Рубрики
Переживания Статьи

Одна на всех

Память о погибших – и выживших – в огне той войны объединяет подавляющее большинство жителей нашей страны – и тех стран, которые когда-то входили в состав Советского Союза – крепче любых идеологий, крепче даже национальных уз

В моей семье никто на войне не погиб.

До сих пор я испытываю по этому поводу нечто вроде стыда – «нечто вроде», потому что никто из моих близких родственников, хотя и не воевал, «на ташкентском фронте» тоже не отсиживался. Дед строил авиационные заводы под Свердловском, бабушка – врач-рентгенолог – заведовала медсанчастью Южного Урала, по сути дела, огромным городом-госпиталем на тысячи коек. Двоюродному деду моему, Владимиру Алексеевичу, вообще сказочно повезло – его, единственного из всего призыва, отправили не на фронт, а в Кремлевский полк, где он прослужил с 1942 по 1946 г. Так он и выжил – а почти всех, кто стоял в тот день рядом с ним во владимирском военкомате, выкосило немецкой сталью на Северном Кавказе. В общем, вряд ли этого можно по-настоящему стыдиться, но все-таки сложно отделаться от чувства, что лица с фотографий Бессмертного полка смотрят на меня с легкой укоризной. Прадед моей жены, например, погиб в 1943 г. под Ростовом – мы нашли его имя в списках на сайте «Мемориала» – а вот моих родственников в этих списках нет. Когда мы говорим с ней об этом, разница между нами становится почти осязаемой.

Память о погибших – и выживших – в огне той войны объединяет подавляющее большинство жителей нашей страны – и тех стран, которые когда-то входили в состав Советского Союза – крепче любых идеологий, крепче даже национальных уз. Национальное единение – мощная сила, едва ли не самая мощная в мире, но память о погибших на одной стороне, за одно общее дело – оказывается крепче. Именно она вывела сегодня на многотысячные шествия и митинги граждан «незалежной Украины» в Харькове и Николаеве, именно объединенные ей колонны Бессмертного полка прошли маршем по улицам Таллина и Алма-Аты, Нью-Йорка и Хьюстона, Сиэтла и Сан-Франциско, Мадрида и Бейрута. Этот феномен еще предстоит осмыслить – тут огромный пласт работы для философов и историков. Рухнул Советский Союз, разбежался и заперся по национальным квартирам народ-победитель, доверчивым русским людям либеральные реформаторы настойчиво прививали комплекс вины перед всем миром, и потихоньку приучали к мысли, что «пить баварское» выгоднее, чем гордиться орденами воевавших дедов. Удивительно, что при такой массированной обработке глубинный слой памяти остался нетронутым и живым – но логично, что сохранила его та структура, которая менее всего подвержена «модернизации» и «оптимизации» – семья, род. Давно замечено, что русские – в их постсоветском варианте – не слишком любят самих себя. Ничего похожего на крепкую спаянность этнических диаспор у нас нет – почему, вопрос сложный и заслуживающий отдельного разговора. Но пространство памяти у нас общее, и если речь заходит о том, кто из родных у кого воевал, это немедленно создает сферу взаимного доверия и притяжения. Как будто наши деды и прадеды, пройдя ту войну, образовали некую новую общность – общность победителей, даже косвенная причастность к которой поднимает человека на ступеньку или полступеньки вверх. И поэтому каждый, у кого в семье есть родственник, воевавший в 1941-1945, чувствует на себе что-то вроде отсвета, отблеска этой общности.

Так было не всегда. Возможно, если бы советские идеологи с самого начала задумывались о том гигантском потенциале, который хранит в себе политика памяти, эта матрица, общая для русских и казахов, украинцев и киргизов, грузин и таджиков смогла бы удержать от распада СССР и предотвратить «величайшую геополитическую катастрофу» XX века, о которой говорил Владимир Путин. Но что сделано, то сделано – поэтому, вместо того, чтобы скорбеть о погибшей империи, стоит задуматься о том, сможет ли возвращение к общей для всех нас памяти способствовать объединению разобщенных четверть века назад народов.

С одной стороны, оснований для оптимизма вроде бы немного. Поколение прошедших войну уходит, и ветеранов становится все меньше, а стало быть, истончается та основа матрицы, на которую и приходится основная нагрузка. С другой стороны, Бессмертный полк и вызванный им подъем патриотических настроений – явление относительно новое; придуманный в 2012 г., он только год назад стал явлением федерального масштаба – а в нынешнем году превратился в мировой феномен. Обращение к памяти погибших в данном случае не связано – или, во всяком случае, не связано напрямую – с числом живых ветеранов Великой Отечественной. Это, прежде всего, реакция общества на события последних лет – на присоединение Крыма и агрессивные попытки Запада указать России ее место – место побежденного в Холодной войне.

Но мы не нация побежденных. Мы нация победителей.

Конечно, как и любую нацию, нас можно одолеть и уничтожить. Не в прямом столкновении, а с помощью предательства – собственно, именно это и произошло в 1991 г. Если бы власть временщиков и компрадоров продержалась бы еще пару десятилетий, о русских можно было бы забыть навсегда.

Но в 2014 г. случился Крым. И нация почувствовала, что она еще жива. Поняла, что Россия вновь может побеждать. А это непременное условие для ее существования.

Поэтому и произошло возрождение исторической памяти. 9 мая – не обычная мемориальная дата, а контрапункт русской истории. И нет ничего удивительного в том, что почувствовавшая биение жизни нация обратилась именно к этому дню.

Если мы сохраним в себе волю к победе, если сохраним веру в то, что мы сильны, ибо сила – в правде, в то, что мы русские, а значит, с нами Бог – День Победы навсегда останется нашим самым главным праздником, а память о предках, прошедших Великую войну, объединит наше общество надежней любых идеологических конструкций. И тут очень важно не упустить из виду одно обстоятельство.

Серьезным недостатком советской политики памяти была ее анизотропия. Она была однонаправлена. Понятие Победы было прочно замуровано в героическом прошлом.

Конечно, это было следствием важнейшей установки государственной пропаганды – «мы за мир во всем мире». Советские летчики сбивали американские истребители над Кореей, советские спецназовцы воевали в Анголе и Никарагуа, «ограниченный контингент» проливал кровь на перевалах Гиндукуша, но официально СССР был самой мирной державой на планете. В чугунных тисках государственного миролюбия праздник Победы мог быть только таким – навеки привязанным к весне 1945 г., к флагу над Рейхстагом и встрече на Эльбе.

А наши противники в это время создавали культ непрерывных побед, больших и маленьких. В основном, в голливудских фильмах – но ведь очевидно, что их красочная альтернативная реальность куда сильнее отпечатывается в умах, чем сухие исторические документы.

Пока мускулистый Рэмбо потрошил советских офицеров во вьетнамских джунглях, а школьники из отряда «Росомахи» героически боролись с полковником КГБ Стрельниковым («Красный рассвет»), советская пропаганда уныло лепила «образ врага» из уничтоженных полвека назад нацистов. Едва ли не единственный фильм, в котором «наши» сражались – и побеждали – с американцами, «Одиночное плавание», стал чемпионом советского кинопроката, но его успех, похоже, напугал идеологов позднего СССР, и ничего подобного ему на экраны больше не вышло.

Между тем, политика памяти эффективна ровно в той степени, в которой она может быть обращена (опрокинута) в современность. Говоря предельно грубо и конкретно, наши деды победили немцев в 1945 – а мы, их наследники, готовы победить сейчас… кого? Да в общем-то, любого, кто посягнет на наши границы, на наш суверенитет, на наши ценности. Фашисты из батальона «Азов» или бегающие по сирийской пустыне бородачи – это само собой. Но все мы прекрасно понимаем, что на серьезных противников для нынешней возрожденной России они не тянут. А повторять ошибки советских идеологов у нас просто нет морального права.

Политика памяти должна отражаться в дне сегодняшнем. Если семьдесят пять лет назад у наших границ стояли дивизии вермахта, то сейчас там стоят батальоны НАТО. И если правительства стран-членов НАТО, легко разрешающие шествия ветеранов СС, дают санкцию на арест организаторов маршей Бессмертного полка, мы не должны стесняться называть вещи своими именами. Запад не партнер нам, а враг. НАТО – враждебный военный блок. США – главный геополитический противник России. Турция – подзуживаемый «большими парнями» хулиган, готовый сыграть свою отрепетированную в 1853-1856 гг. роль. И так далее, и тому подобное.

Какое-то стыдливое чувство мешает нам признать это – пусть не на государственном уровне, а на уровне пропаганды. На уровне блокбастеров и бестселлеров, на уровне телесериалов. Заемная политкорректность в худшем ее варианте делает нас, столь уверенных в своей правоте, робкими и застенчивыми, каждый раз, когда речь идет об оправдании своей силы. Глубоко убежден, что именно боязнь показаться сильными помешала нам в 2014 г. освободить Новороссию. Да, там, в отличие от Крыма, было не обойтись без крови – но, видимо, эта цена была сочтена неприемлемой. Потому что пришлось бы побеждать «своих», ведь называть врагов врагами мы еще не научились.

А теперь у нас остается лишь одна надежда – надежда на то, что общее пространство памяти не позволит потомкам тех, кто одержал великую Победу, возненавидеть друг друга так, как могут ненавидеть друг друга только очень близкие когда-то люди.

Автор: Кирилл Бенедиктов

Писатель, политолог, автор романов в жанре социальной фантастики.