РI: Мы почти забыли о великом юбилее – столетии кончины, наверное, самого выдающегося русского консервативного мыслителя XX века – Василия Васильевича Розанова. Спохватившись, мы обратились к постоянному автору нашего сайта, члену общественной редакции РI, писателю Юрию Милославскому с просьбой кратко ответить на наши вопросы о мыслителе и его месте в отечественной литературе и философии. На самом деле остро необходим серьезный разговор о Розанове именно в контексте героических интеллектуальных усилий этого человека по философскому осмыслению концепции цивилизационного самостояния России. Надеемся, это станет темой наших будущих публикаций.
Борис Межуев
– Уважаемый Юрий Георгиевич, когда произошло Ваше личное открытие творчества Василия Розанова? Явился ли он для Вас по преимуществу автором “Опавших листьев” и “Уединенного” или автором философских работ и статей?
Юрий Милославский
– Не вполне удачное открытие Розанова произошло для меня в 18/19-летнем возрасте. С особой, почти ритуальной таинственностью мне вручили «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» – в оригинале. Я довольно добросовестно прочел книгу, но хоть сколько-нибудь заинтересоваться ей не смог. То есть я прекрасно понимал, почему сочинение это запретное, предосудительное и непозволительное. Но меня-то весь его «план содержания» нисколько не затронул, потому что я был занят совсем другим. А через несколько лет мне достались статьи Розанова о Гоголе, – и вот это меня, позволительно сказать, сотрясло.
Студент предпоследнего курса филфака, уже малость отравленный лжеучением «структурализма» в изложении Ю.М. Лотмана, рывком прозрел. Я и сегодня полагаю Василия Васильевича великим литературоведом. Думаю, что Ю.Н. Тынянов, работая над «Пушкиным и Тютчевым», учел розановское разоблачение прогрессивного мифа о дружбе и сотрудничестве двух свободолюбивых гениев нашей литературы. Много позже и я позволил себе статью «Александр Сергеевич Пушкин как Иван Александрович Хлестаков»; по мере сил потянулся вслед за Розановым, который остается для меня главным, ножевым понимателем русской жизни, а, значит, и русской мысли, и русской словесности.
В этом смысле и «Листья» и «Уединенное» есть, в своем роде, конечно, продолжение трактата «О понимании».
Борис Межуев
– Что Вы думаете об антихристианстве Розанова? Почему православные столь тепло относятся к человеку, написавшему “Об Иисусе Сладчайшем и горьких плодах мира”?
– Не выражает ли Розанов декаданс русской мысли и русской литературы? Почему автор “Легенды о Великом Инквизиторе” стал автором “Людей лунного света”?
Юрий Милославский
– Василий Васильевич был подлинным русским православным исступленным «акривистом», потому так и не смог смириться с тем, что мір во зле лежит и что он так преступно красив. Отсюда и швыряние «билета» ко Престолу Божию, и демонстративные кощунства и все прочее. Как же можно не относиться к нему с теплотой? – соблазны негодования, отчаянного непонимания промысла Божия хорошо знакомы православному человеку, – а знакомы они были еще Царю-Псалмопевцу Давиду.
В этом смысле Розанов совершенно отличен от гр. Льва Толстого, который в своих религиозных и нравственных раздумьях был и до конца оставался умничающим «барином-баловником», как это определил Саврасов.
Борис Межуев
– Розанов мучительно переживал свою невостребованность как философа, что он не состоялся, не обрел известность в русском обществе как соавтор перевода “Метафизики” Аристотеля и автор трактата “О понимании”. Может быть, он опередил свое время как метафизик?
Юрий Милославский
– Несомненно. Розанов опередил – и продолжает опережать время. Условно «свое» и условно «наше». Повторюсь: он был великий и часто беспощадный пониматель, и это не могло не привести к невостребованности. Да и откуда было взяться востребованности? «…Цитадель ближайшихъ штурмовъ былъ самодовольный либерализмъ нашъ, литературный, но затѣмъ также общественный и государственный. Въ тѣ дни онъ былъ всесиленъ, и рѣшительно каждый нелибералъ былъ «какъ бы изгой безъ княжества»: ни умъ. ни талантъ, ни богатое сердце не давало того, что всякій тупица имѣлъ въ жизни, въ печати, если во лбу его свѣтилась мѣдная бляха съ надписью: «я либералъ». (Розанов – о своих беседах с Леонтьевым. В сборнике «Памяти Константина Николаевича Леонтьева, СПб, 1911. С. 169). «…с декабристов и даже с Радищева еще начиная, наше Общество ничего решительно не делало, как писало «письма Шпоньки к своей тетушке», и все эти «Герцены и Белинские» упражнялись в чистописании, гораздо бесполезнейшем и глупейшем, чем Акакий Акакиевич…
Сею рукопись писал
И содержание оной не одобрил
Петр Зудотешин.
Василий Васильевич уж слишком много чего понимал. Это не прощается «нижним господским слоем», то бишь интеллигенцией.
Борис Межуев
– Не столкнулись ли в творчестве Розанова Русский Логос и Русский Эрос? Может быть, последний победил первый?
Юрий Милославский
– Для меня Розанов – это синтез.
Борис Межуев
– Существует ли линия Розанова в русской мысли, и кто ее представляет?
Юрий Милославский
– Этого еще не случилось. А вот «писать как Розанов», «продолжать розановскую манеру/линию» – такого рода курьезные попытки предпринимались и предпринимаются. Нам сперва следует научиться понимать нашего главного и почти единственного понимателя.
