РI: Публикация беседы Кирилла Бенедиктова и Натэллы Сперанской о Рене Геноне вызвала оживленную дискуссию среди читателей нашего сайта. Высказывались и сомнения в безусловной ценности генонизма, и критика прозвучавшей в этой беседе апологии французского мыслителя. Русская Idea всегда стремилась избегать одностороннего освещения сложных сюжетов, полагая, что истинный консерватизм не боится споров и разнообразия мнений. Поэтому сегодня наш разговор о Геноне продолжает известный православный мыслитель, публицист, основатель проекта «Катехон» Аркадий Малер, придерживающийся альтернативной точки зрения на наследие Рене Генона.
Любовь Ульянова
Уважаемый Аркадий Маркович! Как лично Вы относитесь к Рене Генону и его традиционализму? Насколько совместим, с Вашей точки зрения, Генон с христианством?
Аркадий Малер
В юности я долгое время был ревностным сторонником так называемого интегрального традиционализма, разработанного Геноном, и пытался синтезировать его с православным христианством, но однажды мне стало очевидно, что между ними есть сущностное противоречие и, с православной точки зрения, учение Генона – это, конечно же, явная ересь, весьма соблазнительная для людей правоконсервативной ориентации. Не случайно в свое время через увлечение Геноном прошел даже будущий иеромонах Серафим Роуз. Но это явная ересь потому, что противоречия с христианством у Генона лежат на поверхности – для него не существует теистического Бога-личности и Иисуса Христа как Богочеловека, пришедшего искупить и спасти все человечество, для него нет даже самих понятий искупления и спасения, нет Церкви как единственного пути этого спасения.
Бог Генона – это фактически то самое безличное трансцендентное начало, из которого проявляется весь имманентный мир в своеобразной субъект-объектной иерархии, весьма напоминающий Единое-Благо неоплатоников или Абслют немецких идеалистов. Восходить к этому Абсолюту можно посредством практически любой религиозной традиции, погружаясь в ее эзотерическое учение, но, при этом, не конфликтуя с другими традициями, потому что все они, в конечном счете, сводятся к некой сверхисторической, интегральной или примордиальной Традиции с большой буквы, которая когда-то была утрачена человечеством и уже никак не может быть восстановлена в полном объеме.
В этом смысле учение Генона – это самый настоящий гиперэкуменизм, но только не “слева”, подобно прогрессистским синкретическим проектам типа бахаи, а “справа”, как бы с позиции самой, так называемой, Традиции. При этом весьма показательно, что если Генон с большим почитанием пишет о таких мистических традициях, как веданта, даосизм, герметизм, каббала, суфизм и т.п., то о православии он практически ни разу не вспоминает и само традиционное христианство отождествляет только с католицизмом. Сам Генон, будучи католиком, принял ислам суфийского толка, получил новое имя Абдель-Вахид Яхья, то есть “служитель единого”, хотя по своим взглядам был даже ближе к адвайта-веданте, что с радикальным суфизмом вполне сочетается.
Так что с христианством сам Генон порвал и создал собственное метафизическое учение, в своих сущностных основах альтернативное христианству.
Любовь Ульянова
Чем обусловлена популярность идей Генона в России 1980 – 1990-х годов, насколько плодотворна оказалась рецепция идей Генона? Как Вы в этой связи относитесь к интерпретации идей Генона Александром Дугиным и Гейдаром Джемалем, учитывая разницу их подходов?
Аркадий Малер
Относительная популярность генонизма в постсоветские годы объяснялась тем, что это учение удовлетворяло сразу двум острым потребностям многих ищущих людей того времени – с одной стороны, религиозно-философским поискам максимально эзотеричного и элитарного знания, объясняющего все и вся, а с другой стороны, поискам оптимальной мировоззренческой базы под антилиберальные и, шире, антипрогрессистские настроения. Но здесь нельзя не заметить, что определяющую роль в популяризации и, что еще важнее, политизации самого имени Рене Генона в России тогда сыграл именно Александр Дугин – если бы не он, то это имя сегодня было бы известно разве что немногим специалистам.
Однако Дугин, конечно, пропагандировал вовсе не чистый генонизм, за что его критиковали более последовательные сторонники Генона, а свой собственный идеологический синтез, вроде бы основанный на учении Генона, но также включающий в себя идеи так называемой гиперборейской мистики, оккультного герметизма, сакральной географии, евразийства и консервативной революции, причем, как известно, в ее наиболее радикальном изводе – национал-большевизма. Синтез Дугина можно было бы назвать, своего рода, “политическим генонизмом”, но дело в том, что, исходя из логики самого Генона, никакое полноценное позитивное политическое действие, предполагающее восстановление изначальной Традиции, абсолютно невозможно – современный мир находится в состоянии Кали-Юги и никакая “консервативная революция” его не спасет.
Для Дугина, чье мировоззрение полностью ориентировано на активное политическое действие, такой подход был также невозможен, но ведь и сам “интегральный традиционализм” не ограничивается Геноном, а продолжается в одном из его последователей, итальянце Юлиусе Эволе, который как раз был ярым апологетом политической активности, проповедником “революции против современного мира” и “языческого империализма”, дошедшим до того, что цель оправдывает все средства и ради консервативной революции вполне можно блокироваться с самыми деструктивными инфернальными силами, что называется, “оседлать тигра”, а эта логика позволяет ради святой цели восстановления вроде бы традиционного общества поддержать самые что ни на есть антитрадиционные явления и движения, и именно так объясняется и оправдание большевизма, и заигрывание с постмодернизмом – “гулять, так гулять”.
Ну и, конечно, эта стратегия идеально сочетается с гностическим подходом, в котором часто упрекают Дугина и его интерпретацию христианства. Поскольку же очень многие люди узнали Генона исключительно в контексте дугинского идеологического синтеза, то это имя стало для них неотделимо от этого контекста и нередко можно услышать, что Генон – это чуть ли не один из идеологов фашизма или евразийства, хотя в реальности он был совершенно аполитичен.
Если же говорить о Гейдаре Джемале, то его генонизм по форме не сильно отличается от дугинского – он также представляет своеобразный “политический генонизм”, но по содержанию между ними принципиальная разница, потому что Джемаль – исламист и, в этом смысле, значительно комплиментарнее Абдель-Вахиду Яхья, чем сам Дугин. Однако так же как и сам Генон был, скорее, ведантистом-суфистом, чем обычным мусульманином, так и мировоззрение Джемаля, судя по его программным текстам, в частности “Ориентация – Север”, не исчерпывается последовательным исламизмом и включает в себя как элементы европейской гностической эзотерики, так и чисто левых политических идей. Если Дугин пытался привлечь геноновскую метафизику к созданию русско-евразийской консервативно-революционной идеологии, то Джемаль то же самое делал в отношении исламистской идеологии.
Оба примера показательно отражают сущностное противоречие “политического генонизма” как такового. Во-первых, как я уже заметил, настоящий генонизм не предполагает никакой политической активности и любая попытка спроецировать его в политическую идеологию возможна только при отрицании его ключевых положений, так что лучше уж говорить об эволаизме. Во-вторых, из генонизма никак невозможно спроецировать единую мировую идеологию, поскольку каждый такой идеолог неизбежно будет настаивать на эксклюзивности своей традиции, и наличие общего врага в виде абстрактного Запада или конкретной Америки здесь никак не поможет. Иными словами, на основе генонизма и даже эволаизма никак невозможно создать единую альтерглобалистскую идеологию справа, так называемый “правый” или “консервативный” интернационал: все национальные, геополитические, религиозные противоречия никуда не делись и для правых консерваторов они имеют определяющее значение, в отличие от левых и либералов. И, наконец, в-третьих: вряд ли нужно доказывать, что, в сравнении с марксизмом или либеральным позитивизмом, “интегральный традиционализм” как таковой это достаточно элитарная и, в этом смысле, достаточно маргинальная философия, и на месте “интегральных традиционалистов” честнее и вернее создать новую религию, чем предлагать учение Генона и Эволы в качестве надрелигиозной философии.
Любовь Ульянова
Не кажется ли Вам, что идеи Генона в настоящее время утратили свою политическую актуальность, не столько в связи с победой либерализма, концом истории, сколько с новой антиглобалистской волной, правой, но тем не менее опирающейся на переосмысленные идеи национализма нового времени и в этом смысле – на модернизм?
Аркадий Малер
Как я уже заметил, генонизм в чистом виде – это аполитичное и, в определенном смысле, даже антиполитичное учение, поэтому вопрос о его политической актуальности некорректен. Если же говорить о политическом генонизме в любой его версии, как у Эволы, так и у Дугина или Джемаля, то, с моей точки зрения, популярность этих идей будет прямо пропорциональна возрастанию цивилизационных кризисов. Есть такие идеи, которые на массовом уровне востребованы только в кризис и поэтому ориентированы на кризис, в относительно стабильной ситуации они просто потухают. Поскольку никакого единого политического генонизма нет и не может быть, то и сравнивать его с масштабными интернациональными идеологиями не совсем корректно. Но вот у отдельных, этнорелигиозных изводах политического генонизма вполне может быть свое будущее, и такие изводы, к сожалению, достаточно актуальны.
Посмотрите, что такое идеология Эволы? – это же метафизическое оправдание европейского неоязычества, это готовая доктрина для объединения всех европейских неоязычников в свой вариант Евросоюза, и если они только не переругаются из-за вопроса о государственных границах и о том, чье язычество истиннее, то рано или поздно эволаизм проявит себя как чуть ли не основа европейской идентичности. Вспомните идеолога французских “новых правых” – Алена де Бенуа, он же полностью работает в этом направлении, и если таким “новым правым” удастся найти оптимальный баланс между всеми взаимными национальными претензиями, то, теоретически, у них может получиться.
С генонизмом Джемаля ситуация сложнее, потому что исламизм в целом чрезвычайно закрыт для каких-либо идеологических синтезов, а все концептуальные построения Джемаля могут реально привлекать только ищущих европейских интеллектуалов, включая русских или американских, интересующихся “загадочной восточной религией”, а не аутентичных представителей этих религий. В частности, Джемаль ориентирован на интегральный ислам, игнорирующий доктринальные противоречия между всеми его основными конфессиями, а реальный ислам исполнен внутренних конфликтов. И тогда кто такой Рене Генон для тех же ваххабитов и иголовцев – это же суфий, да еще и открыто увлекающийся индуизмом, то есть просто неверный.
Если же говорить о политическом генонизме Дугина, то, по моему убеждению, именно в России он может быть не менее популярным, чем эволаизм на Западе, и, при иных субъективных и объективных раскладах, дугинизм в России давно мог быть сверхпопулярной идеологией, со своей большой партией и прочими возможностями, но, прямо скажем, Господь не попустил и пока не попускает. Чтобы не уходить в обсуждение Дугина и оставаться в рамках обсуждения Генона, скажу только, что один из факторов, мешающих дугинскому евразийству стать достаточно популярным – это, конечно, сам генонизм, философия весьма эзотеричная, элитарная и до сих пор весьма экзотичная для абсолютного большинства потенциальных дугинских адептов. И если его фанаты не задаются вопросами о том, как сочетать эту странную синкретическую философию с православием и почему, по мнению Дугина, “самым правильным, самым умным и самым главным человеком ХХ века” является не какой-нибудь русский православный святой, а французский мусульманин, то у людей, не испытывающих априорного очарования дугинской “магией”, такие вопросы неизбежно возникают. Между тем, синтез Дугина, конечно, был более актуален и востребован в 90-е годы и даже отчасти в нулевые, и именно потому, что наша страна так или иначе выздоравливает и стабилизируется, этот специфический синтез утрачивает политическую актуальность. Чем менее стабильной будет наша страна, тем более востребован будет и сам дугинизм.
Любовь Ульянова
Можно ли сказать, что побеждает антиглобализм, но в его модернистской, но не контр-модернистской версии, что особенно заметно по Франции?
Аркадий Малер
По поводу победы антиглобализма в какой-либо версии – это все-таки преждевременная оценка. Пока можно сказать только о том, что фукуямовский “конец истории” точно сорвался и либеральный глобализм погряз во множестве кризисов, но еще не проиграл окончательно. Я согласен с тем, что реально ведущую роль в современном антиглобализме играют национально ориентированные движения, пытающиеся пролонгировать существование национальных государств Нового Времени так, как будто никакого Постмодерна не было, и победа Brexit – это явный прорыв такого движения.
Но я не верю в то, что глобальные исторические тенденции и вызовы могут споткнуться всего лишь о какие-либо нации и национальные государства. Я готов согласиться со Шпенглером в том, что мировая история – это история войн, но это история войн не государств и наций, а глобальных, универсальных мировоззренческих проектов, глобальных религий, философий и идеологий, и большинство настоящих империй распадалось не столько из-за внутренних сепаратистских настроений, сколько из-за столкновения с другими империями или, скажем так, имперскими проектами. Реальная перспектива сегодняшних национальных движений в Европе весьма туманна, и по одиночке они никак не смогут противостоять ни либеральному глобализму, ни наступающему исламизму. Чтобы победить, всем этим движениям придется составить, не побоюсь этого слова, свой интернационал и предложить свой вариант Евросоюза, а тогда возникнет вопрос о том, что должно быть общей платформой такого союза и даже неоязычество Эволы и Алена де Бенуа, о котором я уже говорил, может быть весьма востребованным. В любом случае – по одиночке не выжить, придется выстраивать свой альтероглобализм. Конечно, я лично очень бы хотел, чтобы такой платформой было не неоязычество, а идеология христианского консерватизма, аналогично ранним идеям христианской демократии, с которых начинал Евросоюз и от которых уже ничего не осталось. Насколько это реально – отдельная долгая тема, но либо Европа сплотится вокруг христианской идентичности, вокруг Креста, либо ее не будет. Замечу только, что это совсем не обязательно предполагает какой-либо церковный экуменизм, речь идет именно о политической идеологии, а все претензии к либеральному глобализму со стороны православных, католических и протестантских авторов – ровно одни и те же, достаточно вспомнить Гаванскую декларацию Патриарха Кирилла и римского папы Франциска.
Любовь Ульянова
В тех силах, которые сейчас теснят глобализм и в Америке, и в Британии, и в континентальной Европе, нет признаков метафизического протеста против современности, в духе Эволы и Генона, но есть стремление использовать идеалы свободы, равенства, братства против элит современного мира. Можете ли Вы назвать трампизм, движение за выход из ЕС, набор всех евроскептических течений в точном смысле слова консервативной революцией? Или же консервативная революция впереди?
Аркадий Малер
Вообще-то существенным сегментом антиглобалистского движения на Западе являются именно религиозно-консервативные силы, тем более, в Америке, и их протест основан на собственной, христианской метафизике, без какого-либо Генона и Эволы. Если же говорить о консервативной революции, то это очень растяжимое понятие, поскольку растяжим сам консерватизм. В моем архаическом понимании революция – это все-таки насильственная смена правящего слоя, а движение Трампа и евроскептики ни к какой революции не призывают – они как раз хотят изменить систему изнутри, то есть ставят на легальный, эволюционный путь изменения системы. Кроме того, их консерватизм тоже достаточно условный, поверхностный, просто на фоне радикального левого либерализма Демократической партии США и Евросоюза нетрудно оказаться консерватором.
Любовь Ульянова
Тем не менее, традиционализм в духе Генона до сих пор является одним из самых популярных течений в современной России (если учесть хотя бы популярность журнала Волшебная гора). На Ваш взгляд, эта популярность – явление временное? Или в ней есть некое указание на возможное направление развития русской независимой мысли в будущем?
Аркадий Малер
Для того, чтобы оценивать популярность какого-либо явления, нужны объективные социологические критерии, а я с такими критериями никакого исследования в отношении “интегрального традиционализма” не проводил. Когда находишься внутри какого-либо движения, то часто кажется, что весь мир о нем знает и только и ждет его победы, а когда покидаешь его, то обнаруживаешь, что о самом его существовании мало кто догадывается. По моим данным, которые могут быть ошибочными, последний номер “Волшебной горы”, где мне когда-то довелось быть членом редколлегии, вышел в 2012 году и никакой особой активности с той стороны я не наблюдаю. Как мне кажется, прежнее генонистское сообщество, не связанное с Дугиным, просто распалось: некоторые люди просто скончались, другие по разным причинам порвали с прежним генонизмом, а третьи ушли к Дугину и тот генонизм, который сегодня наиболее популярен – это именно генонизм в редакции Дугина, как составляющая дугинской идеологии. Дальнейшая популярность “интегрального традиционализма” в его чистом виде вполне возможна, но я напомню, что это все-таки довольно эзотеричная и элитарная философия, чтобы стать массовым увлечением, а на самом рынке элитарных философий у него и так полно конкурентов. Другой вопрос – популярность именно дугинского синтеза, но я об этом уже сказал. Повторю только, что именно геноновская основа этого синтеза мешает его популяризации.
Любовь Ульянова
Часто в симпатиях русских антилиберальных мыслителей к контрмодерным течениям Европы видят признак постмодернизма, именно в силу, казалось бы, малой актуальности контр-модерных идей в современной политике. Как Вы сами относитесь к постмодернизму? Не считаете ли Вы, что постмодерн, в том числе в его неприятных чертах, парадоксальным образом воскрешает многое, что было дорого правым противникам современности? Например, отказ от суверенитета национальных государств во имя некой общеевропейской идеологической вертикали, в данном случае представленной Брюсселем и евробюрократией?
Аркадий Малер
Безусловно, ситуация Постмодерна позволила реанимировать и релегитимировать все формы домодерного, традиционалистского сознания, чем все умные традиционалисты достаточно успешно пользуются, а иные из них прямо предлагают, в духе Эволы, “оседлать тигра” постмодерного хаоса, чтобы однажды укротить его в премодерный космос. Если в 90-е годы к этому первым призывал Дугин, то сегодня это уже общее место.
Однако возникает неизбежный вопрос – какая именно Традиция должна придти на смену Постмодерну? Если это некая абстрактная “интегральная традиция”, то в постмодернистские игры можно продолжать играть бесконечно. Если же это православное христианство, то тогда придется признать, что как мировоззренческая позиция постмодернизм несравнимо больше противоречит христианству, чем классический Модерн и, вообще, многие ценности классического Модерна или “проекта Модерна” были лишь секуляризованной версией христианских ценностей – это и идея личности, и идея единства человеческой истории, и идея объективной познаваемости мира, и многое другое. В то время как постмодернизм отрицает не только эти ценности, но и какие-либо ценности вообще. Поэтому с постмодернизмом весело разрушать что-либо, но с ним невозможно ничего созидать.
Но я считаю, что апофеоз постмодерного хаоса мы уже прошли именно в 90-е годы, и уже с начала нулевых годов началась определенная реакция – реакция стихийная, инертная, невнятная, но именно реакция, и она требует своего идеологического оформления, и в обозримой перспективе мы будем жить в цивилизации, которая будет сочетать в себе элементы и Постмодерна, и классического Модерна, и премодерного традиционного сознания, потому что ничто из этой триады не исчезнет, если только цивилизация не начнет свою историю снова с нуля.
Идея общеевропейской идеологической вертикали, представленной Брюсселем и евробюрократией, – это как раз наследие проекта Модерна с его утопиями о вечном мире и всемирном либеральном или левом государстве, и постмодернистские тенденции как раз разрушают эту вертикаль, как и любую иную вертикаль вообще. Национальные государства здесь должны были служить только временной формой развития цивилизации, так же как советские национальные республики должны были быть временным этапом на пути к общечеловеческой коммуне. Да, проект Модерна возник на обломках проекта универсальной христианской империи и универсальной же Церкви, но только для того, чтобы построить свою универсальную империю. Как писал Иосиф Бродский, умный человек знает, как сквитаться с империей: с помощью другой империи. Стремление сохранить или возродить реальный суверенитет национального государства эпохи Модерна, не переосмысляя ценностные основания самого Модерна, – это также наивно, как делать косметический ремонт квартиры в доме, который приговорен к сносу.
______
Проект Русская Idea осуществляется на общественных началах и нуждается в финансовой поддержке своих читателей. Вы можете помочь проекту следующим образом:
Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)
Реквизиты банковской карты:
— счет 40817810540012455516
— БИК 044525225
Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com
Яндекс-кошелек — 410015350990956
