Рубрики
Переживания Статьи

“У истоков русской свободы: апология славянофильства” (беседа с Борисом Межуевым)

Несколько дней назад мы могли слышать очень яркое выступление одного из активистов Законодательного собрания, депутата Вячеслава Горелова, нашего частого автора, который говорил об уникальности феномена Севастопольского законодательного собрания, в котором большинство – это честные и неподкупные люди, пытающиеся не допустить произвола со стороны исполнительной власти. Ни в области принятия бюджета – там только что состоялась попытка принять поправки к бюджету, по ускоренной процедуре в нарушение регламента. Они предпринимают героические усилия защитить общественные пространства от хаотической застройки, ввести особо охраняемую природную территорию в урочище Ласпи, чему мы и высказали поддержку на сайте «Русская idea» (публикуется вместе с аудио-версией беседы)

Русская Idea подводит итоги уходящего 2017 года и, вместе с тем, подводит черту под одной из сквозных линий нашей исторической тематики. А именно – под нашими размышлениями о тех идеях и надеждах, которые были вызваны к жизни «русской весной». В течение практически трех с половиной лет через явные и неявные аналогии, исторические параллели мы говорили о «славянской весне», о славянофильстве и его роли – потенциальной и реальной – в истории русского общества и государства XIX века.

Сегодня, когда ключевые смыслы, вызванные «русской весной», в общем-то ушли в прошлое и о них уже можно говорить, скорее, как об истории, пришла пора расставить «точки над i» и сформулировать проекцию в будущее. Главный редактор сайта Любовь Ульянова поговорила об этих «точках» и возможных перспективах с председателем редакционного совета и идейным вдохновителем проекта Борисом Межуевым. Мы решили вынести основные вопросы, затронутые в беседе, в редакционную вводку:

  • В чем состоял смысл аналогии между «славянской весной» и «русской весной»? Что роднит между собой эти два явления?
  • Каким образом личная харизма, сыгравшая важную роль в севастопольской революции, могла (и могла ли) обрести институциональную форму?
  • Аналогия «славянской весны» и «русской весны» прослеживается в возможностях, которые давал неподдельный общественный энтузиазм для внутреннего обновления жизни в стране. Но и в 1870 – 1880-е годы, и сегодня такого обновления не произошло. Можно ли считать причиной этого то обстоятельство, что в обоих случаях этот подъем оказался больше общественным, чем государственным, и он не обрел внятной политической субъектности?
  • «Славянская весна» закончилась «победоносцевской зимой» эпохи Александра III, в которой наряду с Константином Победоносцевым ключевой фигурой был Сергей Витте, олицетворявший в то время идеологию «эффективного менеджеризма» и боровшийся, в частности, с земским самоуправлением. Однако бурный экономический рост не спас от политического брожения начала ХХ века, вылившегося в Первую русскую революцию. Можно ли и в этом увидеть определенные аналогии с «русской весной»?
  • И какое будущее у «консервативной демократии»?

***

Мы, то есть коллектив нашего сайта «Русская идея», еще в 2014 году почувствовали аналогию между событиями XIX века, в целом, XIX века, и того, что стало назваться «Русской весной». Потому что и в том и в другом случае мы видели, что Россия как цивилизация обретает особую легитимность в силу того, что появляются за пределами страны люди, которые хотят присоединиться к России, и для этого идут на революцию, на свержение легитимных и нелегитимных режимов в своих странах. В XIX веке это были вначале православные народы, которым казалось, что Россия должна как бы опекать всех православных. Среди таких народов, в первую очередь, были греки Османской империи.

Греческая революция 1820-ых гг.
Греческая революция 1820-ых гг.

Россия еще в XVIII веке взяла под свою защиту всех православных христиан после Кучюк-Кайнарджийского мира. Но, поскольку возникла уже тема не только опеки, но и национальной независимости, то борьба за национальную независимость греков, а впоследствии и славян, стала основной темой русской внешнеполитической истории XIX века.

Cвященный союз
Cвященный союз

Потом это шло параллельно, иногда соприкасаясь, иногда вступая в противоречия с консервативным трендом, вступая в противоречие с программной антиреволюционностью, которая была прокламирована российской властью в качестве официальной идеологии Священного союза, но основании которой Россия обретала свое законное место среди европейских монархий, как консервативный полюс Европы. Это противоречие было очень очевидно.

На основании представления о русской миссии возникает своеобразная общественная сила, которую нельзя в полной мере отнести ни к консерваторам, ни к либералам, потому что она в себя включила и либеральные, и консервативные составляющие. Причем самое интересное, что эта сила и оказывается центральной идеологической силой всего XIX столетия. Речь идет в первую очередь о славянофильстве. Есть такая книжка Николая Цимбаева еще 1980-х годов о славянофильстве, она довольно сухо написана, но, тем не менее, она интересна и познавательна. Цимбаев проводит идею, что славянофильство – продукт декабризма, что на самом деле первыми славянофилами были декабристы. Дело не только в том, что среди декабристских организаций было Общество объединенных [соединенных] славян, дело не просто в любви к славянам.

Обложка книги Н.И. Цимбаева о славянофильстве
Обложка книги Н.И. Цимбаева о славянофильстве

А дело в том, что сам декабризм возник во многом из национального чувства, из сознания того, что Россия слишком увлеклась Священным союзом, дружбой с Западом, пускай и консервативным Западом, и отказалась от миссии покровительства близким народам, в частности, грекам. У Александра Пушкина это очень заметно, эта обида за греков, даже по его революционным выступлениям в молодости. Потом славянофильство оказывается во многом продуктом того же самого умонастроения – и не либерального и не консервативного в точном смысле слова. Точнее, скажем так, это особая национальная версия консерватизма. Это та версия консерватизма, которая во многом сочетается с либерализмом, а также с представлением об особой миссии России.

Что-то подобное, как нам казалось, должно возникнуть в России и сейчас. При том очевидно противоречие между этим направлением русского консерватизма и официозом. Зазор между ним и официозом, для которого консервативная составляющая всегда более предпочтительна, чем освободительная и национальная, всегда будет существовать, славянофильство и официоз всегда будут находиться в некотором противоречии. При этом я лично сразу понимал, что радикальные внешнеполитические чаянья нашего «нового славянофильства» будут фрустрированы, по той же самой аналогии с событиями 80-х годов XIX века.

Берлинский конгресс 1878 г.
Берлинский конгресс 1878 г.

И я понимал, что русское наступление прервет «новый Берлинский конгресс», что Европа остановит Русскую Весну. Хотя, конечно, та экспансия и эта не сравнимы по масштабу. Тогда шла речь об немалом числе народов, которые хотели пойти под власть Белого царя, и о том, что Россия в ходе своей экспансии возьмет Константинополь. В данном случае речь шла просто о том, что мы присоединим Крым и можем присоединить какие-то части Восточной Украины. Но тем не менее все равно это ощущение, чувство разверзшихся перед нами пространств – это очень похоже на ощущения русских людей в 1870-е годы. Но я также понимал, что как и тогда, так и сейчас, Европа, Запад, как и предсказывал Николай Данилевский,

Н.Я. Данилевский
Н.Я. Данилевский

объединится перед лицом российской экспансии, и Россия будет остановлена. То есть ожидать, по идеям Ивана Сергеевича Аксакова, или по тому, о чем мечтали наши национал-демократы, или радикалы «Русской весны» от Эдуарда Лимонова до Игоря Стрелкова, что Россия может не пойти на минские или какие-то иные соглашения, а вообще идти вперед, не боясь войны с Западом, мне показалось наивным. Я не делал на это большой ставки, на такую радикальную внешнеполитическую составляющую этого процесса.

Но, тем не менее, я оказался прав и в первом, и во втором случае. В первом – что действительно возникнет некоторый зазор между официозом и национальными ожиданиями, а во-вторых, в том, что эти национальные ожидания в внешней проекции окажутся фрустрированы. Я не знаю, какое слово еще подобрать. То есть нас остановят, и ощущение отката приведет к кризису национально-консервативного возрождения.

Как известно, сами славянофилы считали, что революционные события, в первую очередь убийство царя Александра II, это называлось тогда словом «крамола», являются продуктом Берлинского конгресса. С ними спорили западники, доказывая, что это не так, что никакой связи нет. Спор был довольно острым, и я думаю, честно говоря, что в этом споре славянофилы были правы.

Я не был ни национал-демократом, ни просто радикалом во внешней политике.  Я не ожидал, что «Русский мир» продвинется до своих естественных пределов, и ирредентизм победит. Но и тогда и сейчас, у этого славянофильства, или можно сказать неославянофильства, мы это называем словом «консервативная демократия», есть и внутриполитическая составляющая, внутренняя программа. Вот внутренняя программа мне не казалась абсолютно утопичной.

Бисмарк посещает Дизраэли в отеле «Кайзергоф» во время Берлинского конгресса
Бисмарк посещает Дизраэли в отеле «Кайзергоф» во время Берлинского конгресса

То есть то, что Иван Аксаков хотел воевать со всей Европой, не боясь столкнуться с коалицией держав от Дизраэли до Бисмарка, это мне казалось неблагоразумным и самоубийственным. Но Иван Аксаков, надеявшийся на программу внутренних реформ на основе консервативно-демократического возрождения России, утопистом мне не казался.

Внутриполитическая составляющая – это вопрос, как использовать этот общественный подъем, использовать открывшиеся возможности российской цивилизации, некоторую внутреннюю, обретенную ее легитимность, обусловленную появлением народов, которые хотят присоединиться к русской цивилизации, или оторванной части русского народа, которая стремится присоединиться к России. Другие народы, абхазы или осетины, но Крым и Севастополь – это самый сильный образ революционного россиецентризма. И этот опыт можно использовать для внутреннего обновления, внутреннего подъема, для открытия режима, для подъема местного самоуправления, для развития местных городов. И это на самом деле консервативная повестка, даже в совершенно европейском смысле слова – защита региональных сообществ с их традиционным укладом, традиционной жизнью против воздействия извне. Со стороны ли федеральной власти, со стороны ли технократического, бюрократического административного рвения, или со стороны корыстных финансовых интересов.

Новороссия
Новороссия

Однако это внутриполитическое славянофильство, условно говоря, или неославянофильство, практически нигде не проявляется. Условно говоря, мы знаем от Стрелкова, что он хочет свернуть Минские соглашения – здесь его аналогия с Иваном Сергеевичем Аксаковым, который протестовал против Берлинского конгресса и был отправлен в ссылку из-за этого, стропроцентно работает,  здесь мы видим сходство – но, мы совершенно не слышим от Стрелкова каких-либо особенно серьезных внутриполитических инициатив. Видно, что ему не нравится нынешний режим, но с другой стороны, в отличие от Ивана Аксакова, он не имеет такой ясной, глубоко фундированной, обоснованной программы внутриполитической модернизации, внутриполитической реформы. В отличие от того, что имели славянофилы, просто потому, что у них конечно же была другая база, у этого типа русского консерватизма.

По сути, единственным серьезным исключением в многообразии голосов «Русской Весны» была деятельность севастопольского Законодательного собрания, его руководимым Алексеем Чалым депутатского большинства.

Алексей Чалый
Алексей Чалый

Это было единственное Законодательное собрание в России, которое не было придатком исполнительной власти, а представляло собой самостоятельную политическую силу. Оно упрямо сопротивлялось неправомерным с ее точки зрения действиям исполнительной власти и финансовым интересам, нацеленным на использование в частных целях общественных пространств.

Конечно, это обусловлено было в первую очередь личностью Алексея Михайловича Чалого, то есть личностью вождя севастопольской революции, харизматической легитимностью, обретенной в ходе революции, ощущением, что люди, которые с этим связаны, которые благодаря ему вошли в Законодательное собрание, не могут его лично предать, даже несмотря на щедрые посулы со стороны исполнительной власти – это все, конечно, был огромный важный фактор. Но это было какое-то бессознательное славянофильство, я бы сказал, попытка воспроизвести на этом узком пространстве идеалы русских славянофилов. То есть обретение русской общественностью своего голоса на основании некоего акта русской цивилизации, совершенного в пользу русской цивилизации.

К сожалению, сейчас мы видим, что как прошлая исполнительная власть в городе, так и нынешняя исполнительная власть в городе, не осознает и не ощущает исключительной ценности этого эксперимента, демократического эксперимента, связанного с наличием предельно субъектного Законодательного собрания. И, конечно, имеет место попытка обнулить значение этого фактора. Мы несколько дней назад могли слышать очень яркое выступление одного из активистов этого Законодательного собрания, депутата Вячеслава Николаевича Горелова,

Вячеслав Горелов
Вячеслав Горелов

нашего частого автора, который говорил об уникальности феномена Севастопольского законодательного собрания, в котором большинство – это честные и неподкупные люди, которые пытаются не допустить произвола со стороны исполнительной власти. Ни в области принятия бюджета – там только что состоялась попытка принять поправки к бюджету, по ускоренной процедуре в нарушение регламента. Они предпринимают героические усилия защитить общественные пространства от хаотической застройки, ввести особо охраняемую природную территорию в урочище Ласпи, чему мы и оказали поддержку на сайте «Русская идея».

Чем это может кончиться, очень сложно сказать. Я боюсь делать какие-то определенные оптимистические прогнозы относительно исполнительной власти Севастополя и ее будущих отношений с депутатским большинством. Про прошлого губернатора можно было сказать, что у него была такая идеология безусловной верности лидеру страны, такая консервативно-охранительная точка зрения –  «Зачем нам проводить выборы руководителя города? Как Владимир Путин решил – так и быть должно». Это был образец стопроцентно лояльного консерватора в традиционном смысле этого слова. Стопроцентный лоялизм, и все кто, значит, возражает против его действий – те тайные пособники «крамолы». Теперь – не столько в городе, сколько в стране – побеждает совершенно другой, технократический подход, согласно которому, все, что находится в твоем ведении, в сфере твоих компетенций нужно сделать управляемым.

Ласпи
Ласпи

Сделать это, может быть, без какого-то идеологического наезда, без каких-то высоких слов, хотя уже по Первому каналу Севастополя прошел сюжет, где все было сказано про цветные революции, и что те люди, которые выступают в защиту урочища Ласпи, в защиту  сохранения природной среды в этом месте, в защиту этих краснокнижных можжевельников – это и есть как раз рассадники бациллы цветной революции.

Действительно, это очень похоже на обвинение Михаила Каткова и Константина Победоносцева в адрес Ивана Аксакова и Николая Игнатьева в том, что они сторонники Александра Желябова.

А.И. Желябов
А.И. Желябов

Их обвинили в том, что они хотят созвать Земский собор, и Желябов – один из организаторов цареубийства 1 марта – тоже хотел созвать Земский собор, точнее, Учредительное собрание под видом Земского собора. И Катков написал клеветническую статью против Ивана Аксакова, обвиняя его в том, что он – бессознательный сторонник Желябова. Это практически один в один обвинение депутатов Законодательного собрания Севастополя о том, что они, на самом деле, тайные сторонники Алексея Навального. Потому что и те, и другие хотят какой-то свободы и расширения прав местного самоуправления.

М.Н. Катков
М.Н. Катков

Любопытно, что XXI век в России начинается с бессознательного воспроизведения повестки дня века XIX-го. Идеи, настроения – все повторяется.  Бессознательного, потому что наши попытки обратить внимание на эти аналогии, повесток дня XIX века и века XXI в России, наталкивались и продолжают наталкиваться на непонимание. Как можно говорить об аналогиях, когда изменились технологии, наступила совершенно другая эпоха, вообще, всё поменялось, мир поменялся, люди поменялись.  И, тем не менее, какие-то социальные матрицы, то есть матрицы социального поведения, остаются одними и теми же. И эти матрицы социального поведения определяют то, что мы называем цивилизацией.

Славянофильство – это извод русского консерватизма, происхождение которого обусловлено фактом зависимости легитимности русского режима, русской власти, русской цивилизации от наличия стремящихся обрести ее покровительство народов за рубежом, что и делает невозможным сплочение с властями других стран, условно говоря, на консервативной основе. Вообще говоря, в западном мире есть только две такие страны – это Россия и Америка.

Вице-Король Индии барон Ирвин
Вице-Король Индии барон Ирвин

Меньше всего на свете британская императрица рассчитывала на желание индийцев попасть под британскую корону. Да плевать хотела она, хотят индийцы или нет стать британскими подданными, Англия завоевала их, не спрашивая их разрешения, навязала «бремя белого человека» и без вопросов. И любая другая колониальная европейская держава не испытывала проблем в связи с желанием или нежеланием её подданных в колониях пойти под власть конкретного, именно данного европейского правителя. Ничего подобного.

А Россия, как православная держава, и Америка, как радикальная протестантская держава, со своей собственной миссией, Manifest Destiny, безусловно являются особыми государствами, государствами-цивилизациями. Эти две страны со своим мессианским сознанием, они, как ни странно, очень сильно зависят от того, признают их миссию другие народы или нет. И это рождает в России особый тип консервативного сознания, для которого понятие свободы, понятие национальной свободы и индивидуальной свободы и понятие общества играют очень важную роль. Я думаю в будущем, так или иначе, именно из этого консервативного сознания выйдет новая Россия, – та Россия, которая будет готова соединить традиционные ценности, и, условно говоря, идеалы свободы, идеалы национальной, общественной, солидарности. Та Россия, которая будет стремиться найти внутреннее основание свободы.

Потому что сейчас основания свободы очень простые: «Запад нас поддержит», «Запад нам поможет», как сказано у Ильфа и Петрова. «Мы, – условно говоря, – тут можем Путину хамить, называя это свободой, потому что за нами стоит Запад, американская империя. Если нас, хамящих, Путин отправит куда-нибудь в тюрьму, то за нас заступится более мощная, более сильная цивилизация» – то есть вот такое основание свободы.

Внешнее основание свободы – это некоторая экстерриториальность пользующихся свободой людей. Ты имеешь некоторый иммунитет от внутренней власти, как бы в первую очередь за счет того, что ты являешься «внутренним Западом», являешься представителем другой цивилизации. Думаю, что никакой реальной свободы, которая бы обеспечивала развитие страны, эта «внешняя свобода» не дает.

Роберт Патман
Роберт Патмэн

Только когда в стране возникает внутреннее основание свободы, то есть когда внутри страны появляется внутренняя общественная связность, структуры социальной солидарности, то, что Роберт Патнэм, известный американский политолог, назвал «социальным капиталом», когда возникают экономические, финансовые, человеческие структуры солидарности, тогда общество движется в сторону модернизации. Когда возникает бюргерство, в западном понимании этого слова, то есть слой людей, который окажется способен противостоять бюрократии на местном уровне, и уж потом на федеральном уровне – тогда это уже обеспечивает модернизацию.

Славянофильство в XIX веке и то, о чем мы сегодня говорим, называя это словом «консервативная демократия», и видя пример ее в свободной деятельности Севастопольского законодательного собрания – и было путем русской модернизации. Путь очень длинный, очень сложный, наверное, очень тернистый, я думаю, что быстрых успехов на этом пути ждать не приходится, но тем не менее только этот путь национальных оснований свободы способен привести Россию в XXI век.

Фактически нам надо изучать XIX век для того, чтобы не повторить его ошибок, и чтобы научиться лучшему, что было в его время – правильной консервативной традиции, которая, собственно, только и есть традиция настоящей правильной русской модернизации.

И в деятельности севастопольского Заксобрания я вижу именно первый шаг в сторону настоящей, подлинной модернизации.

***

Сегодня в России главная проблема – это преодоление технократического сознания, представления, что всем можно управлять. Как всегда, большую лепту в технократическое сознание вносит техника. Как только появляются технические возможности, от управления общественным сознанием до управления природными процессами, всегда возникает соблазн думать, что техника отменяет прежние идеологические различия. Что техника все решает, что на самом деле прежние ценностные противоречия, которые разделяют разных людей, уходят в прошлое и вместо этих ценностных противоречий приходит всепримиряющая техническая рациональность. А поскольку это сознание господствует, то господствует и авторитарное мышление.

К.П. Победоносцев
К.П. Победоносцев

Должен уйти этот морок, что всё решается техникой, всё решается подсчетом, всё решается технологиями, что дискуссии нужны только для расчета средств для достижения всем понятных целей. По сути, это эпоха соединения Победоносцева и Витте, когда они действуют рука об руку, вместе. Один говорит, условно говоря, парламентаризм – это великая ложь нашего времени, а другой, фактически ссылаясь на него, говорит: а на хрена нам тут ваши болтуны, когда нам нужно концессии от западных компаний получать. Рано или поздно это нарвется на мощную стену общественного отчуждения, это совершенно точно. Ценностное единство – это не технически уравнивающая рациональность, вот очень важный мессидж. Ценностный крымский консенсус – это обретенное ценностное единство большинства. Обретенное не в силу того, что все интересы схожи, а потому, что есть нечто выше, чем наши противоречия. Нечто такое, что нас делает жителями России, русской цивилизации.

Наступает момент, когда надо строить свой мир, уже понимая, что власть никогда его не примет, никогда его не поймет. Не потому, что она плохая. А потому что у нее много своих забот, она реагирует на вызовы настоящего, создание независимого гражданского общества не входит в ее приоритеты.

Условно говоря, нужен консерватизм без опоры на власть. Это не значит, что власть время от времени не может его поддерживать, но надо находить какие-то внутренние основания для консерватизма, не опирающиеся на прямую административную поддержку.

Возможно, «университеты» – это кодовое слово, которое нам объяснит, в чем могут быть основания нового консервативного сознания. Точно так же, я полагаю, другой опорой консервативной демократии могут стать региональные Законодательные собрания, опирающиеся на сплоченные взаимным доверием сообщества мыслящих интеллектуалов, на «общества мысли», как сказал бы Кошен.

Заседание Земства в провинции. К. Трутовский
Заседание Земства в провинции. К. Трутовский

Славянофилы думали опереться на земства и были в этом правы, но мне кажется надо было также опереться на университет. Их главной ошибкой было то, что они не утвердились в среде академического сообщества. Они слишком быстро, еще в 1840-е годы, потеряли влияние на университет. Они потеряли академическую среду. Кто-то из представителей академической науки ушел в марксизм, кто-то в народничество, потом, правда, было философское возрождение, но уже не на славянофильской основе в точном смысле слова. И это, конечно, сыграло роль. В этом смысле наша консервативная демократия, в какой-то степени продолжающая славянофильскую традицию, должна попытаться компенсировать это упущение.

Автор: Борис Межуев

Историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
Председатель редакционного совета портала "Русская идея".