РI начинает новую серию материалов, посвященную критике идеи народного представительства в отечественной мысли. Тему эту мы обозначили названием знаменитой статьи виднейшего отечественного реакционера, обер-прокурора Святейшего Синода (1880–1905) Константина Победоносцева 1896 года «Великая ложь нашего времени». «Ложь нашего времени», согласно Победоносцеву, это в узком смысле слова парламентаризм, а в широком – сама идея народного суверенитета, которая вступает в неразрешимое противоречие с принципом суверенитета монарха, то есть представлением о Божественном происхождении власти самодержца.
Победоносцев был непримиримым противником народного представительства в любой форме, и именно его усилиями (при активной поддержке М. Н. Каткова) был отвергнут проект созыва Земского Собора в 1882 году. Народное представительство впервые появилось в петербургской России в 1906 году, после того, как революция вырвала у монархии конституционные уступки. В итоге, думское представительство воспринималось обеими сторонами как свидетельство их собственной временной слабости: не случайно после февраля 1917 года о Думе как будто просто забыли. Но, может быть, если бы народное представительство появилось в России в конце XIX века и в форме Земского Собора – оно сумело бы укрепить, а не разрушить доверие между властью и обществом? Или же такое представление является утопическим, а победоносцевские инвективы против «великой лжи» как раз могут считаться проявлением политического реализма? Обо всем этом мы хотим поговорить как с историками русского консерватизма, так и с политологами, способными оценить, в какой мере парламентаризм нашего времени оправдывает характеристики обер-прокурора.
***
Кому случайность, иным символ, своеобразное послание — «уходя, он прежде громко хлопнул дверью»…
В марте 1907 г. в столице Российской империи скончался правовед, писатель, переводчик, историк церкви, действительный тайный советник Константин Петрович Победоносцев. А несколькими днями ранее в Таврическом дворце с потолка, на огромном пространстве — под четыре сотни квадратных метров — обрушилась штукатурка с досками, дранкой и гвоздями, и вся это смертоносная масса весом до 200 пудов накрыла места, где должны были сидеть депутаты Государственной думы II созыва.
Осознав, что если бы обрушение произошло несколькими часами позже, то погибло бы около трехсот человек, депутаты отслужили благодарственное молебствие за избавление от погибели. Заседание перенесли в другой зал, и Дума продолжила свою работу, вызвав ликование у одних и зубовный скрежет у других.
Среди тех, кому Дума доставляла наибольшие страдания, был Победоносцев, для которого «одно из самых лживых политических начал» было «начало народовластия», утвердившаяся со времени французской революции 1789 года идея, что «всякая власть исходит от народа» и в его воле имеет свое основание. «Отсюда, — писал Победоносцев в статье «Великая ложь нашего времени» (1896), — истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции — и проникла она, к несчастию, в русские безумные головы»…
Впрочем, добавил он с оптимизмом, хотя заблуждение и держится еще в умах соплеменников «с упорством узкого фанатизма», но все же с каждым днем оно «изобличается все явственнее перед целым миром».
Но вот ирония судьбы — вместо изобличения и развенчания прельщающего «безумные головы» парламентаризма случилось его явное торжество: Дума собиралась еще дважды, и в 1917 году вопреки императорскому указу о прерывании заседания депутаты находились в частных совещаниях, создав один из центров оппозиции Николаю II, образовав Временный комитет, взявший на себя функции верховной власти.
В итоге, сбылись опасения Победоносцева, что вместо надежного союзника в лице представительного органа самодержавия, как в том уверяли либералы, оно заимело не просто политического оппонента, но и врага. Так что рассуждения Победоносцева о вредности народного представительства получили наглядное подтверждение: Николай II стал последним монархом, а империя прекратила свое существование.
И если для монархистов Победоносцев явился пророком, правильным мыслителем, правым патриотом, то для других он был и остался ретроградом и мракобесом, упрямым консерватором и мрачным охранителем, ведь он пытался убедить всех, что «завоевания демократии» — парламент, свобода печати, суд присяжных и пр. — могут принести вред России, и что лучше оставаться верными самодержавной монархии, где источником власти является не народ, а Бог, перед Которым император ответственен за вверенную ему страну.
***
Попробуем, по прошествии 110 лет со дня созыва Думы, этого органа народного представительства, выявить истоки антипатии Победоносцева, проявившейся, в частности, в его статье «Великая ложь нашего времени», помещенной в «Московском сборнике».
Тут я сразу же хочу отметить, что эта статья написана Победоносцевым «по мотивам» главы «Политическая ложь» известной работы Макса Нордау «Условная ложь культурного человечества»[1]. Дело в том, что обер-прокурор Синода часто уподоблял себя «пчеле», что собирает «пыльцу» с разных «цветов», обращая ее затем в доступный всем «мед»[2]. Поэтому он использует Макса Нордау, прежде всего, его выпады против парламентаризма, поскольку они согласуются с его убеждениями, игнорируя все прочее, ведь Нордау не только показывает двуличие политических и экономических институций, но и критикует религию, свидетельствует о разложении и гнете монархических и аристократических режимов и в качестве альтернативы предлагает свою «философию человеческой солидарности».
Итак, хотя статья «Великая ложь нашего времени» и компилятивная, но она, тем не менее, является не единственным документом, отражающим негативное отношение обер-прокурора к парламентаризму — Победоносцев многократно выступал как последовательный противник введения коллективного представительства, используя не только публикации, но и частную переписку, доклады.
И его антипарламентаризм не уникален. В унисон ему звучали и суждения Достоевского, у которого, например, в «Дневнике писателя» предсказывалась погибель Европы, и что не спасут ее «все эти парламентаризмы, все исповедуемые теперь гражданские теории, все накопленные богатства, банки, науки…».
Нас, впрочем, успокаивал читателей Достоевский, этот погром не коснется, поскольку «волны разобьются лишь о наш берег, ибо тогда только в явь и воочию обнаружится перед всеми, до какой степени наш национальный организм особлив от европейского. Тогда и вы, гг. доктринеры, может быть, схватитесь и начнете искать у нас «народных начал», над которыми теперь только смеетесь. А теперь-то вы, господа, теперь-то указываете нам на Европу и зовете пересаживать к нам именно те самые учреждения, которые там завтра же рухнут, как изживший свой век абсурд, и в которые и там уже многие умные люди давно не верят»[3].
***
Вернувшись к Победоносцеву, хочу указать на один момент из реформы образования, который коснулся его непосредственно. Напомню, что в 1841—1846 годах он обучался в Императорском училище правоведения, а накануне в системе подготовки юристов произошли существенные изменения — изгнание естественного права. Опуская за недостатком места многие детали, укажу только на статью Адама Фишера в «Журнале Министерства народного просвещения» — «О новейшем естественном праве» (1836), где он объявил, что «исступление метафизического фанатизма, овладевшее умами философов в прошедшем столетии, породило между прочими химерическими отвлеченностями и науку естественного и политического права».
Чтобы не искушать судьбу, по Уставу университетов от 1835 г. было принято решение ликвидировать кафедры естественного права. Естественное право оказывалось фактически под запретом, поскольку его воспринимали как источник (где прямой, а где косвенный) противогосударственного направления умов. Так что Победоносцев со студенческой скамьи усвоил «отрицательную» роль естественного права, подстрекающего подданных империи на рассуждения о формах представительства народа во власти, на фантазии о парламенте и конституции, от которых некоторые горячие головы способны пойти и на мятеж.
Победоносцев отвергает скопом всех «философов школы Ж.-Ж. Руссо», увлекших людей, благодаря своему положению «о совершенстве человеческой природы», о полнейшей способности «всех и каждого уразуметь и осуществить» наилучшие начала общественного устройства, которые они начертали в своих сочинениях. На том же основании, с точки зрения Победоносцева, покоится и убеждение в совершенстве демократического правления, апологеты которого исходят из положения, согласно которому, массы способны «уразуметь тонкие черты политического учения».
Однако, как небезосновательно полагает имеющий богатый опыт Победоносцев, ясностью сознания обладают лишь немногие умы, представляющие «аристократию интеллигенции», в то время как масса, толпа, «vulgus» имеет лишь «вульгарные» представления, то есть упрощенные, примитивные, пошлые. Массы не в состоянии рассуждать, философствовать, им сподручнее верить, доверять, чем и пользуются особого рода мошенники, элита которых — политики.
Еще со студенческих лет Победоносцев приучился к тому, что вместо конструирования идеальных прав воображаемого человека, предпочтительнее взяться за рассмотрение права в его истории, в многообразии и конкретике. И ученые экскурсы в прошлое, и периодическая печать настоящего, включая сообщения зарубежных корреспондентов, убеждали его в одном — обыватель, он же избиратель, в массе своей глуп, а политик — циник и подлец, и все то, что великолепно выглядит в теории, на бумаге, на практике проявляется не так привлекательно и удобно, а то и просто весьма дурно, с точностью до наоборот от задуманного очередным преобразователем общества «в лучшею сторону».
И потому естественно желание Победоносцева, используя разные форматы обсуждения проблемы, показать изъяны всякого рода политических схем и конструкций, заимствованных из Европы, и, прежде всего, «механизм парламентского лицедейства», рассказать соотечественникам, уверовавшим в неизбежность и истинность либеральных реформ, о «великой политической лжи».
В частности, почему получается так, что при обещанном сторонниками парламентаризма господстве разумного большинства, на практике властвуют лишь несколько предводителей партии с разного рода изъянами, прежде всего моральными; отчего ясные доводы во время дебатов на практике подменяются софизмами; почему чаемое народное благо подменяется личным; отчего вместо лучших граждан на скамье восседают наиболее честолюбивые и «нахальные», так что делами в парламенте управляют и двигают не опытный разум и бескорыстное чувство, а необузданная воля, эгоизм и красноречие.
Парламент не выражает волю и интересы народа, политические вопросы относятся к числу самых сложных, подавляющая масса народа в них некомпетентна, ключевую роль во всем этом играют поддерживающие кандидата организации, вложенные в избирательную кампанию деньги и органы печати. Всякого рода «народные представители», с помощью популизма и денег попавшие в парламент, далее уже не стесняют себя взглядами и мнениями избирателей, но руководствуются собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым лишь с тактикой противодействующей им партии.
В результате, народ имеет в качестве якобы собственного представительства учреждение, служащее для удовлетворения честолюбия, тщеславия и личных интересов самих представителей. Так что и при парламентаризме, как и при единовластии и олигархии, власть принадлежит привилегированному меньшинству.
Введение парламентаризма в России приведет к страшным потрясениям еще и в силу ее многонационального состава, поскольку, в отличие от неограниченной монархии, демократия не сможет справиться с «инстинктами национализма». Ведь при парламентаризме каждое «племя» из своей местности вышлет представителей не государственной и народной идеи, а представителей племенных инстинктов и племенной ненависти как к господствующему племени, так и к другим племенам, в том числе и к связующему все части государства учреждению.
«Страшно и подумать, — признается Победоносцев, — что возникло бы у нас, когда судьба послала нам роковой дар — всероссийский парламент! Да не будет»[4].
Сущность правильной — в понимании Победоносцева — власти в том, что она основана на правде, единственным и неисчерпаемым источником которой является Бог, а поэтому и не должно быть власти, которая не от Бога. Так что деятельность власти — дело священное, здесь действие не для себя самой, но ради Бога. А парламентаризм в таком контексте не только публичная ложь и лукавство, но и, если смотреть в корень вещей, служение антихристу. Для обличения этого политического порока Победоносцев использовал все доступные ему аргументы, в том числе и из книги Макса Нордау «Условная ложь культурного человечества», взяв оттуда лишь то, что пригодно ему, что поможет изобличать.
«На фронтоне этого здания, — указывает он, — красуется надпись: “Все для общественного блага”. Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своему «я»».
Неприятие Победоносцевым парламентаризма обусловлено тем, что это явление чужеродное, и поспешное копирование форм управления, которые не согласуются с историческим опытом государства, само по себе чревато негативными последствиями. Также следует отметить, что помимо несоответствия коллективному прошлому у парламентаризма имеется и другой, онтологический, так сказать, изъян.
Отрицание парламентаризма, любой формы народовластия держится у него на убеждении в божественной природе власти, персонифицированной в монархе, помазаннике Божием.
Власть — это одно из орудий божественного домостроительства, зримым образом воплощающее высшее начало порядка в мире. И у него неприятие не только всех опытов произвольного социального конструирования «на отвлеченных началах разума», как то было у сторонников «естественного права», но и «отвлеченной конструкции самодержавия в России». Так что Победоносцев не только против западного парламентаризма, но и любых форм народовластия, включая свой, самобытный опыт, Земский собор.
И как закономерный итог — составленный обер-прокурором манифест о незыблемости самодержавия (1881)[5].
«Великое и страшное дело — власть, — предупреждал он покушающихся на политику, — потому что это дело священное… Власть — не для себя существует, но ради Бога, и есть служение, на которое обречен человек. Отсюда и безграничная, страшная сила власти, и безграничная, страшная тягота ее» («Власть и начальство» // Московский сборник). Идея божественного происхождения самодержавия, божественного промысла как основы политики должна была охладить умы современников, дерзнувших на изменение существующей формы правления — неограниченной монархии. Вся их борьба за рычаги управления происходит от непонимания истинного предназначения власти, неосознания бремени ответственности не только перед народом, но и перед Богом, непонимания того, что управление страной есть дело непрерывного самопожертвования.
Поэтому самодержавие есть личная ответственность монарха перед Богом, и единственным ограничителем власти должны быть религиозно-нравственные нормы, а не народное представительство.
И все это подчеркивается для Победоносцева уже самим обрядом венчания на царство в Успенском соборе Московского Кремля, с участием иерархов, в присутствии которых император читает Символ православной веры, троекратно осеняет себя крестным знамением при произнесении святого имени Бога Отца, Бога Сына и Духа Святого, после чего митрополит объявляет: «О, Богом венчанный, и Богом дарованный, и Богом преукрашенный Благочестивейший, Самодержавнейший Великий Государь Император Всероссийский! Приими скипетр и державу еже есть видимый образ данного тебе от Вышнего над людьми своими самодержавия к управлению их и к устроению всякого желаемого им благополучия»…
И приняв скипетр и державу, Александр III восседает на престол, чтобы самодержавно править империей. А следующий самодержец, вопреки всем обрядам и канонам, лишается власти, потому как в обществе уже достаточно много тех, кто не верит в божественную природу самодержавия и не боится возмездия со стороны высших сил. И все теологическое обоснование самодержавия оказывается всего лишь «мифом», в который можно верить, а можно и игнорировать как и прочие рассуждения, цель которых обосновать свое право на власть.
***
У Победоносцева можно найти «рациональное» объяснение решительного неприятия парламентаризма, а вот обоснование самодержавия у него было богословским, где все «логические» построения верны лишь для людей верующих. И все те аргументы, которые он использовал при критике парламентаризма, можно столь же эффектно использовать и против монархии.
Самодержец совсем не тот, за кого его выдает церковь, демонстрируя сочиненный когда-то чин «венчания на царство». В самодержавие можно только верить, но рациональных оснований в пользу этого строя не больше, чем в пользу других форм управления страной.
Победоносцев был верным и умным слугой монарха, но, вопреки его усилиям, неограниченное самодержавие исчезло из российской истории, перекочевав в учебники истории государства и права, зато парламентаризм вошел в обычай, воспринимается как норма общественной жизни. Но стал ли он подлинным органом народного представительства?
Перечитывая Победоносцева многие убедятся, что нет. Так что Победоносцев все еще остается сподручным средством для критиков парламентаризма, а потому и отчасти учителем и наставником тех, кто желает приобщиться к политической деятельности. Его обличения парламентаризма не так уж оригинально звучат сегодня, а наставления в необходимости самодержавия и целебности для Отечества именно неограниченной монархии совершенно бесполезны.
Главный урок, который мы извлекаем, обращаясь к творчеству Константина Петровича Победоносцева, — что можно держаться правильных убеждений, но тем не менее потерпеть сокрушительное поражение. В этом, возможно, и заключается польза от изучения его творческого наследия: философско-юридическое учение Победоносцева стоит назвать консервативной утопией, при ней наилучший мир представляется гармоничным объединением верующих людей, смыслом жизни обязанных Церкви, а счастливым существованием — неограниченной самодержавной монархии.
[1] Die konventionellen L?gen der Kulturmenschheit (1883), в русском переводе появился лишь в 1906 г. под названием «Ложь предсоциалистической культуры (Социологические парадоксы)».
[2] Сюда он включил не только ранее изданные публикации, но и использовал работы зарубежных публицистов, не всегда ссылаясь на авторство, так что противники Победоносцева посчитали это не только свидетельством творческой несамостоятельности, но и обвинили его в плагиате. В «Московский сборник» вошли выдержки из сочинений, принадлежащих Г. Луазону (часть главы «Церковь и государство»), М. Нордау (глава «Великая ложь нашего времени», без указания авторства), Г. С. Мэну (глава «Суд присяжных»), Р. Эмерсону (глава «Дела и дни»), также были использованы отрывки из трудов Фр. Бэкона, Г. Спенсера, Т. Карлейля , У. Гладстона.
[3] Из «Дневника писателя» за август 1880 г. // Достоевский Ф. М. ПСС. в 30-ти тт. Т. 26. С. 167—168.
[4] Московский сборник / К.П. Победоносцев: pro et contra. СПб., 1996. С. 110.
[5] «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России».
