какой-то логический перерыв в развитии революционного процесса.
Любовь Ульянова
Используют ли западные историки термин «Великая российская революция»?
Александр Шубин
«Russian revolution» используют. Насчет «Great» не знаю. Могут и побояться. На Западе даже французскую революцию сейчас редко называют «Великой».
На мой взгляд, великими можно назвать четыре революции, которые отличаются масштабом, глубиной влияния на мировую ситуацию, вовлеченностью масс и территорий.
Французская является «великой», потому что сильно повлияла на развитие всей Европы, которая превращалась в это время в столицу мира — то есть, по существу, на весь мир. Российская повлияла на мир, имела огромный территориальный охват и существенную глубину, в ней были остро поставлены социальные вопросы, шла перестройка всей структуры общества, была предпринята попытка создания совершенно новой социальной системы. Испанская революция является великой из-за максимальной глубины, в её ходе были качественным образом преобразованы отношения на уровне производства, то есть демократия распространилась на уровень производства. В отличие от России там попытались применить демократию на уровне производства системно, и в итоге это заработало. Влияние Испанской революции на международную ситуацию тоже очень значительно, и ведь это – первая битва против фашизма. Великой я считаю и китайскую революцию — из-за количества вовлеченных людей, длительности процесса и влияние на мировые процессы.
Любовь Ульянова
Поскольку первая и очевидная аналогия — это Великая французская революция, будет ли справедливо отсчитывать начало Великой российской революции с 1905 года, учитывая, что во Франции революция началась с возникновения народного представительства, а не с момента свержения самодержавия?
Александр Шубин
На мой взгляд, нужно смотреть, есть ли в этих событиях перерыв. Вполне очевидно, что в 1908 – 1909 годах никакой революции в России не было. Существовала система легитимности, шло эволюционное развитие, проводились реформы. Реформы могут идти и в ходе революции, но в данном случае они шли сверху и не встречали массового революционного сопротивления. Российская революция в 1907 году закончилась. Во Франции революция началась всё-таки не с Генеральных штатов, а с того, что масса людей вырвалась из-под контроля властей, разнесла Бастилию и стала ломать систему, включая и «представительство» Генеральных штатов. И революция до второй половины 1790-х годов шла без существенных перерывов.
Любовь Ульянова
Существует ли какая-то связь между отношением к Французской революции как к великой, и тем, что она стала частью национального героического пантеона. Подобное наименование российской революции имеет какую-то идеологическую коннотацию?
Александр Шубин
Некоторые авторы пытаются её разглядеть и критиковать. Мол, плохо, что мы прославляем революцию. Задача ученого не прославлять или обличать, а выяснить, как было дело, дать логичный инструментарий. Исходят из предложенных мной критериев, революция в России действительно была великой, а хорошо это или плохо – люди решают, исходя из собственной идеологии. Единой идеологии в нашем обществе нет и, надеюсь, в обозримой перспективе не будет. Одних революция пугает, других – вдохновляет. Как и стабильность, революция имеет множество издержек, но все же она интереснее и креативнее, чем «монархии зловещий смрад». Важно, чтобы революция была эффективной, результативной и не свалилась в гражданскую войну. Но это уже мои личные предпочтения, у других специалистов – другие. Если бы я хотел её глорифицировать – я бы написал «Славная революция», но я говорю «Великая», потому что большая, глубокая.
Любовь Ульянова
Великая французская революция закончилась реставрацией, в отличие от России, где реставрация не состоялась до сих пор.
Александр Шубин
Нет, Великая французская революция закончилась установлением наполеоновской монархии, либо наполеоновской диктатуры, либо диктатуры Директории (смотря как оценивать дату её финала). То, что известно как «реставрация во Франции», возвращение Бурбонов, было результатом внешнеполитического нашествия. Именно поэтому монархия оказалась неустойчивой и в итоге быстро рухнула, но без больших последствий. Восстановление монархии – это результат оккупации, а не реставрации. В России реставрации монархии Романовых, думаю, ждать не приходится.
А период Наполеона все-таки не называли реставрацией. Ведь важна не чистая форма государственного устройства – установили монархию или сделали бы его президентом — а процессы, происходящие в обществе. В этом отношении элементы реставрации были и во Франции уже в ходе революции, и в СССР после гражданской войны – так называемый «термидор» и последующий сталинский абсолютизм.
Любовь Ульянова
Так или иначе, Франция весь XIX век колебалась между республикой и монархией.
Александр Шубин
После свержения Бурбонов в 1830 году они уже не вернулись. На мой взгляд, монархическая легитимность Наполеона уже постреволюционная. А Наполеон III — это, конечно, не реставрация. Бонапарты до революции никаких прав на престол не имели. Поэтому здесь говорить о старом легитимизме не приходится. Монархия при Наполеоне III возникла потому, что монархическая форма правления считалась приличной в Европе. В современном мире диктаторы предпочитают быть президентами, даже если они потомственные, наследственные, авторитарные, самодержавные. Мы знаем целые династии руководителей в современном мире, которые монархиями формально не называются. Важно не формальное наименование «монархия» или «республика», а что изменилось в структуре общества.
Любовь Ульянова
Вы говорите о важности легитимности власти в любых революционных событиях. Существует точка зрения, если мы говорим о феврале 1917 года, что монархическая легитимность не исчезла с отречением Николая II. Если мы смотрим на переход формальный — власть передана Учредительному собранию.
Александр Шубин
Полномочия были формально переданы Временному правительству. Между ликвидацией монархии и возникновением Учредительного собрания существовал значительный перерыв, так что о передаче монархической легитимности говорить не приходится.
Любовь Ульянова
Так или иначе, легитимность перешла на Учредительное собрание и на Временное правительство как на институт, который должен был довести страну до созыва Учредительного собрания. Монархическая легитимность исчезла в процессе развития событий 1917 года, но говорить о её моментальном исчезновении с отречения Николая II – то есть в духе формулировки «падение самодержавия» – не очень правомерно.
Александр Шубин
Легитимность — дело юристов в спокойные, а не революционные эпохи. В революционные эпохи — это дело, если угодно, социальных психологов. Монархическая легитимность разрушалась много лет, как минимум с 1905 года, и довольно интенсивно в мартовские дни 1917 года. Когда страна не стала заступаться за самодержца – можно констатировать смерть самодержавной легитимности. А судя по результатам выборов в Учредительное собрание – и монархической, потому что монархистов практически никто не поддержал. Вся Россия весной 1917 года пришла к выводу, что система легитимности Российской империи — это то, чего сейчас нет. Отсюда разложение, например, полиции. В период революции ощущение, что «порядок лучше», исчезает, потому что порядок оказывается хуже. Временное правительство опиралось не на монархическую легитимность и не на прежние институты (отобрав полномочия у Государственной думы), а на добрую волю массовых движений и политических партий. А когда правительство лишилось этой опоры, его съели большевики. Учредительное собрание имело потенциальную легитимность, но с ней конкурировали вполне реальные Советы, которые тоже стали претендовать на легитимность по праву того, что они представляют многомиллионные массы, а Временное правительство – непонятно кого. Временная легитимность правительства вела к тому, что была возможность в чем-то его слушаться, а в чем-то — нет. И Совет это четко постулировал: «поскольку» Временное правительство себя ведет правильно, в соответствии с формирующейся (но еще не сформировавшейся) революционной легитимностью, неким пониманием, что нужно проводить демократические социальные реформы — «постольку» Советы его поддерживают. А в остальном – нет. И когда большевики сформировали свое правительство от имени съезда Советов, они сразу стали себя позиционировать как законная власть, установившаяся от имени трудящихся и новой революционной легитимности — но эта легитимность очень долго не утверждалась.
Любовь Ульянова
Можно ли говорить о конкуренции как раз двух типов революционной легитимности: демократической — это Учредительное собрание и революционной легитимности большевиков?
Александр Шубин
Да, конечно конкуренция учредительной и советской легитимности была, но обе были революционными и демократическими. Ведь на выборах в Учредительное собрание победили революционеры. А большевики настаивали, что Советы – более демократичны, чем парламент.
Любовь Ульянова
Каким образом была преодолена легитимность Учредительного собрания, ведь его идея на самом деле опиралась на длительную традицию?
Александр Шубин
Эти вопросы были решены силой, «по праву меча» (используя фразу из истории республиканской легитимности Англии). При этом государственная система, основанная на демократическом фундаменте Учредительного собрания, в дальнейшем тоже могла, как и Советская, эволюционировать к авторитаризму под давлением многочисленных социальных проблем и конфликтов. Скажем, сначала бы утвердился какой-то президент, эсеровский, демократический, но его бы могли сменить потом менее демократические деятели — что мы и видели на примере Веймарской республики: от социалиста Фридриха Эберта к консерватору Паулю Гинденбургу и нацисту Адольфу Гитлеру. Гитлер, правда, сломал легитимность очень быстро и стал действовать не в соответствии с конституцией. Это – лишь одна альтернатива. И в Учредительном собрании можно видеть и демократическую и социально-ориентированную перспективу движения к чему-то вроде «шведского социализма» и «швейцарского федерализма». Это уже был вопрос конкретной социально-политической борьбы в ходе завершающей фазы революции, которая, очевидно, даже с победой Учредительного собрания закончилась бы не сразу. Ведь не закончило Испанскую революцию 1930-х годов их Учредительное собрание.
Этой легитимности противостояла легитимность советская, потому что правительство большевиков действовало от имени Советов, которые получили власть на местах и представительство в «революционном парламенте» ВЦИК. Сторонники Советов доказывали, что они демократичнее Учредительного собрания. И часть революционизированных масс считала, что Советы – это наши люди, это самоуправление, это надежда на радикальные преобразования в духе пожеланий трудящихся. Некоторое время это ощущение сохранялось, хотя режим становился все более авторитарным и тоталитарным. И ощущение, что это «наши люди», что власть происходит от самого демократичного базисного уровня, сохранялось и потом пропагандистски укреплялось уже в период СССР.
Любовь Ульянова
Так или иначе, если мы берем термин «легитимность», важный для концепции Великой российской революции, что происходит с легитимностью Учредительного собрания? В Вашем учебном пособии, скажем, она как-то пропадает внутри этапа Октябрьской революции. Разгон Учредительного собрания – это никакой не этап, не разлом, не прекращение ранее существовавшей легитимности…
Александр Шубин
Легитимность Учредительного собрания пропадает, потому что так получилось – она утонула. Но что касается пособия, то последнее упоминание Учредительного собрания происходит позднее его разгона, как раз на границе следующего этапа революции, который называется «широкомасштабная гражданская война». Потому что под знаменем Учредительного собрания было оказано наиболее серьезное на тот момент сопротивление большевистскому режиму, а, значит, и советской легитимности. И только демонтаж Комуча, а затем разгон съезда членов Учредительного собрания уже белым движением означал, что эта легитимность силовым путем была подавлена. И началась другая борьба: какая из авторитарных альтернатив окажется сильнее. Народ это очень быстро почувствовал, и развернулось повстанческое движение за Советы и идеалы Октября, направленное не только против белых, но и против коммунистов.
Рухнула монархическая легитимность, в 1917 году источником легитимности должен был быть народ, а затем уже всем было понятно: даже если белые соберут Учредительное собрание, то это будет подконтрольное Учредительное собрание. Известно как Колчак относился к демократии. Но и советская легитимность расслаивалась на демократическую и авторитарную, основанную на военной и репрессивной силе. Борьба за демократическую легитимность последний раз усилилась в 1921 году и была подавлена военным путем. Причем коммунистам противостояли и сторонники Учредительного собрания, и сторонники Советов без коммунистов.
Любовь Ульянова
Вы сказали о том, что конечной датой революции Вы считаете образование Советского союза. Означает ли это, что большевики не обладали легитимностью до конца 1922 года? И можно ли видеть в такой датировке определенную имперскость – революция закончилась с восстановлением империи?
Александр Шубин
Как разрушение, так и восстановление легитимности — это процесс. Кто-то признавал, кто-то не признавал. Советская легитимность в авторитарной форме укреплялась постепенно – с победами Красной армии. Она подавила восстание в Карелии и заняла Владивосток в 1922 году. Якутская эпопея Анатолия Пепеляева не в счет, я думаю, это уже совсем локальная история. Басмачи — национальная. Мы можем сказать, что к 1922 году большинство населения поняло, за кем сила. Это первый источник легитимности: «мы им сопротивляться дальше не готовы». Второе: были установлены правила игры по вопросу о власти, продовольственно-аграрному и национальному вопросам. Население стало работать по этим правилам, значит – новая легитимность восторжествовала. По правилам военного коммунизма население жить не хотело: саботировало, боролось. А условия НЭП оно приняло в огромном своем большинстве. И, в общем, отказало в дальнейшей поддержке повстанческим движениям.
Вопрос о власти был решен по праву меча. Вопрос о земле и продовольствии — по праву компромисса. Рабочий вопрос, конечно, тоже входит в этот компромисс.
Можно ли называть империей Советский союз 1920-х годов? Это очень спорно. Смотря что считать империей. Если толковать этот термин очень расширительно и считать империей централизованную многонациональную систему, то она возникла еще в 1919 году – с заключением военно-политического союза между республиками. Уже тогда были централизованы экономика и военная машина. В 1922 году решался вопрос не «имперскости», а национальной организации и отношений с миром. И решение было найдено как раз не имперское, национальные республики не были включены в Россию, как предлагал Иосиф Сталин, сохранялась форма союза, в который входила Россия. В этом было заложено и зерно мировой революции, принципиальная готовность вернуться к этой идее. Советская Германия могла войти в такой союз, но не могла стать частью Советской России. Сталин с этим согласился. Кстати, хоть его и объявляют таким национальным царем, от идеи мировой революции он не отказывался.
Если бы этот вопрос решили раньше, а аграрный вопрос – позже, тогда я бы датировал завершение революции по аграрному вопросу. Но так получилось, что последним дали решение вопроса национального и определили форму государственной организации. Это произошло 30 декабря 1922 года, и это я считаю последним актом революции, ее хронологической границей. Затем начинается уже новая глава отечественной истории – история СССР.
