РI: мы продолжаем беседовать о наследии Ивана Ильина с составителем и комментатором многотомного Собрания сочинений философа, профессором Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Юрием Трофимовичем Лисицей. Начало см.: «За Иваном Ильиным надо закрепить звание лучшего исследователя проблем международного права»
Любовь Ульянова
Путин в своих выступлениях сослался на понимание свободы Ильиным, оно есть во многих ранних работах (например, о Фихте). Как Вы можете охарактеризовать понимание свободы Ильиным?
Юрий Лисица
Это очень серьезный и умный вопрос. Ответить на него в двух словах нельзя. Скоро выйдет 30-й том его Собрания сочинений, в котором читатель найдет полный ответ на Ваш вопрос об учении Фихте о свободе, но мы не будем путать изложение Ильиным исторических философских идей с его собственными. Ильин в третьей главе «О свободе» своей фундаментальной книги 1935 года «Путь духовного обновления» связывает ее с предыдущими главами «О вере» и «О любви». Он пишет, что «человек должен быть в своей вере свободен». И отвечает на вопросы: «Что значит – “свободен”? Какая свобода имеется здесь в виду? Свобода от чего и ради чего?» Здесь он имеет в виду, прежде всего, внешнюю свободу человеческой личности. Не свободу делать все, что кому захочется, с тем, чтобы другие люди не смели никому и ни в чем мешать, но свободу веры, воззрений и убеждений, в которую другие люди не имели бы права вторгаться с насильственными предписаниями и запрещениями; иными словами – свободу от недуховного и противо-духовного давления, от принуждения и запрета, от грубой силы, угрозы и преследования. Это в точности его слова.
Любовь Ульянова
Это во многом напоминает цитату из Ильина в Послании Владимира Путина 2005 года…
Юрий Лисица
Да, возвращаясь к первой цитации Путиным Ильина, понятно, что государство не способно регулировать вопросы свободы веры и свободы любви, оно может только предоставить своим гражданам политическую свободу – по Ильину, самую нижнюю ступень свободы. «Веровать и молиться можно только самому, по доброй воле, искренно, из глубины. Нельзя молиться по приказу и не молиться по запрету». «Любить можно только самому, искренно, по доброй воле, из глубины. Нельзя любить Бога, родину и людей по приказу и перестать любить в силу запрета». «Творить можно только по вдохновению, из глубины, свободно. Нельзя творить по приказу и не творить по запрету». Так что свобода – это внутреннее делание самоуправляемой личности. Но условия для этой свободы, важной как для отдельного человека, так и для всего общества должно и обязано создать государство – в этом его идея, в этом его смысл; и эта работа, по мысли Ильина, есть «дело Божье на земле». Но понимать «внешнюю свободу» человеческого духа как формальную и безмерную было бы глубокой и опасной ошибкой: ибо внешняя свобода («не заставляй, не прельщай, не запрещай, не запугивай»…) дается человеку именно для внутреннего самоосвобождения; именно от него она получает свое истинное значение и свой глубокий смысл.
Любовь Ульянова
А что же тогда, по Ильину, «внутренняя свобода»?
Юрий Лисица
Ильин сам задает этот вопрос следующим: «Что же есть “внутренняя” свобода?» Вот его ответ: «Если внешняя свобода устраняет насильственное вмешательство других людей в духовную жизнь человека, то внутренняя свобода обращает свои требования не к другим людям, а к самому – вот уже внешне нестесненному человеку. Свобода, по самому существу своему, есть именно духовная свобода, т.е. свобода духа, а не тела и не души. Это необходимо однажды навсегда глубоко продумать и прочувствовать с тем, чтобы впредь не ошибаться самому и не поддаваться на чужие соблазны».
Любовь Ульянова
Как связывает Иван Ильин свободу внешнюю и внутреннюю свободу?
Юрий Лисица
Имеется глубокая и нетривиальная связь внешней и внутренней свободы человека. Поскольку опыт свободы – невероятно труден (хотя в глубине каждой души есть настоящая любовь к подлинной истинной свободе), Ильин сурово предупреждает об опасностях и ошибках такого опыта: «Ни внешняя свобода духа, ни политическая свобода никогда не должны проводиться последовательно, до конца, до беспредельности и разнуздания. Внешняя свобода духа должна служить внутреннему самоосвобождению, ибо только внутренняя свобода создает человека в его духовном достоинстве. Не следует отказывать человеку во внешней, отрицательной свободе, но, давая ее ему, необходимо объяснять ему, что смысл ее во внутреннем самоосвобождении, что внутренняя свобода не отрицает ни духа, ни авторитета, ни дисциплины, и что человек, не сумевший внутренне освободить себя к духу, к дисциплине и к свободной лояльности, не заслуживает политической свободы, и притом потому, что он только и сумеет злоупотребить ею, себе и другим на погибель. Здесь лежит естественная и необходимая грань внешней свободы. Однако в этом же направлении следует искать и предел политической свободы: надо подготовлять человека к ней, объясняя ему, что она теснейшим образом связана с процессом внутреннего самоосвобождения, что политическая свобода призвана служить не личной или классовой корысти, а ограждению и расцвету права, справедливости и родины; словом, что смысл и корень политической свободы лежит там, где живет и творит духовная, положительная свобода. А это значит, что и здесь не может быть безграничной свободы – ни в даровании, ни в осуществлении. Есть минимум внутренней свободы, ниже которого политическая свобода теряет свой смысл и становится всеразрушительным началом. Человек, не осознавший себя как духовного субъекта (внутренне свободного и внутренне самоуправляющегося), не сумеет понести прав политической свободы».
Любовь Ульянова
Получается, что Иван Ильин внутреннюю свободу делает необходимой предпосылкой для свободы политической, которая может быть опасной, как для стабильности, так и для развития общества?
Юрий Лисица
Именно так. Ильин далее пишет: ««Даровать» народу политическую свободу – иногда значит ввести его в искушение и поставить его на путь гибели. Это означает, что его необходимо всемерно воспитывать к политической свободе, помогать ему в его внутреннем и духовном самоосвобождении. Первое условие политической свободы есть способность к самодисциплине и лояльности; нет этого условия – и политическая свобода становится даром напрасным и непосильным. Но если политическая свобода уже «дарована», то критерием ее целесообразности является тот же самый процесс внутреннего самоосвобождения, именно: если от пользования политической свободой внутреннее самовоспитание людей крепнет, люди научаются блюсти взаимную духовную свободу, а уровень нравов и духовной культуры повышается, то политическая свобода дана своевременно и может быть закреплена; но если от пользования политической свободой обнаруживается падение нравов и духовной культуры, если обнаруживается избирательная, парламентская и газетная продажность, если внутреннее самовоспитание людей уступает свое место разнузданию, а свободная лояльность гаснет и люди начинают взаимно попирать личную свободу, то политическая свобода оказывается данному народу в данную эпоху не по силам и должна быть временно отменена или урезана».
Любовь Ульянова
Многие утверждают, что Бердяев – это философ свободы, а Ильин – философ силы. Согласны ли Вы с тезисом, что Ильин – это философ, который лучше всех понимал связь свободы и силы?
Юрий Лисица
Да, за Бердяевым действительно закрепилось такое наименование – «философ свободы». В первую очередь, потому, что одна из его ранних книг так и называлась – «Философия свободы», но также и потому, что почти в каждой из своих последующих книг он уделял свободе много внимания, особенно в знаменитой работе «Смысл творчества». Ильина лучше и точнее назвать философом «волевой идеи». Он даже издавал в 1927 – 1930 годах журнал с таким подзаголовком «Русский Колокол. Журнал волевой идеи». Ильин и Бердяев в каком-то смысле (как религиозные философы) схожи, но в подлинном смысле – разные и даже противоположные. Бердяева можно было бы условно назвать «субстанционалистским философом». Он провозгласил примат свободы над бытием – как сверхсущее, придавал ей изначальный субстанционалистский характер – рассматривал свободу как субстанцию. Приведу цитату из его «Философии свободы»: «Современная философия – философия иллюзионистическая по преимуществу, ее гносеология отвергает не только реальность отношения к бытию, но и само бытие, лишает человека изначального сознания свободы, свободы безмерной и безосновной, разлагает личность на дробные части, отвергая ее изначальную субстанциональность»; «Причинение как творческий акт субстанции есть акт свободы. Субстанция наделена творческой свободой и из нее созидает». Бердяева интересовала «природа свободы», «свободы – как образа Божьего в человеке», «мистика свободы». Бердяев был мистик-иррационалист. Ильина можно было бы назвать, с одной стороны, «волевым философом» (если различать по Афанасию Александрийскому субстанцию и волю в Боге), с другой стороны «философом-феноменологом», который искал «сущность свободы», «свободы – как подобия Божия в человеке», «обретения свободы и воспитания свободного духовного волевого характера в человеке». Ильин был интуитивист-пневматолог.
Любовь Ульянова
Видимо, играет свою роль то, что свобода – одна из самых сложных философских категорий…
Юрий Лисица
Да, она даже сложнее истины, которая ускользает в последний момент. Я уже говорил о том, что Ильин различал три свободы: внешнюю (отрицательную, свободу от чего-либо), без которой нельзя веровать и молиться, любить по доброй воле, из глубины, творить по вдохновению; внутреннюю (положительную, свободу к чему-либо), как добровольное и любовное заполнение себя лучшими, избранными и любимыми жизненными содержаниями, как свободу духовную (тело и душа человека, по Ильину, несвободны по своей природе), которую нужно еще обрести, водворить и упрочить внешней свободой (автономией), силою характера, любви, веры, воспитания – для самоусиления и самоопределения к благу, и политическую свободу (свободу общения), которая предполагает, что человек воспитал и освободил самого себя, и потому она дается ему для того, чтобы он мог воспитывать других к свободе. Первые две свободы у Ильина индивидуальны, третья, как разновидность первой, личностна, так как предполагает любовь к другому инобытию (даже к множеству других иных). Последняя – самая трудная и ответственная. Теперь вернемся к последней цитате из Ильина. Речь идет о необходимости свободы для России, свободы русскому, свободы всех нас. Здесь имеется в виду первые две свободы, перенесенные Ильиным с персоналистического плана на национальный и государственный план (вопрос правомерности такого переноса, конечно, остается открытым, но никто не станет отрицать, что свобода имеет ценность только индивидуальную, а не всеобщую; суверенитет и есть такая свобода).
Любовь Ульянова
Как сказанное Вами об Ильине сопоставить с Бердяевым?
Юрий Лисица
Стиль письма Бердяева афористичен, принципиально не рационалистичен, так как он отвергал в философии какие-либо доказательства; вместо них он приводил после своего мистического опыта показательства, или, понятнее, свидетельства. Но был ли его мистический опыт подлинным? Не было ли это наваждение сатаны или другой отрицательной духовной силы? Критерия «такого знания» у Бердяева нет. Его книги – это короткие предложения-афоризмы – удачные и не совсем, верные и неверные, значимые и пустые. Хочу сказать, что Бердяев был одним из моих любимых русских философов, если не первым (как Владимир Соловьев) или вторым (как Павел Флоренский), то уж точно третьим, так как четвертым был Сергей Булгаков. Поэтому я не пытаюсь как-то дискредитировать его и его способ философствования. Но я их всех «преодалил». Употребляю здесь удачное слово знакомого русского художника-сюрреалиста, когда он неожиданно зашел в нашу философскую компанию именно в тот момент, когда по телевизору сообщили, что умер Сальвадор Дали. Мы все дружно сообщили ему, что умер его кумир и учитель. Он ответил очень остроумно: «Я его преодалил – я был “сюр”, а стал “рюс”». Здесь все было удачно – и экивок, и перевертыши, которые очень любил художник, и правда его творческой жизни. Теперь представим себе, что Президент процитировал бы Бердяева: «Отречение от разума мира сего – безумие в Боге есть высший подвиг свободы, а не рабство и мракобесие: отречением от малого разума, преодолением ограниченности логики обретается разум большой, входит в свои права Логос. Малый разум есть ratio, он рационалистичен, большой разум есть Logos, он мистичен». Хорошая и глубокая цитата, но как перенести ее на свободу России и русского народа и всех нас? Справедливости ради, приведем прекрасную цитату из Бердяева в Послании Президента Путина 12 декабря 2013 года: «И мы знаем, что в мире всё больше людей, поддерживающих нашу позицию по защите традиционных ценностей, которые тысячелетиями составляли духовную, нравственную основу цивилизации, каждого народа: ценностей традиционной семьи, подлинной человеческой жизни, в том числе и жизни религиозной, жизни не только материальной, но и духовной, ценностей гуманизма и разнообразия мира. Конечно, это консервативная позиция. Но, говоря словами Николая Бердяева, смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперёд и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме, возврату к первобытному состоянию». Другими словами, консерватизм – это не «возобновление» (инновация), а «обновление» (новация) в точном понимании значения этих модных сегодня слов». Чтобы закончить свой ответ на положительной ноте, можно дать современное краткое описание свободы, вытекающее из Евангелия (свободы от греха): «Свобода – это событие любви» (митр. Иоанн Зизиулас). Связь между свободой и силой у Ильина я понимаю как силу духа, силу внутреннего очищения от ненависти, злобы, корысти, зависти, зла и греха. В своей работе «Путь духовного обновления» он писал: «Без свободы – гаснет дух; без духа – вырождается и гибнет свобода».
Любовь Ульянова
В русской философии нередко присутствует оправдание насилия в форме войны (Соловьев, Достоевский). Можно ли утверждать, что при этом оправдание жандармов, контрреволюции, всей духовной сущности контрреволюции (работа «О сопротивлении злу силою») – это явление исключительное?
Юрий Лисица
Здесь, простите меня, много типичных и грубых ошибок в постановке вопроса. Во-первых, никто не оправдывает насилия в войне, и никогда этого не было. Во-вторых, термин «насилие» банально явился из толстовского «непротивления злу насилием» и существенно отличается от Ильинского «сопротивление злу силою». Насилие уже несет на себе отрицательный оттенок – это действительно отвратительное во всех отношениях злое действо; сила же всегда была положительным феноменом: сильный человек, сильный характер, сильное государство, сильный рассказ и тому подобное. Ильин указывал на ошибку Владимира Соловьева сводить серьезные философские вопросы и проблемы, в частности, войны, зла, и тому подобное на бытовой уровень, на разговор. Никто, к сожалению, не оправдывал жандармов и контрреволюцию, а следовало бы. Жандарм в России (как сейчас в Италии) был символом порядка; когда Февральская революция разогнала жандармов, в стране начался хаос. Контрреволюцию также никто серьезно не поддержал, зато Совдепию вскоре поддержали западные страны. Книга Ильина «О сопротивлению злу силою» 1925 года формально была направлена против большевиков, если сослаться только на неформальное посвящение ее Белогвардейцам. Книга же имеет более широкий масштаб и контекст. Именно это вызвало и вызывает неприятие у либеральной общественности (по существу, древнее лицемерие книжников и фарисеев, которое обличал Христос). Книга Ильина не «Кошмар злого добра» (Бердяев), не «ЧК во имя Божие» (Церковник), не «Военно-полевое богословие» (Гиппиус), не «Злое добро» (Айхенвальд), а глубокий анализ трагичности человеческой жизни. Ильин начал свое исследование намного раньше – в 1914–1915, 1917 годах.
Любовь Ульянова
Не оказался ли в истории русской философии Ильин фигурой, равной де Местру с его культом оправдания палача?
Юрий Лисица
Я не знаю, оправдывал ли де Местр культ палача, но Ильин решил этот вопрос радикально и правильно. Из его «О сопротивлении злу силою»: «Меч как символ человеческого разъединения на жизнь и смерть не есть, конечно, “нравственно лучшее” в отношении человека к человеку. Но это “нравственно нелучшее” – духовно необходимо в жизни людей… Так слагается один из трагических парадоксов человеческой земной жизни: именно лучшие люди призваны к тому, чтобы вести борьбу со злодеями – вступать с ними в неизбежное взаимодействие, понуждать их злую волю, пресекать их злую деятельность и притом вести эту борьбу нелучшими средствами, среди которых меч всегда будет еще наиболее прямым и благородным… Очищение души не менее необходимо и после выхода из борьбы. И прежде всего для того, чтобы обезвредить и погасить в себе всевозможные следы незаметно проникшей заразы…». Особенно вредной заразой является мнимый героизм, злое чувство мести как неверной справедливости, совестливого успокоения, ибо совершивший это неправедное деяние предстанет перед судом Божиим, и если эта зараза останется в его душе, то понесет и он свою кару.
Любовь Ульянова
Можно ли считать Ильина подлинным государственным философом России, какие аспекты его философии нужно актуализировать?
Юрий Лисица
«Государственный философ России» – это весьма странный титул. Актуализировать его философию нужно полностью, но творчески. Ильин сам писал о том, например, что он не может дать обзор будущего русского государственного устройства, но лишь некоторые общие идеи для тех, кто возьмется за великий труд русского государственного строительства в грядущей России. Но учиться глубокому, трудному и основательному, как у Ильина, очень нелегко. Так же нелегко, как «слезть с нефтяной трубы», о чем говорил Президент в своих последних выступлениях. Так же нелегко, как сделать конкурентно способный продукт. Но один вопрос я бы выделил особо. Это Ильинский вопрос: «Какие же выборы нужны России?» И он отвечает на него: «Как бы ни сложился дальнейший ход событий в России, никакие общегосударственные выборы не будут возможны в первые годы после падения большевиков: в хаосе не выбирают; в состоянии общего брожения, возвращения, переселения, без оседлости и приписки – выборы неосуществимы. Всякая попытка произвести выборы и провозгласить «учредительное собрание» – будет заведомой фальсификацией, партийной подтасовкой, политическим мошенничеством. Заранее ясно, что такая «демократия», начинающая с обмана и фальши, – будет обречена».
Любовь Ульянова
Невозможно представить современную Россию без выборов.
Юрий Лисица
Да, другого нам не дано – мы «должны выбирать». Планета живет сейчас в период «Захвата личной власти в государственном, церковном и хозяйственном планах» – это измененное название моей статьи 1999 года «О свободной лояльности». Статья была написана в преддверии назначения исполняющим обязанности президента России, я ее обновил в 2011 году в недолгий эксцесс осознания фальсификаций на выборах Государственной Думы РФ (подобные фальсификации не только у нас, но это не утешало). Статья 1999 года была изъята из типографии из-за фразы о «нелегитимности власти в России с 1917 по 1999 год», а в 2011 даже либеральная общественность ответила мне, что «это частное мнение ильиниста». Имелась в виду моя фраза: «Сейчас это не “технология власти” в смысле Авторханова, а “искусство” захвата власти надолго». Выход из положения таков: «Пока национальный диктатор не подберет себе честный и идейный правительственный аппарат, способный честно составить законные избирательные списки, до тех пор говорить о выборах невозможно». Особо я хотел заострить внимание на предвидение здесь Ильиным того, что я называю синдромом Чаушеску, Хусейна, Каддафи, Мубарака, Януковича и многих раньше их, и многих в будущем мировой истории. Главный исследователь творчества Ильина и хранитель его Архива в Мичиганском университете Николай Петрович Полторацкий (1921–1990) характеризовал Ильина как либерального консерватора. Я бы добавил к этому, что Ильин был новатором, обновителем наших внутренних и внешних данностей в естественном устремлении к высшим духовным ценностям. Это «вечные основы жизни» («Die ewigen Grundlagen des Lebens», «Вечные основы жизни», – немецкий вариант его книги «Путь духовного обновления»). Свою мысль о консерваторе-новаторе Иване Ильине я могу подтвердить следующей цитатой из его работы «Наши задачи», 154. «Нам нужно готовить грядущую Россию»: «…все государственные рецепты, идеи и лозунги за последние 30 лет омертвели, выветрились или исказились. Мы ничего не должны и не смеем принимать на веру, всё подлежит пересмотру, новому пониманию, углубленной критике, новому содержательному наполнению. Понятия свободы, равенства, народоправства, избирательного права, республики, монархии, федерации, социализма – понимались доселе формально, в отрыве от правосознания и его аксиом, в отрыве от народного душевного уклада и от национальных задач государства. Считалось, а на западе и доныне обычно считается, что свобода и равенство суть бесспорные идеалы, что народоправство есть аксиома для всякого «порядочного» человека, что избрание всегда выше и полезнее назначения, что монархия всегда хуже республики, что враг федерации – есть враг рода человеческого, что социализм могут отвергать только сторонники капиталистической эксплуатации и т. д. … Мы не можем принимать на веру все эти партийные и часто гибельные предрассудки. Исходить из этого мы не можем, как не можем исходить и из бесспорности обратных положений…. Мы должны отвергнуть самый способ постановки политических вопросов – мечтательно-доктринерский, рассудочно-формальный, интернациональный, искательно-демагогический. Перед нами не «идеал», не «мечта» и не «доктрина», а жизненная задача воссоздания России. И Россию мы должны понимать, как живое, органически историческое, единственное в своем роде, русско-наследственное государство, с его особою верою, с особыми традициями и нуждами».
