Рубрики
Блоги Переживания

Молчи, скрывайся и таи

Империалистические поползновения немцев видоизменились и мимикрировали под общеевропейские, но никуда не делись, вот и приходится их маскировать с истинно немецким педантизмом и тщательностью, доходящей до анекдотизма

Рецензией историка Станислава Смагина на книгу Герфрида Мюнклера «Империи. Логика господства над миром» РI возвращается ненадолго к нашей весенней дискуссии о немецком консерватизме и судьбе германской империи. Оказывается, мечтания о Четвертом Рейхе реально имеют место быть в сегодняшней Германии, и хотя авторы вынуждены соблюдать конспирацию, это не мешает нам называть вещи своими именами.

***

В традиционно для этого автора высококачественной статье Сергея Бирюкова «Немецкий консерватизм: история одной драмы» мне представился особо важным один тезис, в принципе, очевидный до банальности, но тем не менее требующий лишнего повторения: «За искоренение нацизма (обоснованное и неизбежное) немцы заплатили фактическим разрушением позитивной национальной консервативной традиции. В рамках политической системы ФРГ признавался только „конституционный патриотизм“, а все политические и идейные течения, стоящие „правее“ платформы ХДС-ХСС, относились к неонацистской части идеологического спектра и автоматически маргинализировались. Любая попытка рефлексии по поводу накопившихся проблем развития страны неизбежно упиралась в потолок из запретов, и немногие решались мыслить „поверх барьеров“».

Действительно, не сразу после войны, но с середины 60-х явно и, похоже, бесповоротно культура, общественная и политическая мысль, теория и практика политики ФРГ стали полем жесткой национальной самокритики, часто переходящей в самоуничижение и делающей почти невозможным прорыв за барьер леволиберализма, максимум – умеренного либерального консерватизма. Последней значимой попыткой как-то помешать победоносной поступи данного дискурса был знаменитый «спор историков» 1986-1987 годов, закончившийся поражением сторонников условной и частичной реабилитации нацистской Германии, возглавляемых А.Хилльгрубером и Э. Нольте.

Отметим, что последние изначально входили в этот спор во многом с негодными средствами, к тому же их позиция вряд ли может снискать симпатию русского человека, однако оппоненты «ревизионистов», ведомые Юргеном Хабермасом, добились победы благодаря не аргументам и фактам, а громким идеологизированным передовицам в либеральной прессе.

С той поры случаи покушения на устоявшиеся догмы были разве что единичными, пусть местами и громкими, как в случае с выступлением писателя Мартина Вальзера о «моральной дубине Освенцима». Конечно, левый либерализм в принципе уже не одно десятилетие является идеологическим мейнстримом Запада, но представители других наций все же имеют несколько большую свободу высказываний, внутреннюю и внешнюю.

В связи с этим нам представляется значимым еще одно место статьи Бирюкова, где он цитирует Герфрида Мюнклера, немецкого ученого-гуманитария, профессора политологии берлинского университета имени Гумбольдта. Среди прочего – и едва ли не более прочего – Мюнклер известен своей работой «Империи. Логики господства над миром», вышедшей в 2005 году, русского же издания удостоившейся лишь спустя десятилетие, в прошлом году.

34

Контекст написания этой работы предельно понятен, уже исходя из датировки. Это был период второй войны США против Ирака (сам Мюнклер называет ее Третьей Войной в Заливе, первым номером, вероятно, ставя ирано-иракский конфликт), развязыванию которой активно сопротивлялись Франция и Германия при поддержке России, создавая антиимперский и одновременно волей-неволей альтернативно-имперский полюс мировой политики. Сам ученый не скрывает, что именно эти события являются центральной точкой и мерой всех рассуждений в книге, о чем мы еще поговорим ниже.

С точки зрения империоведения назвать «Логику господства над миром» прорывным исследованием довольно затруднительно. В теоретическом плане это, скорее, обобщение предыдущих штудий и авторское размышление над ними. Можно составить обширный список частных удач и свежих наблюдений немецкого профессора, однако сверхоригинальной общую картину и концепцию книги они не делают.

К тому же Мюнклер нередко путается в своих тезисах, утверждая, например, в одном месте полную антагонистичность категорий «империя» и «гегемония», а чуть дальше провозглашая их схожесть до стадии полного неразличения.

Интереснее и важнее другое, а именно тон и дух книги. Оставив в стороне морально-этические категории и леволиберальный пафос, Мюнклер деловито рассуждает о пользе и вреде империй для миропорядка и самих имперских народов. Открыто, пусть и не оголтело, критикуя имперские поползновения США, ученый столь же открыто декларирует необходимость имперского проекта объединенной Европы – проекта, возможно, и не подразумевающего конфронтацию с Америкой немедленно и неизбежно, но способного, в случае чего, стать зримым противовесом мировому доминированию Нового Света.

Рационально-прагматические построения Мюнклера, некогда начинавшего научную карьеру с изучения Никколо Макиавелли, дали поводам критикам после выхода книги обвинить ее в неомаккиавелизме.

Самое для нас интригующее в том, что подобные мысли высказаны немецким автором, а значит, они становятся дважды крамольными и еще более острыми. Словно опасаясь очевидно возникающих коннотаций, Мюнклер… полностью и, похоже, демонстративно отбрасывает любую немецкую составляющую во взгляде, что в прошлое, что в будущее. В самом начале ученый скороговоркой отказывает в имперском статусе II и III Рейху, скупо подчеркнув, что если их рассматривать как единый феномен, то он считаться империей с огромной натяжкой может, но противопоказаний все равно больше, чем оснований.

Священную Римскую империю Мюнклер также находит нужным причислить к неполноценным и необоснованно носившим свое звание империям, особенно после обретения концовки «германской нации» и начала бессменного правления Габсбургов. Шутка Гете, что СРИГН была империей не священной, не римской и не германской нации, популярна и корреляции с действительностью не лишена, тем не менее заметно испуганное нежелание автора упоминать и говорить о каких-либо вопросах, хоть косвенно связанных с Германией.

Он дальше и не говорит. На трех сотнях страниц слова «Германия», «немцы» и «немецкий» встречаются считанное число раз, и эти упоминания не имеют никакого самостоятельного значения, а лишь как-то связаны с разговором о других империях. Особенно забавно и в то же время неестественно это смотрится при переходе к теме имперских перспектив современной Европы, локомотивом и главным протагонистом международных амбиций которой является как раз Германия. Здесь Мюнклер вообще ни разу не вспоминает свою страну и не называет ее по имени, невольно порождая параллели с ежегодными августовскими мероприятиями в Японии, когда много и проникновенно говорится о трагедии Хиросимы и Нагасаки, но не называются виновники этой трагедии и даже не раскрывается ее суть.

Более далекий хронологически, но близкий по всем другим параметрам пример – упорное именование в «Истории Великой Отечественной войны», вышедшей при Хрущеве, Сталинградской битвы «битвой на берегах Волги».

Имеет, кстати, смысл отметить и место, отведенное Мюнклером в своей книге России. По объему печатных знаков это место, конечно, более значимо, чем то, что отдано Германии, но оно все равно на периферии. Объяснение, однако, не в психолого-идеологических моментах, а просто в меньшем знакомстве Мюнклера с русским материалом и меньшей близости, заинтересованности в этом материале. По-настоящему привлекают профессора Англия, Испания, Португалия, а Россия чуть более важна, чем Китай, но и только.

Буквально первое же наблюдение Мюнклера по поводу нашей страны заключается в том, что русская имперская экспансия велась в интересах никак не нации и даже не аристократии как таковой, а небольшого количества специфических социальных и этнических групп, в первую очередь немецкого по крови дворянства (примечательно, что редкое упоминание Мюнклером немцев случилось именно в повествовании о России). Не сомневаюсь, что такая точка зрения вызовет понимание и поддержку у многих отечественных национал-демократов антиимперского настроя.

Далее русская тема в книге в основном исчерпывается трюизмами, хотя в одном месте звучат небанальные нотки. Буквально в соседних абзацах Мюнклер сообщает, что пространством русской цивилизаторской экспансии был Восток при общей морально-духовной ориентации на Запад, и что спор западников и славянофилов был спором сторонников Запада и Востока. Судя по отсутствию дополнительных пояснений, Восток русской экспансии и Восток славянофильских симпатий для Мюнклера одно и то же, ergo, славянофилы попадают в категорию эдаких протоевразийцев вроде Эспера Ухтомского и Сергея Сыромятникова.

Этот штрих достаточно характерен как маркер уровня понимания Мюнклером русской историко-политической специфики. Впрочем, буквально в этих же строках профессор несколько реабилитируется. Говоря о споре западников и славянофилов как о проблеме, порожденной колебаниями и поисками русских дворян и интеллигенции, Мюнклер, как следует из примечания переводчика, в оригинале пишет слово «интеллигенция» буквально intelligenzija, явно подразумевая специфический русский феномен, и здесь ученому в определенной проницательности не откажешь.

Вообще роль обширных комментариев переводчика в русском издании Мюнклера весьма значима, особенно для читателя, не слишком досконально знакомого с предметом исследования. Чисто внешне это похоже на подстрочные комментарии к издававшимся в СССР произведениям идейно чуждых зарубежных авторов, однако здесь переводчик не ставит перед собой цели показать идейную неправоту, а лишь указывает на чрезмерную смелость иных гипотез и обобщений Мюнклера, и его местами крайне вольную работу с фактологией.

В целом же «Империи» заставляют вспомнить именно советский опыт чтения книг по гуманитарным дисциплинам, когда интереснее всего были даже не подстрочники мелким шрифтом, а то, что не написано вовсе, структура же и методология исследования могли сказать о большем, чем непосредственно его содержание. Впрочем, это касалось не только специальной литературы. Обыватели по расстановке фамилий руководителей страны в новостных газетных передовицах делали выводы о текущей политической конъюнктуре, был, к слову, и ряд почти безотказных примет-барометров, вроде того, что глава комиссии по похоронам усопшего генсека становился его преемником.

Можно лишь гадать, что заставило Мюнклера прибегнуть к многозначительным умолчаниям и лакунам. То ли это цензура дискурса, столь суровая, что понукания и грозные оклики уже даже не требуются, у вовлеченных участников выработались самоограничения и рефлексы. То ли все дело в маскировке – империалистические поползновения немцев видоизменились и мимикрировали под общеевропейские, но никуда не делись, вот и приходится их маскировать с истинно немецким педантизмом и тщательностью, доходящей до анекдотизма.

В любом случае очевидно, что всемирная либеральная империя «открытого общества» и «свободы слова», победив вроде бы значившегося тоталитарным конкурента, не только взяла на вооружение его информационные технологии и методики, но и сделала их значительно более развитыми, а при необходимости – жесткими и репрессивными. Чем не новая глава в империоведении?

Автор: Станислав Смагин

Журналист, публицист, критик, политолог, исследователь российско-германских отношений, главный редактор ИА "Новороссия"